Драгоценнее многих (медицинские хроники) - Святослав Логинов

– Начинай вскрытие, – сказал Везалий, – а я пока займусь своей ногой. Проклятый пес так чисто отпрепарировал клыками мне икру, что я могу изучать четвертый мускул стопы на себе самом.

Сервет устало опустился на скамью. Его бил озноб.

– Хватит, – выдохнул он, – больше я на такую работу не хожу.

– Друг Мишель!.. – рассмеялся Везалий, быстро бинтуя рану обрывком платка. – Ты не боишься критиковать отцов церкви и обвинять в невежестве декана факультета. И ты же оробел при виде дюжины запаршивевших щенков! Поверь, все псы Парижа не страшнее духовного суда. Впрочем, вернемся к нашим баранам, впереди много дел, кроме печени надо посмотреть те капилляры, которые, как ты утверждаешь, соединяют вены с артериями…

Утро застало хирургов за работой. Они быстро выяснили, что полноценная дворянская печень ничем не отличается от плебейской. Теперь Сервет, пользуясь методикой, разработанной Якобом Сильвиусом, заполнял кровеносные сосуды испанца подкрашенным маслом. Краска просачивалась сквозь невидимые поры и появлялась в венах. Везалий следил за каплями масла, выступавшими на срезе ткани. Молодые люди так увлеклись, что не услышали, как скрипнула дверь, и в аудитории появился Иоганн Гюнтер. Гюнтер недавно приехал из Лувена и, так же как и Сильвиус, преподавал анатомию. Правда, он не был столь образован как его именитый соперник, но зато его лекции чаще сопровождались демонстрациями.

– Счастлив тот, кого музы призывают к делам рано поутру, – сказал Гюнтер, присаживаясь на ближайшую скамью. – Продолжайте, господа, ваши упражнения.

Студенты поклонились.

– Приветствую вас, учитель, – сказал Везалий.

Он еще прежде был знаком с Гюнтером. Учебу Везалий начинал в Лувенском университете, где всезнающий швейцарец вел в то время курс греческого языка. А теперь они встретились в Сорбонне.

Некоторое время Гюнтер молча следил за студентами, потом спросил Андрея:

– Я слышал недавно, что вы, Андреас, занимаясь самостоятельно, доказали, будто бы кость нижней челюсти, вопреки Галену, является непарной…

– Да, учитель, – ответил Везалий.

– Если вас не затруднит, мне бы хотелось посмотреть.

– Нет ничего проще, – Везалий вновь взялся за отложенный было нож.

Когда операция была закончена, Гюнтер долго сидел, дергая массивную золотую цепь, спускающуюся на грудь.

– Вы показали все так убедительно, – произнес он наконец, – что я должен был бы поверить вам, если бы у Галена не было сказано прямо противоположное. Хотя, с другой стороны, за тысячу триста лет человек мог довольно сильно измениться. Пергамец насчитывает в грудной кости человека семь фрагментов, а мы находим только три. Люди мельчают. Но какое это имеет значение? Нам следует не рассуждать, а верить. «В медицинском искусстве умствование делает преступниками тех, кто им занимается, и приносит гибель тому, к кому его применяют». Это сказал Гиппократ, и мы должны беспрекословно следовать его наставлению. Я надеюсь, что ваши, внушенные молодостью, разрушительные мысли с годами утихнут, а бескорыстная преданность науке Асклепия будет вознаграждена. Друзья мои, послезавтра я читаю здесь студентам о мышцах живота. Мне бы хотелось видеть вас обоих в качестве прозекторов.

– Мы прийдем, – вразнобой ответили молодые люди.

– Значит, я рассчитываю на вас, – Гюнтер встал и вышел.

– Швейцарец – неплохой врач, – задумчиво сказал Везалий. – Кажется, нам повезло.

– Я не заметил в нем слишком большого ума, – возразил Сервет.

– О нем говорят, – согласился Везалий, – что этот анатом держит в руках нож только во время еды.

– Но ведь вскрытия будем делать мы, – подвел итог Сервет.

В круглое окно под куполом влетали первые косые лучи солнца. Город просыпался, с улицы доносился шум. Служитель стоял в дверях и ждал, когда щедрые студиозусы закончат свое неаппетитное занятие, чтобы забрать останки испанского дворянина и закопать их вместе с частями вчерашнего висельника.

– И все же, Гален ошибался, – сказал вдруг Везалий. – За тысячу лет у человека не могло бесследно исчезнуть четыре крупных кости и так сильно измениться все остальные органы. Но если бы такое и случилось, то значит, труд Галена потерял для нас свое высокое значение. Начиная с сегодняшнего дня, всякое слово Галена я стану проверять с ланцетом в руках!

