Век перевода. Выпуск первый (2005) - Евгений Витковский

ЙОНАТАН ГЕФЕН (р. 1947)

АМЕРИКАНСКИЙ ТУРИСТ В РИМЕ

Я его встретил около Пьяццы,он щелкал Италию на фотопленку.Он помнил, что надо в ней что-то увидетьи умереть; но забыл, что точно,вот он и шлялся повсюду, как Каин,в широкополой техасской шляпевместо каиновой печати.Кстати, потом нашли его мертвым,через два года, в лесах Вьетнама:ах да! Неаполь!

Анна Блейз{3}

УИЛЬЯМ БАТЛЕР ЙЕЙТС (1865–1939)

СКРИПАЧ ИЗ ДУНЕЯ

Как играю на скрипке в Дунее —Ходит пляс морскою волной.А двоюродный брат мой — священник,И священник — мой брат родной.

Пусть читают святые книги —Я и в этом не уступил:Всё читаю я книгу песен,Что на ярмарке в Слайго купил.

Как помрем и пойдем на небоИ придем к Петру у ворот,Всех троих он улыбкой встретит,Но меня пропустит вперед.

Потому что праведный — весел,Коль родился не в горький час,А веселым по нраву скрипка,А веселым по нраву пляс.

И завидев меня, столпитсяРайский люд, закричит: «Вот те на!Да ведь это скрипач из Дунея!»И запляшет, как в море волна.

НЕИЗБЫВНЫЙ ЗОВ

Умолкни, неизбывный сладкий Зов!Ступай к небесным стражам-овчарам —Пускай кочуют до конца вековТебе вослед сияньями во тьме.Иль не слыхал ты, что душа стара,Что ты — в прибое, в шелесте дубов,И в крике птиц, и в ветре на холме?Умолкни, неизбывный сладкий Зов.

ОН СЛЫШИТ КРИК ОСОКИ

Брожу одинокоУ кромки озерных вод,Где ветер кричит в осоке:«Пока небосводС оси не сойдет, и не рухнет полюс,И руки не ввергнут в безднуСтяги Запада и Востока,И свет не распустит пояс, —Не лежать тебе с милою вместе,Обнявшись во сне глубоком».

ОН СКОРБИТ О ПЕРЕМЕНЕ, ПРОИЗОШЕДШЕЙ С НИМ И ЕГО ВОЗЛЮБЛЕННОЙ, И МЕЧТАЕТ О КОНЦЕ СВЕТА

Или не слышишь зов мой, белая лань без рогов?Я стал красноухим псом, искусным в твоих следах.Прошел я Тропу Камней и гибельный Лес Шипов,Ибо кто-то вложил в мои ноги надежду и страх,Ненависть и желанье гнать тебя день и ночь.С ореховым посохом он встретил меня в лесах,Только взглянул без слова — и я уже мчался прочь,И голос мой с той поры сделался лаем пса,И мимо меня летят Время, Рожденье, Рост.Когда же Вепрь без щетины придет с Заката, клыкомВыкорчует огни солнца, луны и звездИ, с ворчаньем улегшись во тьме, устроится на покой.

ОН ВСПОМИНАЕТ О СВОЕМ ВЕЛИЧИИ ТЕХ ВРЕМЕН, КОГДА ОН ПРЕБЫВАЛ СРЕДИ СОЗВЕЗДИЙ НЕБА

Отведал я эля из Края Вечно ЖивыхИ стал безутешен — мне ведомо всё отныне:Орешником был я, когда средь моей листвыИзогнутый Плуг и Кормчей звезды твердынюВ небесную высь вознесли в незапамятный год;Я был тростником — стлался коням под копыта;Я стал человеком — ветру заклятым врагом,Ведающим одно: не будет вовек избытаНа груди у любимой его вековая боль,Губами к ее губам до смерти ему не прижаться.О звери лесные, о птицы небес, докольЛюбовными вашими криками мне терзаться?

