Исторические видения Даниила Мордовцева - Юрий Сенчуров

И лишь печальная песнь слепого кобзаря, его "дума" о трех братьях, бежавших из турецкой неволи, тревожит ее, нарушает безмятежный покой ее души. "Дума" в романе дается на украинском языке - это удивительное и волнующее чтение для русского читателя: как будто вспоминаешь те слова-чувства, которые были когда-то в самом начале...

Пожалуй, здесь место сказать о том, что как художник слова автор этого сборника русских произведений начал в украинской литературе.

Первое произведение Данилы Мордовца, поэма "Козаки и море" (1854 г.), - это юношеское, радостное упоение ярким, красочным началом поэзии самого Шевченко, его "Гайдамаками", "Гамалией"...

Но уже о рассказе "Нищие", написанном Мордовцом в следующем году (напечатан в 1885 г.), Иван Франко отозвался как о произведении "оригинальном", "глубоко задуманном"... Здесь уже не романтика упоения жизнью, нет: тихая искренность повествования, простота фабулы - но тем больше трогает душу это смиренное всепрощение обойденных жизнью старцев... Затем (в 1859 г., напечатаны в 1861 г.) последовали рассказы "Звонарь", "Солдатка".

Автор вступительной статьи к украинскому двухтомнику писателя В. Г. Беляев пишет о том, что простотою, лиризмом, мелодичностью и задушевностью повествования рассказы Мордовца близки к рассказам такого замечательного украинского писателя, как Марко Вовчок, что они даже написаны раньше "народних оповiдань Марка Вовчка"*.

_______________

* Д а н и л о М о р д о в е ц. Твори. - Киев, 1958.

В украинскую литературу Мордовец возвращался в течение своей жизни не один раз; это возвращение выражалось уже и в том, что некоторые из своих, написанных и опубликованных ранее на русском языке произведений, например, повесть "Палий", он переводил и печатал теперь на украинском языке. Романы и повести, написанные им на темы исторического прошлого Украины, такие, как "Сагайдачный", "Царь и гетман", "Архимандрит и гетман", "Булава и Бунчук", а также другие произведения, в той или иной мере затрагивающие эти темы, были настолько читаемы, что, по данным библиотек Киева, Харькова, Екатеринослава и Чернигова, Мордовцев в первой половине 90-х годов был здесь самым читаемым из всех русских писателей страны. Этот факт нельзя не отметить и как одно из многих свидетельств возрастания национального самосознания украинцев.

Прошлое мы постигаем настолько, насколько его чувствуем, - одних знаний тут недостаточно. И если труды научные, написанные Мордовцевым в свете демократических настроений современной ему интеллигенции исследовали политические движения прошлого, то его историческая беллетристика родилась из желания понять чувства того времени - попытки дать историю человеческих чувств, пусть и не всегда удачные, явили нам Мордовцева-писателя. Хотя в романе "Державный плотник" приоритет идеи над образом явный - идеи государственности и ее воплощения в образе Петра I. Но до сих пор в искусстве и литературе образ царя-реформатора - прежде всего выражение этой главной, выстраданной русским народом идеи.

Особенный интерес в России к прошлому своего народа возникает после и перед великими событиями. После войны 1812 года выражением этого интереса в исторической беллетристике стали романы и повести Кукольника, Полевого, Зотова, Загоскина, Лажечникова. Затем, после некоторого спада, после злободневных произведений, вызванных ожиданием и результатами отмены крепостного права, история государства и общества вновь стала привлекать к себе пристальное внимание. И это было результатом уже не военных, а внутренних потрясений: создание революционных партий, взаимный - царской администрации и народовольческий - террор. Члены группы Нечаева объявляли "мужицкую революцию", которая виделась им как "всеобщее беспощадное разрушение", применяли такие "ребяческие приемы", как "обманы... мошенничества и насилия"*. Было совершено - впервые не в результате дворцового переворота, а как "отмщение за народ" - убийство монарха. Мордовцева оно потрясло, и не только как ответ критикам его романов прозвучали на следующий год со страниц журнала слова: "...какой исторический рост человеческих групп двигает вперед человечество свободный или насильственный? Мне всегда казалось, что последний не имеет будущего, а если и имеет, то очень мрачное"**.

_______________

* М а р к с К., Э н г е л ь с Ф. Собр. соч. - Т. 13. - С. 612,

616.