– Мудрое решение, вполне достойное звания медика, – подтвердил Сервет. – А теперь, Андрей, пошли. Нам пора.

2. Руками и инструментами

А некоторые из них поручают свое здоровье вам в надежде, что смогут излечиться, в то время как их болезнь смертельна. Вы не должны помогать всем тем, кто подвержен этому.

Абулкасис. «Трактат о хирургии и инструментах»

Неисповедимы пути господни, и древняя Фортуна воистину ходит с накрепко завязанными глазами! Кажется, только что легионы Франциска вступали в Пьемонт, смущая бегущих невиданной дисциплиной и небывалым количеством артиллерийского снаряда и аркебузиров. Путь в Италию открыт, Милан – наш!

Тяжко поворачивается колесо богини, и уже нет побед, над Альпами является стотысячное войско Карла, и доблестные легионы, не померявшись силами с неприятелем, пятятся во Францию, и император без боя врывается в Прованс. Шестьдесят тысяч бравых немецких ландскнехтов у него, да пятнадцать тысяч итальянской пехоты, да двести сотен свирепых испанцев, обожженных африканским солнцем и славой тунисского похода. И еще соразмерное количество конницы и обоз, в котором упряжки мулов везут восемнадцать медных длинноствольных пушек для притеснения засевшего в крепостях неприятеля. А кованное колесо войны снова начинает поворачиваться…

Французский отряд стоит лагерем на берегу Роны. За земляным валом пестреют палатки, расседланные рыцарские кони жмутся к воде. Войско отдыхает, выполняя приказ коннетабля Монморанси: от боя уклоняться, не допуская лишь переправы противника через реку. Грозный Карл Испанский со всей воинской громадой заперт в призрачной тюрьме: на иссушенных палящими ветрами просторах Прованса. Стенами тюрьмы стали три города, три южные жемчужины Франции. Прежде всего Карл напал на Марсель, но город лишь посмеялся над осаждающими, три его замка, защищающие вход в Марсельскую гавань, остались непокоренными. Император кинулся к Авиньону, но был отброшен и от стен бывшей папской твердыни. «На Авиньонском мосту все танцуют и поют, но там никто не говорит по-кастильски». К Арлю император не пошел. Армия голодала, а французы, закрепившись в городах и сильных лагерях вдоль берегов Роны и Дюранса, отсыпались за недели неудачного итальянского похода, ели, пили и распевали песенку:

Sur le pont d’AvignonOn y danse, on y danse!..

Среди шатров один бросается в глаза своей огромной величиной. Палатка стоит у самого вала и кажется отделенной от остального лагеря незримой чертой. Здесь полевой госпиталь, владения войскового цирюльника девятнадцатилетнего Амбруаза Паре. Паре управляется в лазарете вдвоем с малолетним помощником Жаном, мальчишкой без роду и племени, готовым за кусок хлеба идти куда угодно и делать, что прикажут. Только в исключительных случаях в помощь Паре дают несколько солдат. Раненных в лагере довольно, в палатке все не вмещаются, и Паре ежедневно обходит лагерь с осмотром. Всего два месяца прошло с тех пор, как ему присвоили не слишком почетное звание «хирург-брадобрей», но молодого человека знают уже и в других отрядах.

Есть в лагере и еще один лекарь – некий Дубле, эмпирик, врачующий заговорами и тайными алхимическими средствами. Командующий пехотными частями полковник Монтежан скуп на выплату жалования, Дубле сопровождает армию на свой страх и риск и потому берет изрядную плату. И все же, пациентов у него ничуть не меньше, чем у казенного хирурга-брадобрея.

Амбруаз Паре невысок собой и плотен. Пробивающаяся борода еще не может сложиться в клин, редкие волосины торчат в разные стороны. Серые выпуклые глаза смотрят цепко, движения спокойны и медлительны. Холодная Бретань влила в его жилы меланхолию, лицо неподвижно, тяжелые веки тушат блеск глаз, но огонь разума согревает влагу сердца, возбуждая жизненный дух, и вены на висках и руках юноши вздуваются, рельефно проступая сквозь кожу.

Но сегодня Паре доволен и не скрывает этого. Вчера он провел труднейшую операцию, больной выжил и, с божьей помощью, возможно, выздоровеет окончательно. Круглая мушкетная пуля попала в руку одному из офицеров Монтежана. Раздроблена кость, порваны связки, перебиты сосуды. Славный хирург Ги де Шолиак в таких случаях рекомендует ампутацию на ладонь выше локтевого сгиба. Паре провел вычленение в локтевом суставе. После ампутации остается безобразный обрубок, что украшает только нищего. А так сохранилась довольно большая культя, и раненый офицер сможет впоследствии пользоваться чудом механики – железной рукой, наподобие той, что прославила недавно мятежного рыцаря Геца фон Берлихингена.