Укрощение повесы - Аманда Маккейб

От Уолсингема, государственного секретаря, еще никто не уходил на покой — разве что в деревянном гробу на кладбище. Но, господи боже, как он устал!

Он потрогал плечо и, ощутив выступающий бугор аккуратной повязки, подумал об Анне Баррет. Ему припомнились ее нежные прохладные руки во время перевязки и внимательные зеленые глаза, когда она осматривала его рану. От нее пахло солнцем и розами, а стройная, ладная фигурка так горячила кровь, когда она к нему наклонялась ближе. Так близко, что он мог обнять ее за талию, притянуть к себе, поцеловать...

Со своими сияющими каштановыми волосами и бледной кожей, с полными розовыми губами, которые так и манили, словно вопреки колючему отчуждению, Анна была очень красивой женщиной. Роб слыл многоопытным ценителем женской красоты, и его сразу, с самого момента их первой встречи много месяцев тому назад, к ней потянуло. Под ее холодностью пряталась настоящая страсть, манящий огонь.

Но недоступный. В Соутворке все знали, что она не желает никого, ни мужчин, ни женщин. Она возвышалась над всеми, холодная и сверкающая, как Полярная звезда. Тем, кто осмеливался попытать счастья, было со смехом отказано.

Так что Роб и не пытался. Ему с лихвой хватало дам, которые охотно с ним развлекались. Но что ему действительно нравилось, так это дразнить Анну и флиртовать с ней. Смотреть, как розовеют ее щечки и искрится гнев. Еще больше ему нравилось к ней прикасаться в те редкие моменты, когда она позволяла ему приблизиться и ощутить ее тепло.

На большее он не осмеливался. Анна сияла с высоты, как звезда, да, собственно, и была ею среди соутворковской грязи. Он не станет втягивать ее в свою работу, не настолько бессердечен, чтобы так далеко зайти. Пока нет.

И все же случались моменты, мгновенные вспышки некоего чувства, в котором он не признавался даже самому себе, когда он начинал задумываться, каково было бы испытать ее восхищение. Ему хотелось целовать эти нежные губки и чувствовать, как она ему отвечает, раскрывается перед ним.

Судя по тому, как она сбежала из уборной, сегодня явно не судьба. И надо, чтобы так все и оставалось. Пусть думает, что его ранили в какой-нибудь дешевой сваре из-за очередной «доль тершит»[3], как всегда. Она должна видеть его таким, каким он позволяет миру видеть себя: легкомысленным скандалистом.

Как это она сказала: «Ваше легкомысленное поведение подвергает нас опасности»? Ну что ж, права, даже больше, чем сама понимала. В «Белой цапле» он впервые за долгое время обрел почти настоящий дом, а актеры труппы стали его единственными родными людьми. Он должен их защитить.

Роб застегнул рубашку, невзирая на тупую боль в плече. Льняная ткань повязки до сих пор источала аромат розовой туалетной воды, и он сделал глубокий вдох, чтобы удержать его еще хоть мгновение. Горькая усталость лежала на плечах тяжелым грузом, но он не может позволить себе отдых, не может искать убежище в объятиях Анны Баррет. Ему необходимо доставить бумаги.

Раздался торопливый стук в дверь. Стряхнув остатки боли, Роб снова надел на себя невидимый плащ легкомысленного распутника. Он настолько вжился в обе роли, что переходил от одной к другой так же просто, как менял на сцене маски из папье-маше. Только вот не слишком ли ему стало легко? Может, он уже потерял себя в этой смене лиц?

— Роб, ты здесь? — послышался из-за двери мужской голос. — Мне сказали, ты прячешься в уборной.

Это был его друг Эдвард Хартли, который периодически помогал ему в тайных заданиях.

— Входи, — откликнулся Роб. — Похоже, я прячусь не слишком успешно.

Эдвард проскользнул в комнату и закрыл за собой дверь. Как обычно, он был одет по самой последней моде — черный бархатный дублет, подбитый темно-красным атласом, и расшитый золотой нитью короткий плащ, на голове красовалась шляпа с пером. Этакий яркий павлин, заскочивший в пыльно-серое театральное закулисье.

Но Роб знал, что за роскошным бархатом и драгоценностями скрывается настоящая сталь. Эдвард не раз спасал его от гибели, и Роб делал то же самое для него. Они служили одному делу. При нем Роб мог позволить себе расслабиться, хоть немного, на какое-то время ослабить постоянную бдительность.

Эдвард протянул ему грубую глиняную фляжку.

— Я слышал, сегодня утром была какая-то свара, и подумал, что ты в нее ввязался.

— Слухи быстро распространяются, — отозвался Роб и, приняв фляжку, откупорил ее. Оттуда потянулся опьяняющий запах домашней медовухи. Роб запрокинул голову и сделал длинный глоток. Горячая волна прокатилась по всему телу, отлично выполнив свою функцию. — А я думал, ты отбыл в деревню вместе с прекрасной леди Элизабет.

При упоминании своей возлюбленной Эдвард засиял, как влюбленный идиот.

— Нет, пока еще нет. Мы на несколько дней задержались, и, видно, очень кстати, тебя надо заштопать.

Роб вытер рот тыльной стороной руки.

— На этот раз не требуется никакой штопки. Миссис Баррет очень неплохо меня починила.

— Неужели? — Эдвард удивленно вскинул бровь и потянулся за флягой, чтобы самому глотнуть горячительного напитка. — А прекрасная миссис Баррет знает истинную причину?

Роб вспомнил, с каким выражением лица Анна говорила, как его поведение влияет на обитателей театра. Он глотнул медовухи, но так и не смог изгнать из памяти ее озабоченный вид.

— Она думает, что ссора произошла из-за оплаты шлюхе. Как, впрочем, и все остальные.

Эдвард кивнул.

— А бумаги?

— Они у меня.

— Тогда, может, мне пройтись с тобой до Ситтинг-Лейн? Вдвоем больше шансов избежать неприятностей по дороге.

— Лучше завтра. — Роб закупорил флягу и с трудом удержался, чтобы не грохнуть ее о каменный пол. Все его чертова вспыльчивость. Он уже клялся себе, что больше ей не поддастся, но все равно ввязался в кровавый поединок и чуть не открылся Анне. — Сначала мне еще кое-что нужно сделать.

Глава 4

Анна сидела, склонившись над бухгалтерскими книгами, и пыталась сосредоточиться на ровных рядах цифр, подбивающих дневную выручку. Обычно ей нравилось разбирать счета — в конце цифры всегда соединялись в правильный ответ. Они, в отличие от самой жизни, всегда постоянны и предсказуемы. Она их хорошо понимала.

Но этим вечером чернильные числа расплывались у нее перед глазами, а перед внутренним взором вспыхивали яркие живые воспоминания — Роберт Олден и кровь на его плече. Серьезный взгляд, когда он смотрел на нее, словно скрывая древние и ужасные тайны — тайны, которые дозволялось увидеть только мельком и только на мгновение.

— Да пропади все пропадом, — выругалась она и расстроенно отбросила перо. По странице рассыпались крошечные черные капли. Естественно, у Роберта есть тайны. У всех они есть. Жизнь полна грязи и конкурентов, и каждый выживает как может. Она видела это каждый божий день. Никому не выбраться с чистыми руками или сердцем, во всяком случае никому из тех, кто зарабатывает на жизнь театром.