РОЗА МИРА

О, кто сказал, что красота минует, словно сон?Тоскуют алые уста, надменны и скорбны,О том, что мир не посетят чарующие сныС тех пор, как траурным костром взметнулся ИлионИ пали Уснеха сыны.

И мы в тревогах и трудах рассеемся, как дым,Но среди обликов людских, струящихся с земли,Под бренной пеною небес, где звезды отцвели,Меж вереницы бледных волн под ветром ледянымПребудет одинокий лик.

Склонитесь, ангелы, пред ней в заоблачном дому!До вас и прежде, чем в тиши раздался первый вздох,Над бездной водною витал усталый добрый Бог:Он расстелил зеленый мир по слову СвоемуКовром для этих легких ног.

УВЯДАНИЕ ВЕТВЕЙ

Шепталась с птицами луна, и я воскликнул: "ПустьНе молкнут крики кулика и ржанки горький стон, —Но где же нега слов твоих, и радость их, и грусть?Смотри: дорогам нет конца, и нет душе приюта».Медово-бледная луна легла на сонный склон,И я на Эхтге задремал, в ручьевой стороне.Не ветер ветви иссушил, не зимний холод лютый —Иссохли ветви, услыхав, что видел я во сне.

Я знаю тропы, где идут колдуньи в час ночной,В венцах жемчужных поднявшись из мглы озерных вод,С куделью и веретеном, с улыбкой потайной;Я знаю, где луна плывет, где, пеною обуты,Танцоры племени Дану сплетают хороводНа луговинах островных при стынущей луне.Не ветер ветви иссушил, не зимний холод лютый —Иссохли ветви, услыхав, что видел я во сне.

Я знаю сонную страну, где лебеди кружат,Цепочкой скованы златой, и на лету поют,Где королева и король в блаженстве без отрадБлуждают молча: взор и слух навек у них замкнутыПремудростью, что в сердце им лебяжьи песни льют, —То знаю я да племя птиц в ручьевой стороне.Не ветер ветви иссушил, не зимний холод лютый —Иссохли ветви, услыхав, что видел я во сне.