** Исторический вестник. - 1881. - Кн. 11. - С. 650.

И совсем не случайно в эти годы большой общественный интерес в стране вызвали работы по истории церковного раскола. В свое время этот раскол едва не стал расколом всего русского народа, многие теперь, и уже не только на религиозной почве, стали проводить аналогии с современным состоянием общества, задумались теперь прежде всего о нравственной стороне раскола.

Именно в эти годы Мордовцев пишет романы "Идеалисты и реалисты" (1876), "Великий раскол" (1881), повести "Сидение раскольников в Соловках" (1880), "Социалист прошлого века" (1882), произведения о раскольниках XVII - XVIII веков, а также примыкающую к ним тематически (народные волнения) повесть "Наносная беда" (1879).

Моральные истоки раскола были, конечно, не в новом написании и произношении обращений к богу, не в том, двумя перстами (по-старому) или тремя (по-гречески) креститься. Патриархом Никоном двигало время: "приспе бо час..." "Приспе час" Московскому государству дать у себя место печати, книге, новой идее... А "идея, - говорит Мордовцев, - в каком бы виде она ни входила в государство, в общество, в семью, всегда входила клином в живое тело и расщепляла его".

Противники "новой веры" были против нее уже потому, что: "начнете переменять - конца переменам не будет" (Аввакум). И правда: даже в наше время, столь скорое на объяснение всего и вся социальными причинами, забывают, что реформы Никона были приняты почти в те же годы, что и "Соборное уложение", окончательно закрепившее крестьянскую ("хрестьянскую") неволю. Теперь крестьянина заставят "работать на земле", а не иметь ее в собственности, переселяться только туда, куда укажет "барин-боярин", и даже просто быть переданным другому владельцу в качестве рабочей силы.

Да, Соловецкий монастырь не принял новых книг и откололся от Московского государства. В это время Степан Разин "отколол" от Московского государства всю юго-восточную окраину, и хотя сам он был не очень-то религиозным, в его отряды вступило немало староверов. Кстати, потом, после разгрома восстания Разина, некоторые его участники оказались в Соловках: здешний монастырь еще держался...

Мордовцев утверждает в "Сидении", что социальная нетерпимость в стране началась со времен раскола. Но как тогда еще было далеко до общественного раскола его времени: в правдивости своих слов русские XVII века, враги друг другу, клялись друг другу на... Евангелии. И не было прочнее этой клятвы.

Замечателен в повести образ Спири-юродивого. Блаженных и юродивых в народе любили потому, что они могли говорить правду. Господа не слышали или делали вид, что не слышат тех, "кого уже Бог наказал". Простолюдины же припадали к этим уродливым и подчас действительно нечистым устам, как к святому источнику: до того жадным было желание услышать правдивое слово произнесенным.

По мастерству изображения народных сцен, народного говора "Сидение", так же как и повесть "Наносная беда", в числе лучших произведений Мордовцева. Например, это надо было услышать: "Оно не што, да и нам не лучше..." - говорят солдаты арестантам, конвоируя их в далекую, проклятую живыми и мертвыми крепость: "Что ж не смеяться? Все равно всем жить скверно, да и недолго".

В этих повестях Мордовцеву особенно удается передать не просто "человека в ландшафте", а саму картину - через изображенного на ней человека. Увидеть прелестную, чистейшей души Оленушку, взлетающую на качелях к "небу-счастью", - среди непонятной ей дикой борьбы людей, не желающих почему-то согласиться друг с другом в таких, по ней, пустяках, как двумя или тремя перстами осенять себя перед миской с кашей; увидеть страшную чумную Москву глазами засмоленного от заразы "мортуса" должность, которой герою повести, честнейшему "хохле", заменили казнь за его простодушную попытку сбежать от солдатчины к своей Горпине, - увидеть эту Москву на кончике его же крюка, которым он цеплял на кладбищенскую телегу лежащих на улице и, быть может, еще живых людей. Москву увидеть горького 1771 года, запертую вооруженными кордонами, разобравшую заборы на гробы и уже стервенеющую от ужаса среди братских кладбищ. Да что Москва!.. Казалось - вся Россия была тогда под конвоем.

И пусть читатель, закрыв эту книгу, сам решит... "на стороне какого процесса развития человеческих обществ лежит залог будущего, успехи знаний, добра и правды, какой исторический рост человеческих групп двигает вперед человечество" (Д. Мордовцев).

...Решит - подобно герою его последнего в этом сборнике исторического видения, перенесшемуся на час из "эры телеграфа и электричества" в век Екатерины, чтобы "духовными очима" увидеть одну из великих мира сего с... "двойным светом в глазах...".