Безграничье - Лана Тихомирова

Первой описала работу Пограничья Пенелопа ван Тащ, наставница доктора. С нее-то у нас и начались проблемы. Она была последней владычицей пограничья и с ее смертью больше никто, кроме ее мужа, пограничьем не владел. Так вот если можно что-то открыть, то, наверное, можно это и закрыть. Вопрос как. Пенелопа этим не интересовалась. У нее были совершенно другие планы, но об этом уже не раз было сказано.

Нужно будет обсудить эту с доктором проблему. Ведь сколько мы уже с ним наблюдаем пограничье, тот, кто хоть раз с ним связан, уже никогда не расстанется с этим местом. Как и тот, у кого хоть раз возникал психоз, дальше живет с возможностью нового рецидива.

А ведь есть еще такие непостижимые существа, как наши Ка, воспоминания, живущие в каждом человеке. Как показало последнее (нет, в случае с нами не последнее, а крайнее) приключение от того, как часто мы занимаемся нашими воспоминаниями, зависит их жизнь. Воспоминания могут путешествовать через Пограничье и, видимо, частенько снуют там. Ка могут пробираться в наш мир, как это было, а мы можем через пограничье пробираться к ним… Все взаимосвязано и проводником всех этих фантастических перемещений является пограничье.

Я отвлеклась от своих размышлений, когда взгляд упал на портрет доктора. Долго разглядывая рисунок, я не могла понять, а что же с ним не так. То мне казалось, что он выцвел, то, что доктор в нем как-то сместился. Наконец, вплотную подойдя к картине, я поняла: портрет не выцвел и не изменился, он был написан неизвестной мне краской. С Виктором я научилась отличать все возможные краски друг от друга. Я знала, что портрет Виктор писал маслом, но это было не масло и не акварель, и не гуашь, это было все, что угодно, но только не краски. Текстура и то, как ложился цвет были мне не знакомы.

- Что соскучилась и любуешься на моего двойника, пока меня нет, - голос доктора был еще менее бодрым.

- Нет. Вам не кажется, что с портретом что-то не так? - спросила я обернувшись.

Впервые я видела доктора как бы обесцвеченным, он был бледнее, копна черных волос теперь была будто углем раскрашена. На бледной коже ярко выделялась новая гордость доктора - усы. Голубые глаза доктора стали серыми, что-то было не так.

- Не до него сейчас, - доктор бросил шапочку на стол и плюхнулся в свое новое кресло. Он долго молчал, оперевшись носом об руки, скрепленные в замок.

- В общем, последние недели дорабатываем, девочка моя, - сказал ван Чех, гулким голосом.

- Что?! - сначала я подумала, что доктор шутит.

- Пожалуйста… Я слишком расстроен, чтобы повторять несколько раз. Мы с тобой дорабатываем здесь последние две недели. Это нам на то, чтобы подготовить дела к архивации и эпикризы больным, на терапию времени нет, только медикаменты. Да, рецепты тоже необходимо выписать.

- Но…

- Я знаю, что то, что мы даем, некоторым даже по рецепту не отпустят… Попьют пустырничек, ты же у нас была за травки и против всякой химии, радуйся, - бросил устало доктор.

- Что произошло? - оторопела я.

- Ты слышала что-то о постановлении 67/б12?

- Нет.

- Ну, да. Кроме фон Бохеля и меня, о нем мало кто слышал. Хотя я сам распространял упорные слухи о том, что скоро нашу лавочку прикроют. Но общественное мнение так и не готово оказалось, - скучным голосом начал доктор.

- Больницу закрывают? - в ужасе спросила я.

- Если бы, - усмехнулся доктор, - Все еще хуже, милая. Отрасль закрывают! Нашу отрасль… По всей стране приказ: в кратчайшие сроки прикрыть все отделения психиатрии, клиники неврозов, стационары принудительного лечения и прочее, что в народе зовется "психушки".

Больных распустить на амбулаторное лечение, всех врачей на деквалификацию с последующим переобучением на другую медицинскую специальность по желанию. Те, кто не захотят менять сферу деятельности, будут реквалифицированы по специальности и войдут в новую систему помощи душевнобольным.

- Ужас…

- Все гораздо хуже, чем ты думаешь, душа моя, - задушевно ответил доктор, - Что хотят сотворить: разрушить до основания систему, считающуюся прочной, а на ее месте возвести новую, - ван Чех выразительно посмотрел на меня.

- А как же больные?! - спросила я.

- Не знаю, - доктор пожал плечами нарочито небрежно.

- Они будут строить эту свою систему в течение двух лет. То есть, два года мои алкоголики будут пить и мучиться паранойей и фобиями. Два года наши бедные шизофреники будут тяготиться своим состоянием… Не дай бог у кого-то ремиссия сменится острым психозом, даже скорая к нему не поедет!

Но это цветочки. Всех маниаков, насильников, серийных убийц, бывших на принудительном лечении, тоже отпустят. Вот они-то как раз самая большая опасность.

Да, увидеть на улице больного душою человека неприятно. Только когда вас в подворотне ночью, а то и днем зажмет насильник с гипербулическим синдромом… Вот тут вы поймете, что лучше безобидный эксгибиционист в парке, чем маньяк с ножом в подъезде.

Нашел бы я того, кто продвинул это постановление… Ему бы не поздоровилось… Меня бы оправдали… Сто процентов… - доктор шлепнул широкой ладонью по столу.

- А как жить?! - уже чуть не плача спросила я.

- Ты у меня спрашиваешь? - усмехнулся доктор, - Хотя да, больше не у кого.

Предполагается, что мы получим единовременную выплату в размере нашей с тобой двухгодичной зарплаты. Но только при условии, что пройдем реквалификацию и останемся врачами-психиатрами.

- Бред.

- Шизофренический, я бы сказал, - уточнил доктор.

- А что с новой системой?!

- Кто знает? - помолчав, сказал доктор, - Мне предложили стать, так сказать, вольным каменщиком новой эпохи отечественной психиатрии. Я могу помочь создать более совершенную систему, но меня вполне устраивает то, что есть. Ввести бы еще электронную базу данных и электронные карты, а больше мне ничего не надо. Плюс ко всему, мой жизненный опыт подсказывает мне, что у них там, наверху, уже все готово, и я ничего не смогу изменить, а участвовать в балагане я не хочу. В результате света белого не взвидишь с ними, - доктор откинулся и покачался в кресле, задумчиво достал из стола коньяк из стола. Я, молча поняв намек, принесла рюмочки из шкафа.

Доктор аккуратно налил по глотку коньяка и посмотрел на меня.

- И?

- Что "И?"? - не поняла я.

- Чего как не родная, бери и пей.

Я взяла рюмочку в руку.

- За систему, не чокаясь, - мрачно сказал доктор, - она была не идеальна, но хороша. Лучшее - враг хорошего, я так думаю.

Ван Чех опрокинул в себя рюмку и крякнул.

- Чем тебе не нравится портрет? - послед пятиминутного исследования картины спросил доктор.

- С ним что-то не так… Я приведу как-нибудь Виктора, чтобы он посмотрел.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});