ДВА КОРОЛЯ

Король Эохайд с закатом солнца въехал в лесОт Тары к западу. Спешил он к королевеИ далеко опередил бойцов усталых,Что, погоняя скот, плелись через болото.И где сплели березы свет зеленоватыйС голубизной плюща, увидел он оленяБелее творога, с глазами цвета моря.Заметив, что стоит он поперек тропыИ пядей росту в нем поболе, чем в оленях.Король застыл, разинув рот и сжав поводья,Но снова в бег пустил дрожащего коня.Наперерез олень помчал, склонив рога,И бок коню вспорол. Король Эохайд отпрянул,И выхватил свой меч, и острие нацелилПротив оленя. Рог, ударившись о сталь,Вдруг зазвенел, как будто был из серебра, —О сладостный на слух, волшебный, грозный звон!Скрестились рог и меч, в борьбе тесня друг друга,Как если бы сошлись олень с единорогомВ бою средь африканских Лунных гор.Но наконец рога двойные, вспять подавшись,С размаху под одним ударили, пронзивКоню живот. Король Эохайд отбросил мечИ, обхватив рога могучими руками,Глазами впился в глаз, зеленый, как волна.Так в пешей схватке взад-вперед они топтались,Покуда вся земля вокруг не сбилась в топь.Сошлось с бедром проворным мощное бедро,А руки, что в себя вобрали силу мира, —С копытом и ветвистым рогом, быстротуВпитавшими из тонкой пустоши воздушной.И сквозь кустарник, по корням, плющом увитым,Ломились, искры высекая из камней,Под крики птиц в листве и стрекотанье белки.Но наконец король, к стволу большого букаПритиснув жесткий бок, оленя повалилИ, на колени встав, занес кинжал. И тотчасОлень исчез, как тень, бесследно; только крик —Как скорбный стон того, кто горестно кричит,Навек с немыслимым сокровищем расставшись, —Блуждал в голубизне и зелени листвыИ вился ввысь, в полете распадаясь,Пока не стало всё как тень или виденье, —Когда б не топь вокруг, когда б не лужа кровиИ конь растерзанный.Король Эохайд бежалДо самой Тары, не переведя дыханья,Пока не увидал раскрашенной стеныИ бронзовых колец на тисовых столбахБольших ворот; но хоть светились тусклым светомОт ламп висячих все распахнутые окна,Ни скрипа двери, ни шагов не доносилось,И голоса не долетали с тропок сбитых,Что ко дворцу вели от пашен и колодцев;Ни позади, ни впереди ни звукаКороль не услыхал, — и лишь на горизонтеМычало стадо, по болоту пробираясь.Дурная весть для королей — молчанье в доме,Куда с победой возвращаются. Король,С дрожащим сердцем меж столбов пройдя, увидел:В безлюдной пустоте огромной тронной залыСидит, бледна лицом, пряма и недвижима,Этайн — и острый меч у ног ее блестит;Вцепились пальцы намертво в скамью,Взор холоден и тверд, поджаты губы:Неведомая страсть ее одела камнем.Заслышав звук шагов, она очнулась, —Но только лишь король раскрыл пред ней объятья,Вскочила со скамьи и молвила, отпрянув:«Я отослала в лес и на поляВсех воинов и слуг высокой Тары:Желаю я, чтоб ты один судилТу, кто винит себя. Найдешь безвинной —Она в лицо знакомое не взглянет,Покуда приговор не огласишь.Найдешь виновной — больше никогдаОна в лицо знакомое не взглянет».Тут побледнел король, как и она,Постигнув, что сейчас уста ее откроют,Что означает страшный этот день.«Ты сам меня привел, — рекла она, —Туда, где брат твой Ардан восседал,Не двигаясь и с места не сходя,Окованный недугом неизвестным —Ты мне велел заботиться о немА коль умрет — курган над ним насыпатьИ огамом прозванье начертать».«Он жив?» — спросил Эохайд.«И в добром здравье».«Коль живы он и ты, не в тягость мнеИные злоключенья и утраты».«Я приказала уложить егоПод этой крышей и сама емуНосила пищу — он вкушал из рук моихНеделя за неделей. И когдаЯ спрашивала: «Что тебя терзает?» —Молчал в ответ и лишь терзался горше,Но я не унималась. НаконецОн выкрикнул: «То, что меня терзает,Безгласным камнем сердце облекло».И я сказала: «Что бы ни таил ты,Крушение надежд иль смертный ужас, —Откройся мне, и я пошлю гонцов:Пускай весь мир объедут, но найдутТебе лекарство!» Тут он крикнул в голос:«Ты день за днем о том же вопрошаешь,А у меня бушует в сердце буря,Могучий вихрь несет меня и кружитИ понуждает тайну оберечь».«Пускай таишь дурное помышленье, —Я возразила, — ничего дурногоНе будет в том, коль выскажешь его;А что оно дурное, нет сомнений,Коль высказать его — и то ужасней,Чем заживо себя обречь могиле,А нас терзать догадками пустыми,Тенями, помрачающими ум».