Айвангу - Юрий Рытхэу

От спирта, что ли, так горит в глотке? Айвангу откашлялся.

– Знаю, что ты мне хочешь сказать. Чтобы я сам ушел из жизни? Отец, скажи прямо – может быть, так будет лучше?

– В старину у нашего народа водилось: не может человек добывать пищу – одряхлел либо ноги, руки потерял, – сам решает, как ему быть. Никто ему ничего не советует. А сейчас другие времена. Советская власть называется. Может, она против такого обычая?

– Если власть справедливая, как она может быть против правильного обычая?

– Нынче много непонятного, – вздохнул Сэйвытэгин. – Вот меня назвали коммунистом и красную книжку с лицом Ленина дали, а что изменилось в моей жизни? Разве что много думать стал, а мысли, знаешь, мешают на охоте, отвлекают от нее…

Айвангу молчал. На сердце было тяжело, как будто живой, трепещущий мускул придавили камнем. Он смотрел на убегающий, едва видимый след на твердом насте и думал о будущем. Он видел себя безногим калекой, волочащим свое тело по улице Тэпкэна. Вокруг бегают ребятишки и дразнят его. Нет, лучше уйти из жизни, как делали предки, чтобы не быть в тягость живым и здоровым…

Спина Айвангу затекла. Он начал ерзать, стараясь найти удобное положение, и вдруг ощутил под собой что-то твердое, длинное. Винчестер! Нет, если нужно умереть по собственному желанию, лучше получить пулю из винчестера – легкая и быстрая смерть.

Ружье лежит в чехле из выбеленной нерпичьей кожи, покрытом сверху лоскутом медвежьего меха. Неужели отец заранее подумал об этом?.. Иначе зачем ему винчестер в путешествии на Культбазу, когда дорога идет по тундре и встретить зверя здесь почти невозможно? Правда, некоторые люди берут оружие даже тогда, когда запросто иду бродить в тундру в поисках сладких корней, – вдруг попадется бурый медведь или спустится с хребта горный баран – кытэпальгин?

Значит, отец думает о том, что Айвангу больше нечего делать среди живущих. Может быть, он и прав. Ни на побережье, ни в тундре он не добытчик еды. Только пожиратель…

Прощайте, горы, покрытые снегом! Много вы живете на свете, в ваших морщинах-ущельях не тает снег и каждую весну вырастает трава и ласкает седые скалы. Прощай, вечное небо! Прощайте, звери, и птицы, и дальние земли, которые не видели глаза Айвангу.

– Останови нарту!

Сэйвытэгин удивленно оглянулся на сына и воткнул остол между копыльями, притормозив. Собаки сразу свернулись в клубок, спасаясь от жестокого мороза.

– Что ты хочешь? – спросил отец.

Айвангу молчал. У него не было сил сказать то, последнее слово. Отец ждал.

– Убей меня, – прошептал застывшими губами Айвангу.

Сэйвытэгин, услышав просьбу сына, опустил голову, Он долго так сидел на нарте, не говоря ни слова. Еще совсем недавно он сам подсказывал сыну произнести это слово. Он любит Айвангу и поэтому не хочет, чтобы его жизнь превратилась в сплошное мучение. Добро бы он родился таким, безногим. А ведь человек ходил и знает радость от ощущения своей силы, красоты и ловкости!.. И вот он услышал это слово. Бери, отец, винчестер, убей свое горе и горе сына. Ты много видел, анаешь жизнь, тебе решать, как быть.

Сэйвытэгин сполз с нарты и с трудом выдернул винчестер из чехла. Он старался смотреть в сторону, чтобы не встречаться глазами с Айвангу.

Надо отойти. Как хорошо может чувствовать спина человеческий взгляд! У Сэйвытэгина потек пот между лопаток. Он остановился, сделав семь шагов, и повернулся лицом к нарте. Айвангу сидел приготовившись. Он закрыл глаза, и его лицо внешне было совершенно спокойно. Таксе спокойное лицо бывает у мертвых. Значит, в мыслях сын ушел из жизни, и только ток крови в жилах напоминает ему о том, что он еще здесь.

Тяжел винчестер. Никак его не поднять и не приладить к плечу… Он упал в сугроб. В ствол забился снег. Надо его прочистить. Шомпола нет с собой. Он остался на нарте. Лучше продуть ствол собственным ртом, чем возвращаться к нарте, услышать дыхание сына… Куда лучше целиться?.. В сердце или в голову? Винчестер снова упал в снег…

Айвангу закрыл глаза, как только отец взял винчестер с нарты. Слезы, проступившие сквозь плотно прижатые веки, тотчас схватило морозом, и глаза без усилия трудно открыть. Айвангу напрягся, как туго натянутый лук. Каждая частица тела, каждая капля крови ждала удара пули… Куда она ударит – в сердце или в мозг?.. Долго ли придется мучиться, или смерть наступит мгновенно, как мгновенно гаснет при неожиданном и сильном порыве ветра огонь?..

Разлепив замороженные ресницы, Айвангу увидел рядом отца. Сэйвытэгин тяжело дышал, а там, вдали, куда он отходил, чернел в снегу винчестер.

– Я не могу, – прошептал Сэйвытэгин и зарыдал громко, на всю тундру. Он выл и стонал, как раненый морж. Это было так мало похоже на человеческий плач, что собаки высунули носы и тоже завыли, глядя на странные ужимки своего каюра.

Зарыдал и Айвангу. Сэйвытэгин рухнул рядом и спрятал свое лицо на груди сына. Так они просидели долго. Айвангу совершенно закоченел. Сэйвытэгин тоже замерз. Он с трудом встал с нарты и сунул руку за пазуху. Встряхнул остаток спирта в фляжке и дал отпить сыну. Потом сам отхлебнул.

– Ты все-таки возьми винчестер, – сказал Айвангу, заметив, что отец собирается трогать нарту.

Сэйвытэгин молча поплелся к винчестеру, взял его и спрятал в чехол.

Он крикнул на собак, и закоченевшие псы резко рванули нарту. Из ущелья наползала вечерняя мгла. Над изломанной горным хребтом линией горизонта вынырнула полная луна и удивленно уставилась на одинокую упряжку, на нарту, на которой, плотно прижавшись друг к другу, сидели двое мужчин.

Луна провожала единственную в эту ночь живую точку на всем протяжении от мыса Дежнева до залива Святого Лаврентия, и, когда нарта пересекла торосистую поверхность залива, лунный диск изрядно потускнел, примороженный ночной стужей, и опять скатился за горизонт, туда, где небо соприкасалось с поверхностью ледяного океана.

Айвангу увидел первый домик Культбазы еще издали, с высоты Нунямского мыса. Это была радиостанция. Она стояла на холме в окружении стройных мачт, привязанных к земле металлическими проводами, и выглядела как настоящий корабль.

Потом открылись другие дома.

Айвангу ожидал увидеть нечто удивительное, но все было очень обыкновенно – просто много деревянных домов на одном месте, гораздо больше, чем до этого видел Айвангу. Среди них, как рассказывали бывалые люди, действительно не было ни одной яранги. Дома уютно утопали в снегу и светились примороженными окнами.

Сэйвытэгин крепко вбил остол в снег и поднял сына на руки. Он внес его в приемный покой, навстречу людям в белых халатах.

Сэйвытэгин посадил сына на клеенчатый диван и стал помогать ему раздеваться: развязал малахай и стянул меховую шапку с головы. Но что это? Иней на голове? Сэйвытэгин дрожащей рукой провел по волосам сына, пытаясь смахнуть с них белизну. Но это был не иней…

4

Доктор Моховцев сказал, что операция прошла успешно. Айвангу ампутировали ступни, и он быстро поправлялся, томясь ожиданием, когда за ним. приедут из Тэпкэна. Наступила весна, дружная, горячая. Еще не успел в низинах стаять снег, а реки, уже набухшие талой водой с южных склонов гор, тронулись.

Со дня на день вскроется море и начнется весенняя морская охота. А Сэйвытэгин бригадир вельбота. Значит, придется дожидаться лета, когда смолкнут выстрелы в море, а моржи уйдут кормиться на богатые жирными моллюсками северные отмели.

По охотничьей привычке Айвангу и в больнице просыпался на рассвете. А весной рассветает рано: не успеет ночная мгла окончательно победить день, как уже наступает утро. А тут еще окна. Два огромных окна, выходящих на залив. Первые дни они угнетали Айвангу. Ему все казалось, что от стекла несет холодом, хотя в палате жарко топилась печь. Все-таки он не выдержал и попросил перенести кровать подальше от окон, поближе к теплой кирпичной стенке.

В палате сначала лежали втроем: Айвангу, русский доктор с северного побережья Саша Конников и пожилой пастух из Амгуемской тундры Кытывье, которого изрезал ножом хозяин. Кытывье только стонал и не разговаривал. Но однажды ночью он позвал Айвангу и сказал:

– Я умираю.

Он произнес эти слова спокойно, будто хотел сказать: «Я иду гулять».

Айвангу крикнул врача. Пришел доктор Моховцев, подержал кисть пастуха в своей руке и спокойно, почти таким же голосом, что и Кытывье, произнес:

– Он умер.

Только эти слова он сказал по-русски.

– Не может быть! – воскликнул Айвангу. – Он только что со мной разговаривал!

– Он умер, – с прежним спокойствием повторил доктор Моховцев. – Сердце его остановилось.

Тело умершего унесли, но еще долго незримо присутствовал он в палате, вызывая у Айвангу беспокойные мысли. Разум говорил, что Кытывье теперь нет, а казалось, что он просто ушел в другой мир, отделенный от реального непроницаемой черной стеной, от которого и сам Айвангу недавно был так близок.