Как говорил старик Ольшанский... - Вилен Хацкевич

— В одном местечке была маленькая церквушка, а рядом находилась лавка, которую держал один еврей. Жители этого местечка плохо посещали церковь и еще хуже ходили в лавку. И однажды еврей-лавочник пришел до батюшки и говорит ему: «Нам надо что-то придумать, чтобы жители нашего местечка не обходили стороной ни церковь, ни лавку»… Сидели они, гадали, но так ничего и не придумали…

Шло время. Но вот однажды этот лавочник прибегает до батюшки и говорит ему:

— У вас за церковью, — говорит он, — есть заброшенный колодец? Есть. Так я вас спрашиваю, почему бы той воде, которая в нем есть, не быть святой?

С того времени и в церкви, и в лавке народу хватало. Даже из других местечек приходили к колодцу за святой водой. Так вот, один мужчина с другого местечка как-то говорит еврею-лавочнику:

— Я уже второй год пью эту воду, и что-то мне не становится хорошо… Вы бы мне не могли сказать, кому от нее стало хорошо?

И тогда еврей-лавочник ему говорит:

— Э, я уже двоих знаю, кому от нее стало хорошо…

— Вы поняли? — говорит, смеясь, Миша, — Нy конечно же, им из батюшкой стало хорошо…

— Хотите я вам расскажу один анекдот? — всегда спрашивал Миша Мирсаков, когда впервые встречался с клиентом. — Тогда слушайте. В Жмеринке на вокзале из поезда выходит элегантный мужчина. К нему подходит какой-то местный житель, осматривает его с ног до головы и говорит:

— Вы, конечно, извините, но меня интересует, где вам пошили такой шикарный костюм?

— В Париже, — отвечает ему мужчина.

— Ага, в Париже, значит… Извините, а сколько это приблизительно километров от Жмеринки?

— Ну, я точно не знаю… Наверное, где-то около трех тысяч…

— Это же надо! Такая глушь — и так шьют!

После того, как клиент заканчивал вместе с Мишей смеяться, Мирсаков говорил ему:

— Теперь я хочу вас спросить, сколько километров от Киева до Парижа? Не надо! Не отвечайте… Я знаю, что в Париже шьют хорошо, но если вы туда при случае попадете в моем костюме, вас там тоже остановят и спросят, кто вам его шил. Это я вам гарантирую!

Или он говорил так:

— Э, мадам Калюжная, когда мы справим вашему ребенку пальто, вы еще придете ко мне, скажете большое спасибо и кроме…

«Кроме» — это значило «дадите сверху».

Когда Мирсакову показывали пальто, которое пошил не он, а другой мастер, Ефим Шнайдер, он обычно спрашивал:

— Сколько было докладу?

Ему говорили сколько. Тогда он подводил итог:

— Линии ничего… Но три шапки он снял…

— Товарищ Мирсаков, вы уж постарайтесь, а за мной дело не станет, я вас, конечно, отблагодарю, — заверял его очередной клиент.

— Вы знаете, я вам расскажу один случай. К одному прибежали в панике муж с женой и спрашивают: «Это вы вытащили нашего ребенка из проруби?» «Да», — говорит тот. «Так, между прочим, на нем была шапка!»…

А вот другой случай.

Старый Халемский, он работал парикмахером и возглавлял салон «для обеих полов» на той стороне Большой Васильковской, принес Мише Мирсакову материал и попросил его пошить из «этого срезу» хороший костюм-тройку. Мирсаков, стоя на пороге своей квартиры, долго ощупывал, мял и рассматривал ткань, что-то прикидывая в уме и причмокивая губами, и вдруг, увидев проходящего по двору управдома, крикнул:

— Товарищ Холоденко, вас можно на секундочку?

Холоденко подошел к ним, поздоровался, сняв с лысеющей головы лоснящуюся от пота шляпу с вылинявшими полями. Миша Мирсаков, взглядом указывая на голову управдома, хитровато спросил у Халемского:

— Из ихним материалом можно сделать хорошую прическу? Я вас спрашиваю…

Он возвращается в дом и принимается за шитье.

Миша Мирсаков, широко, как косарь, отставляя в сторону руку, шьет и напевает:

— А шнайдер нейт…

А ну-у-удл гейт…

Общаться с Мирсаковыми можно было не только во дворе, на улице, базаре, но и не выходя из квартиры. Надо было только постучать в фанерную стенку. И это было лучше теперешнего телефона с блокиратором. Например, ночью раздается стук и слышится голос Мани:

— Лиза! (это моя мать) Лиза, ваш Путька дома? (это наш кот)

— Да. А что случилось, Маня?

— А моей кошки нету…

··········

Через стенку можно было услышать и такое:

— Ой! Ой!.. — кричала Маня, — Миша! Миша! Мирсаков, проснись! Ты посмотри, что я обнаружила в тетрадке у Мотика!

— Что? Что там, Маня? Что случилось?

— Записка… «Я тебя люблю и хочу быть твоею!»

— Ну и что?