Он всё молчал. И я тогда склониласьИ прошептала, чтоб никто не слышал:«Коль муку эту женщина наслала,Я воинов за нею отряжуКуда ты скажешь, хоть и в дальний Лохлан,И будь ей то на радость иль на горе,И кто б ни вышел на ее защиту, —Они возьмут ее и приведутВзглянуть на дело рук ее коварных:Пускай погасит стог, что подожгла;И будь она в шелках или в короне,А всё ж смирится, ибо в сердце знает,Что в этом мире нам один удел,Что с нас довольно — пусть на краткий миг —Мужьям и детям даровать блаженство».И тут поддался он помимо волиИ высказал, что жаждал утаить,Хотя и жаждал высказать безмерно.Вздохнул и молвил: «Ты, лишь ты самаМогла б найти лекарство от недуга».Я поднялась и вышла. Девять днейВкушал он пищу от чужих людей,А я металась девять дней в кругуРаздумий гибельных, шепча порою,Что лишь могильный холм неисцелимыйСомненье усмирит и состраданье.А через девять дней я вновь предсталаПред ним и, тихо голову склоня,Велела в час полночный тайно выйтиИ разыскать лачугу лесорубаОт Тары к западу, в орешнике густом(Надежда сил придаст ему, я знала),И ждать там друга, что, как он сказал,Найти лекарство может от недуга, —И друг придет.Когда сгустилась ночь,Я пробралась сквозь буковую чащуИ дом нашла в орешнике густом.Там факел догорал и, растянувшисьНа груде шкур, спал Ардан непробудно:Как ни звала его, как ни пыталасьПоднять — он не очнулся ото сна.Я прождала до середины ночиИ, устрашась, что по дороге в полеМеня заметит здесь пастух иль пахарь,Ступила за порог.Средь скал, плющом увитых,Как меч, горящий синевою неба,Предстал передо мною некий муж,Исполненный величья неземного,И на меня воззрился острым взором,Как коршун. Задрожав от головы до пят,Я перед ним застыла куропаткой.Но в голосе его звенели чары.«Как долго! — молвил он. — И как постылоСмотреть из глаз чужих, чужим губамВверять слова любви… Да, то был я!То я вложил любовь в того, кто здесь простерся;Теперь же, выманив тебя сюда,Где нам не помешают, извлекуИз спящего любовь — оставлю сон.И, пробудившись с солнцем, он воспрянет,Протрет глаза и даже не припомнит,Что за недуг весь год его терзал».От страха я попятилась к стене,Но голос сладостный звенел, не умолкая:«О женщина, я был тебе супругом,Когда ты мчалась на потоках ветра,Когда плясала в вихре и прибое,Во дни, которых смертной не припомнить.Тебя сманили в колыбель, но всё жеПришел я вновь назвать тебя женой».Я больше не боялась — этот голосВо мне затронул память об ином.Но молвила я так: «Король Эохайд —Супруг мне здесь. И с ним познала яВсё счастье женщины». Тогда вскричал он властно,Ввергая тело в дрожь, как под смычком струну:«Какое счастье?! Знать, что неизбежныйВенец любому счастью — мертвый камень?!Но знай, что в наших призрачных чертогахБлаженству нет предела в пресыщенье,Не гложет время юную красу,Не устает танцор кружиться в танце,Не встретишь скорби ни на чьем лице, —Лишь я один скорблю среди счастливцевНад ложем, опустевшим без тебя».«Но как любить, — я молвила в ответ, —Когда нельзя вздохнуть с лучом рассветным,Упавшим мне на ложе и явившимИз тьмы черты возлюбленного мужа:"Не вечны эти сила и краса!"?Не стоила б любовь своих мучений,Когда бы он порою, утомленный,Не засыпал без сил в моих объятьяхИ в муже я б не видела дитя.Тот ничего не знает о любви,Кто не постиг: она гнездо свиваетЛишь на уступе узком, ненадежномНад пропастью, открытой всем ветрам».А он воскликнул: «Хочешь или нет,Ты всё равно вернешься к нам по смерти,И эта жизнь твоя в людском обличьеИз памяти изгладится навеки!К чему мне лишних тридцать, сорок летНаедине с бессмысленным блаженством?»И сжал меня в объятиях, но яВскричала, отстранив его: «Не верю!Чтоб эта жизнь, подслащенная смертью,Забылась?! Нет! А коль поверю —С двойною жаждой припаду губамиК тому, что дважды бренно!» И на томОн вдруг, как тень, растаял под руками.Я удержалась — ствол большого букаНе дал упасть. И, за него цепляясь,Я услыхала пенье петуховНад сонной Тарой».Поклонился ей король,Благодаря за состраданье к брату,И за посул ее, и за отказ.И тут со склона донеслось мычанье,И вслед за стадом в тисовых воротахТолпа бойцов усталых показалась,А брат Эохайда вышел им навстречуПриветить их, не помня ничего.

БАЙЛЕ И АЙЛИН