Рейвенор Отступник - Дэн Абнетт

Вот девочка и мальчик впервые занимаются любовью. Вот стареющий вор просыпается и пропускает стаканчик, чтобы привести в порядок свои нервы. Вот служка Экклезиархии счищает воск с церковных подсвечников. Вот заезжий бизнесмен, опаздывающий на встречу, понимает, что ошибся поворотом, и торопливо возвращается на улицу, с которой свернул. Вот женщина, занятая вышиванием. Вот мужчина, размышляющий, как же ему объяснить это своей жене.

А вот другой мужчина беспокоится о том, как пройдет встреча по возобновлению его трудового контракта, не понимая, что встреча не состоится, поскольку он неожиданно скончается от сердечного приступа через двадцать шесть минут.

И где-нибудь там...

Я увеличил радиус, охватываемый моим разумом. Сорок улиц, пятьдесят, два километра... пять. Тысячи сознаний, тысячи жизней, кажущихся единой, что-то щебечущей массой, но в то же время раздельных, они засветились вокруг меня, словно звезды в ночном небе: одни были горячими, другие – холодными, одни – умными, другие – глупцами, одни – преуспевающими, другие – обреченными, но все они заточены в застенках из красного камня, красных кирпичей и красной черепицы, напитавшихся жаром.

Нет только Зигмунда Молоха.

Но я знаю: он здесь. Я не могу ощутить его привкус или запах или хотя бы уловить след его мыслей, но знаю: он здесь. Не могу сказать, откуда мне это известно. И не смогу объяснить этого посланникам Инквизиции, когда не обращать внимания на их письма будет уже невозможно. Но именно в этих местах скрывается Молох. Шесть месяцев, слабые наводки, ложные следы, и вот куда они меня привели. Я служу в Инквизиции с 332-го, а право на собственное ведение операций получил в 346-м. Я работаю уже очень долго. Во всяком случае, достаточно долго, чтобы быть уверенным в том, что хорошо справляюсь со своими обязанностями. Я верю в это.

Или же я просто обманываю себя?

В последние недели меня со всевозрастающей частотой посещает эта неприятная мысль. Да и остальные тоже чувствуют себя не лучше. Я вижу это в их лицах. Они утомлены и раздражены моими поисками.

Точно трейлер, втягивающий рыболовные сети, я начинаю возвращать свое сознание назад, пока его охват не сводится только к дому вокруг меня. Это добротное здание из красного кирпича, которое мы временно арендовали. Три этажа, просторный внутренний двор, окруженный стеной, и колодец.

Я вижу Пэйшенс Кыс, своего телекинетика. Она устроилась полулежа на каменной скамейке под навесом, а на ее коленях покоится открытый фолиант пьес Клокуса, но на самом деле в нем спрятана копия одной из моих ранних работ – «Дымного Зерцала». Ей не хочется, чтобы мне стало известно, что она читала его. Она слишком смущается, чтобы признаться мне в этом. А я слишком смущаюсь, чтобы признаться в том, что уже все знаю и что очень польщен.

Во дворе играют Шолто Ануэрт, мой верный капитан, и его элкуонский пес Файфланк. Последний кидает мячик, и коротышка бежит его ловить. Странно, разве не должно быть наоборот?

Выглядывая во двор, Гарлон Нейл думает о том же самом. Он смеется над этой нелепицей, продолжая чистить детали автоматического пистолета, разложенные на небольшом столике. Я слышу, как он подзывает Мауд Плайтон: «Ты только посмотри на это, скорее!» – и она встает, отрываясь от тарелки салата, чтобы присоединиться к нему, дожевывая на ходу и вытирая губы. Она тоже смеется. У нее глубокий и почти непристойный смех. Мне нравится Мауд. Я очень рад, что она оставила службу в Магистратуме Юстиса Майорис, чтобы присоединиться ко мне и сотрудничать с ордосами. Я питаю на ее счет особые надежды. Она столь же осторожна, как Кара, и, подозреваю, столь же жестока, как Нейл.

Кстати, где же Кара? Точно не в библиотеке. Это вотчина Карла Тониуса. Он возится со своим когитатором, просеивая зерна последнего собранного мной урожая наводок. За последние несколько лет Карл серьезно изменился. Думаю, причиной тому стали события на Флинте. Жеманное ханжество исчезло. Он тверд, точно алмаз, и почти непредсказуемо целеустремлен и самоотвержен. Он стал иначе одеваться и ведет себя по-другому. Теперь он способен смотреть Кыс и Нейлу прямо в глаза, и еще вопрос, кто отведет взгляд первым. Не думаю, что пройдет слишком много времени, прежде чем дознаватель окажется готов взойти на следующую ступеньку карьерной лестницы. Я с радостью поддержу его в этом. Инквизитор Тониус. Это звание пойдет ему. Что ж, будем скучать.

Кару Свол я нахожу в одной из спален. И тут же отвожу взгляд. Она с Белкнапом. И они наслаждаются интимной близостью. У меня нет ни права, ни желания злоупотреблять своими способностями.

Доктор Белкнап стал полезным пополнением моей команды, хотя это и произошло довольно необычным образом. Он хороший человек, религиозный до фанатизма и при этом блестящий профессионал. Мы познакомились с ним, когда нам требовался врач, чтобы спасти Кару, а затем он остался, полагаю, потому, что влюбился в нее. Они составили отличную пару. Он делает ее счастливой. Но мне трудно одобрить его выбор: такой набожный, добрый человек может и не смириться с тем, что порой приходится делать инквизитору и его команде.

Я беспокоюсь за Кару. С тех пор как мы покинули Дом Грусти, расположенный в Общем блоке Е Петрополиса, я чувствую в ней какую-то напряженность, чувствую, как она скрывает что-то, о чем хотела бы поговорить. Тогда она получила тяжелую травму, нам потребовался доктор, чтобы спасти ее. Мне не нравится выпытывать чужие секреты и не нравится копаться в содержимом голов моих друзей, но она что-то скрывает. Какую-то тяжелую тайну.

Могу догадаться какую. Она хочет выйти из дела. Всякой службе когда-нибудь приходит конец. Что касается соратников инквизитора, то, как ни печально это говорить, причиной окончания контракта становится смерть, хотя существуют и другие обстоятельства: разочарование, несовместимость или, как в случае с Карой, усталость. Свол долгое время верно служила мне, а до того помогала моему наставнику Грегору Эйзенхорну. У нее не осталось никакой личной жизни, и нечего больше доказывать. Вампирский клинок Чайковой чуть не убил ее, но дал время задуматься. И тут появился Патрик Белкнап, в буквальном смысле став ее спасителем, и принес с собой надежду на совсем другую, спокойную жизнь. А она хочет жить. Хочет жить в мире, где смертельная опасность не является каждодневной нормой. Она хочет уйти со службы – ведь свой долг она давно выплатила – и обрести радости обыкновенного и удивительного мира, любви и материнства, а также, готов держать пари, ей хочется однажды стать бабушкой.

Я не могу ее винить. По правде говоря, и на меня порой накатывает отчаяние и меня наполняет безнадежная мечта о том же самом. Кара совершила даже больше того, что сам Император мог бы ожидать от бесперспективной акробатки с Бонавентуры. Я всей душой желаю ей счастья и радуюсь тому, что ей, хотя бы на краткий миг, удалось его обрести. К сожалению, долго оно не продлится, если мы двинемся дальше. Боюсь, что все должно произойти сейчас или никогда. Главное, чтобы она решилась. Мне очень хочется, чтобы она набралась смелости и все мне рассказала. