Человек, который не мог умереть - Николай Иванович Левченко

земле. Руки выполнили это сами, словно бы ему знакомо было джиу-джитсу. Мужчина захрипел, из сдавленного горла вырвался последний звук, вздувшаяся шея хрустнула, он закатил глаза и стих. Осип отпустил его; свалившись с тела наземь, перевел дыхание. Он не испытывал к убитому солдату никакой вражды и не желал душить того до смерти. От страха все произошло в одну секунду, он сам не понимал, как сделал то, чему их вроде даже не учили. И все-таки он это сделал… Когда оцепенение прошло, он оттащил труп с автоматом в речку, затем дошел до колка с ивами и сел в теньке. От совершенного поступка было мерзко. Но если бы он сдался, его могли бы расстрелять или замучить заживо: по крайней мере, так их наставляли. А проверять это на своей шкуре было не к чему. Припоминая выражение лица убитого, он вновь вернулся к теребящим мыслям: что, если все вокруг подверглись действию каких-то распыленных газов и сошли с ума? Ну, как это показывают в триллерах. Слегка остыв от схватки, он со смущением отметил, что умерщвленный ополченец как будто даже не сопротивлялся. На вид тот был уже немолод и при последнем издыхании вроде бы хотел сказать чего-то. А что обычно люди говорят в последнюю минуту? Не убивай! или – пошёл ты!.. Ну, что-то вроде этого. Он стал вспоминать своих родителей и с леденящим ужасом был вынужден признать, что он не помнит ни имен, ни лиц отца и матери, ни где они живут. Он даже собственное имя вспоминал с трудом, оно на разные лады расплывчато витало в памяти, будто состояло из осколков и из мыльных пузырьков. Сбитый с толку и морально обессиливший от схватки, он все еще рассчитывал на то, что вскоре это помутнение пройдет, и он начнет ориентироваться в обстановке. Но заходить в село теперь было никак нельзя: исчезнувшего ополченца скоро хватятся. А за убийство его точно не помилуют. Передохнув, он возвратился к тому месту, где оставил свои бутсы, нашел на речке отмель, вброд пересек ее, опять обулся и зашагал в обход села по лугу. Он был курчав, русоволос, отлично сложен и ослепительное солнце золотило его кудри. По пояс утопая в благовонном разнотравье, он машинально двигался вперед, лишь бы уйти куда-нибудь подалее от того места. Всё шел и шел, непроизвольно думая о том, что, может, лучше бы здесь навсегда остаться, прямо на лугу. Ну, раз уж так сложилось, то превратиться, скажем, в мотылька или в жука… Ото всего, что испытал, он был так потрясен, что не замечал, как шел, не ощущал ни своих ног, ни хода времени. Соображал он плохо, мысли путались; пытаясь навести порядок в голове, в своем подавленном сознании он шел по кругу. И все же психика, ища разумную опору, стала понемногу приноравливаться, встраиваться в новый образ, больше отвечавший цели выжить в этих обстоятельствах. Еще не зная плохо это или хорошо, он чувствовал, что в нем чего-то происходит, – и шел, гонимый полной неизвестностью, куда глаза глядят.

И так бродил он, где вдоль глухих опушек леса, где по обочинам проселочных дорог, четыре дня, ночуя прямо в поле и утоляя голод наливной черешней и еще не выспевшими вяжущими грушами в неогороженных садах. Боясь, что его все еще разыскивают, он старался двигаться на запад. Не зная, какая участь может ожидать его, если он кому-нибудь довериться, и еще более снедаемый той мыслью, что без документов и с дырявой памятью он – полное ничто, морально и физически он вымотался так, словно пробирался целый месяц. В конце концов, думая, что уже прилично удалился от передовых позиций, у повстречавшегося мужичка, который управлял разбитой запылившейся «девяткой», он узнал, что действия враждующих сторон уже закончились и по украинским городам и весям ныне мир. Он до того обрадовался этому известию, что его не удивило даже, как за такой короткий срок могло установиться примирение, если он всего четыре дня назад встретил яростного ополченца с автоматом… Уже затем он обратил внимание, что время внешней жизни с ее вязью пролетало несколько быстрее, чем можно было бы рассчитывать, если бы он находился в том же временном потоке. Оно шло будто мимо, лишь иногда пересекаясь с ним в каких-то важных точках, чтобы напомнить о себе и заодно придать его лицу черты почти бесчувственной пергаментно коричневатой маски. Да, если он и умирал, то как-то по-особому, не как все люди. Но это страшное открытие он сделал позже.

Владелец «Жигулей» сообразил, что Алексей, как Осип ему механически представился, некогда, видать, отбился от своих товарищей и сильно одичал, что сразу было ясно по его густой щетине. Он сжалился над пареньком и предложил поехать с ним. Неподалеку у него было собственное натуральное хозяйство и для уборки урожая требовались руки. Но Алексей, пока не соберется дальше, может временно пожить и так.

– Ну, як? – спросил через окно, посмеиваясь.

По совпадению хозяина усадьбы звали Осипом, и новоиспеченный Алексей остался у него. Благодаря владению различной техникой, – особенно той электроникой, с которой у хозяйки был хронический конфликт, он оказался в частном предприятии незаменим. На заработанные деньги он вскоре приобрел цивильную одежду, некоторые бытовые принадлежности и еще значительная сумма гривен у него осталась. Однако было ясно, что без документов, к тому же слабо зная украинский, долго протянуть он не сумеет, и что когда-нибудь придется отвечать за все. Днем он забывался на работе, свозил в амбар на бричке собранные тыквы, яблоки и сливы. Но время шло, он был без документов, это не играло ему на руку. И он стал размышлять, как выбраться из тупика, в котором оказался. Действительно, не зная, кто и что он есть, он чувствовал себя как выпавшим из жизни, наполовину мертвым. Он проклинал себя за то, что ночью вышел из палатки, за то, что было у реки, и рассуждал до тошноты, до рези в голове. И все же мысли о самоубийстве тогда еще не приходили. Немного погодя из завалявшихся газет он раздобыл отрывочную информацию о хронике военных операций, нашел статью, в которой было упомянуто одно соединение с фамилией пропавшего бойца. Звали этого солдата тоже Алексей. Рискуя быть разоблаченным, он заучил биографические данные. И через месяц подал заявление о восстановлении утраченных во время плена документов. Ввиду объявленной амнистии и некоторой неразберихе в списке без вести пропавших, его отважный план сработал. Хозяин тоже подключился к делу, дал показания, которым вроде сам не больно верил. И вскоре