— Как это «ну и что»? И он еще спрашивает… Проснись, Мирсаков, ведь нашего ребенка насилуют!

Или Маня кричит:

— Миша, Миша, проснись! Ты забыл принять снотворное!

***

— …Надо вам сказать, что Авессалом был очень красивый, — самый красивый из всех израильтян. Но, — я вам говорю, — к чему и красота, если у человека дурное сердце! Воевать против отца своего, которого он должен был любить и слушать!.. У Авессалома были длинные курчавые волосы, которыми он всегда хвастался. Он мчался на лошадке во весь дух от солдат войска Давида, чтобы спрятаться в лесу, и волосы его развевались от ветра. Как раз на дороге стоял большой старый дуб, ветви его низко опустились к земле. И вот, когда Авессалом скакал под этим деревом, то его шикарные волосы зацепились за нижние ветки, и Авессалом на них повис, а лошак выскочил из-под него и удрал. И остался Авессалом висеть. И пришли воины Давида, увидели его и убили… Видите, как жестоко был наказан Авессалом…

Старик Ольшанский рассказывал эту историю не просто так, а по делу. Он давал «историческую справку». А дело в том, что один парикмахер, друг Халемского, повесил над входом в свою парикмахерскую громадную вывеску, на которой как раз и было изображено, как Иов убивает Авессалома, воспользовавшись тем, что тот зацепился кудрями за ветки дуба. А под рисунком стояла надпись: «Хотите жить — стригитесь!»

***

Баба Маша беседует с Маней Мирсаковой. Они сидят на скамеечках, каждая у своего порога, и «перемывают косточки соседям», как говорит старик Ольшанский.

— О, растут две сучки, — говорит Маня, глядя на идущих с кавалерами внучек Шмилыка.

— Какой пример может им дать их мамочка? Вы знаете, как называет ее старик Ольшанский? Он ее называет «Славой солдатской».

— А Тамарка лучше?.. Стыд и позор!..

— Вы слыхали, что у Шуры была ревизия?

— Что вы говорите? Ну?

— Э, эта Шурочка!.. Она их обвела вокруг пальца. Одна бочка действительно была с пивом, а в другой, закупоренной, была чистая вода из дворового крана.

— Зачем так рисковать, я вас спрашиваю?

— Э, прав был мой Миша: чтобы кушать торт ложками, надо рисковать. А как вы думаете…

— У Зойки уже новый ухажер?

— Почему новый? Это же Петька-карманник.

— Ах, это Петька?! Что-то я его давно не видела, Маня.

— Да он же сидел, Маша…

— Вон идет Адик со своей невестой!..

— Она-таки хорошая мейделе. Нет, Маня?

— О чем говорить! Еврейское дитя: полная, красивая и из хорошей семьи…

— Кто ее родители, Маня?

— Кто ее родители? О таких родителях можно только помечтать… Папа у нее работает на бойне, а мама ходит вся в золоте…

— Вы слыхали, что Лилька вышла замуж?

— И кто он?

— Какой-то швейцар, говорят.

— Ей уже наших мужиков не хватает, так надо было найти иностранца…

— Маша, смотрите, это не ваш Путька прыгает на голубей? Еще не хватало, чтобы Васька дал ему кирпичом.

— Я не вижу… Где, Маня?.. Нет, это-таки он… Фимка! Фимка, прогони кошку от голубей! Прогони его!

— А ну, Путька, иди в квартиру!

— А, чтоб тебе руки покрутило! Зачем ты бьешь его палкой? Бандит!..

— Да, Маня, вы слышали, что опять появилась эта «Черная кошка»?

— Какая кошка, Маша? Сундуковских?

— Не, я говорю про эту банду. Вчера, говорят, возле Байкового кладбища они убили какую-то женщину…

— Кошмар!

— О чем вы говорите! У них на ногах пружины, а на лице… эти… черные маски и глаза светятся…

— Ой, ой… Одну минуточку… Лазер, ты дома? Ты слышал, что тетя Маша рассказывает?

— Да, мама.

— Чтоб ты был осторожен, Лазик.

— Хорошо, мама.

— И скажи об этом Мотику и Йосе.

— Ладно! Мама.

— Им ничего не стоит убить человека или разгрузить ему карманы.

— Правда ваш Вилька похож на Сталина?

— Ой, Маня, мало у нас неприятностей, так нам еще этого не хватало…

***

К Голосеевскому лесу тянули трамвайную ветку. У клуба имени Фрунзе весь день укладывали просмоленные шпалы, крепили к ним рельсы, сваривали стыки.

Вилька, забыв обо всем на свете, наблюдал за обнаженными до пояса, мокрыми от пота загорелыми спинами рабочих, слушал музыку тяжелых молотов, вгоняющих громадные гвозди-костыли в шпалы, звон металлического рельса. Люди в странных масках с небольшими окошками дотрагивались до рельса волшебной палочкой — и миллионы светящихся искорок с шипением разбрызгивались вокруг них, слепя вилькины глаза.