Бегом с ножницами - Огюстен Берроуз

— Нет, конечно, нет. Просто такое выражение.

Потом поцеловала меня в макушку и ласково почесала мне спину.

— Уже очень поздно, час ночи. Тебе давно пора спать, а то в школу не встанешь.

Я пошел к себе и тщательно выбрал костюм, который надену утром. Перевесил его поближе, в первый ряд. Завтра я надену свои любимые синтетические желто-коричневые штаны и голубую рубашку с пришитой жилеткой. Эх, сюда бы еще туфли на платформе!

Мысль, что костюм в порядке, успокаивала. Я мог добиться идеальной стрелки на брюках, даже если не мог остановить маму, когда та однажды выбросила за порог рождественскую елку. И мог сколько угодно полировать золоченое кольцо с печаткой, хоть пока позолота не сотрется, даже если не мог помешать родителям швырять друг в друга романы Джона Апдайка.

Именно поэтому меня так занимал вопрос, блестят ли мои драгоценности так же ярко, как у Донни Осмонда, и лежат ли мои волосы абсолютно гладко, словно пластмассовые.

Помимо одежды и драгоценностей я ценил в жизни еще две вещи: врачей и знаменитостей. Мне нравились в них белые халаты и лимузины. Я точно знал, что хочу стать или врачом, или знаменитостью. А лучше всего — исполнять роль врача в телевизионном шоу.

Хорошо, что мы жили в лесу, в окружении сосен. В самом крайнем, отчаянном случае сосны могли заменить собой камеру «Панавижн». Сломанные ветки играли роль микрофонов. Я мог ходить по лесу или по грязной дороге перед домом так, словно на меня постоянно направлены телекамеры. Их жужжание раздавалось совсем близко, почти над ухом: ведь они старались не упустить выражение лица.

Поднимая голову, чтобы взглянуть на птицу, я неизменно думал, хорошо ли освещено мое лицо и точно ли передает его вон та направленная на меня ветка.

Я жил в иллюзорном мире, наполненном высокими деревьями, следящими за мной через мощные объективы. Упавшая ветка оказывалась вовсе не веткой; она отмечала мое место на съемочной площадке.

Если я не участвовал в съемках, швыряя бионической рукой ветки или снимая рекламу зубной пасты перед каким-нибудь булыжником, то пытался обманом заставить маму отвезти меня к врачу.

К десяти годам мне уже понадобились еженедельные антиаллергические уколы, по одиннадцать в каждую руку. На пальцах у меня постоянно торчали бородавки, которые требовалось прижигать, а горло все время болело, оттого что я набирал в руки пыль и вдыхал ее.

Я любил накрахмаленные белые халаты и серебристый блеск стетоскопа вокруг шеи. Еще я знал, что врачи свободно могут ставить свои машины, где захотят, и превышать скорость — никто их не оштрафует. Все это казалось верхом привилегий в то время, когда президент Картер за-ставил нас ездить со скоростью сорок километров в час и жить в полутьме.

У меня было два доктора, которых я посещал регулярно. Доктор Лотье — у него на руках и в носу росли длинные волосы — и очень уважаемый аллерголог, индиец доктор Нупал. Доктор Нупал ездил на белом «мерседесе» (я его спрашивал) и пах так, как пахнут только что вымытые руки, с тонкой примесью «Аква Велва».

При одной мысли о врачах мне вспоминалась приятная картинка: флуоресцентные лампы над головой, новые блестящие иглы, ботинки, начищенные до такой степени, что во мне просыпалось чувство благоговения, как если смотришь по телевизору церемонию присуждения «Оскара».

А еще был доктор Финч.

Когда настроение в нашем доме перешло от простой ненависти к возможному двойному убийству, родители обратились за помощью к психиатру. Доктор Финч выглядел в точности как Санта-Клаус. Копна буйных седых волос, пышная белая борода и брови, больше всего напоми-нающие щетину зубной щетки. Вместо красного полушубка с белой меховой оторочкой он носил коричневые синтетические брюки и белую рубашку без пиджака. Иногда, правда, он надевал шапку, как у Санта-Клауса.

Впервые я увидел его, когда он появился в нашем доме посреди ночи, после особенно яростной драки между родителями. Мама, лежа на диване, дымила как паровоз, и тут раздался настойчивый звонок в дверь.

— Ну, слава Богу! — Она быстро встала и пошла в прихожую.

В руке доктор держал воздушный шарик, а на лацкане его пиджака красовался круглый значок с надписью «Всемирная организация отцов». Он посмотрел через мамино плечо, прямо на меня.

— Привет!

Я в растерянности слегка попятился.

Входите, пожалуйста, — пригласила мама, подкрепив слова жестом. — Я вас заждалась, просто не знала, куда деваться.

Уже все в порядке, Дейрдре, — успокоил ее доктор. Потом он опустил руку в карман и протянул мне точно такой же, как у него самого, значок. — Хочешь? В подарок?

Спасибо. — Я взял в руки значок и внимательно рассмотрел.

Потом доктор снова залез в карман и вытащил целую горсть шариков.

— И вот это — произнес он.

— Спасибо, — снова поблагодарил я. Разноцветные шарики никак не гармонировали с маминым настроением, но мне все равно понравились. Их можно будет надуть, связать в букет и привязать к ошейнику или хвосту Крим.

Доктор повернулся к маме.

— Где Норман?

Мама, тревожно нахмурившись, грызла ноготь на большом пальце. Она уже обглодала весь лак и сам ноготь, до самой кожи.

Наверху. Пьяный.

Понятно. — Доктор снял тяжелое черное пальто и повесил его на спинку стула в холле.

Сегодня я всерьез испугалась за свою жизнь, — продолжала мама. — Думала, он точно меня убьет. Сегодняшняя ночь могла оказаться последней.

Вечером родители, как всегда, орали друг на друга. Крик нарастал до тех пор, пока не перешел в погоню: отец бегал за мамой по всему дому с цветочным горшком в руках.

Теперь, когда пришел доктор, мама начала понемногу успокаиваться.

— Хотите кофе? У меня растворимый, без кофеина, — предложила она.

Он попросил сандвич с болонской колбаской и хреном. Потом взглянул на меня и подмигнул:

Ты особо не тревожься насчет родителей, старик.

Мы как-нибудь все уладим.

Я молю Бога, чтобы Норман окончательно не рехнулся. Однажды он дойдет до ручки и перебьет нас всех, — говорила мама, делая доктору сандвич.

Хватит, — громко прервал ее доктор. — Не надо так говорить при ребенке. Его надо успокаивать, а не пугать.

Мама ответила:

— Да, правда, я знаю. Извините. Огюстен, я сейчас просто очень расстроена. Нам с доктором надо поговорить.

Потом она повернулась к нему и понизила голос:

Но я боюсь, доктор. Я всерьез считаю, что наша жизнь в опасности.

А можно мне вот этого? — прервал ее доктор, показывая на хот-дог, который он заметил, когда мама убирала в холодильник салат.

Она даже растерялась.

— Вы хотите ход-дог? Вместо того сандвича, который я только что сделала?

Доктор потянулся к холодильнику и вытащил сырую сосиску. Откусил.

— Нет-нет, только это. Для повышения аппетита. —

Доктор улыбнулся. Когда он жевал, кончики его усов прыгали.

Доктор Финч мне нравился. Румяный, веселый, каждую минуту готовый улыбнуться, он действительно походил на Санта-Клауса. Правда, трудно представить, как он спускается по трубе — так же трудно, как вообразить его в белом халате. Он определенно не выглядел, как настоящий доктор, из тех, кого я боготворил. Скорее, его место было в большом магазине, где детишки залезали бы к нему на колени и шептали бы на ухо просьбы принести в подарок новенький велосипед.

Со временем мама все чаще и чаще обращалась к доктору Финчу, а мне приходилось постоянно напоминать самому себе, что он настоящий врач.

Так он настоящий медицинский доктор? — постоянно уточнял я у мамы.

Да, — с раздражением отвечала она, — он именно доктор медицины. Как я говорила тебе уже сто раз, степень он получил не где-нибудь, а в Йельском университете.

Раз я даже спросил, где она его откопала, представляя себе, как мама листает потрепанный справочник «Желтые страницы» или читает объявления в общественных туалетах.

— Меня направил к нему твой собственный врач, доктор Лотье.

Однако подозрения не отступали. Дело в том, что его кабинет, вместо того чтобы выглядеть великолепно, по-медицински стерильно, представлял собой несколько захламленных комнат на верхнем этаже офисного здания в Нортхэмптоне, Бледно-желтая краска, покрывающая стены, отваливалась хлопьями, плетеная мебель казалась едва живой, возле стены стоял старый серый металлический шкаф, а на него взгромоздилась кофеварка. Украшением служили постеры с изображением воздушных шариков и разноцветной радуги. Все покрывал толстый слой пыли. За приемной следовала комната, в которой хранились какие-то ящики и журналы десятилетней давности. Из нее вы попадали непосредственно в кабинет, где доктор принимал пациентов. Чтобы проникнуть во внутреннюю комнату, надо было пройти через две двери, одну за другой. Мне очень нравились эти двойные двери и очень хотелось иметь такие у себя дома, в своей комнате. Словно Санта-Клаус, доктор Финч дарил подарки. Он мог, например, подарить пресс-папье с выгравированным логотипом какого-то фирменного лекарства. Или банкноту в пять долларов, которую я мог потратить здесь же, внизу, в аптеке, где тогда еще продавали газировку. Причем глаза его свер-кали так, словно он обещал и еще подарки, потом, чуть позже; всегда казалось, будто он прячет за спиной какой-то приятный сюрприз.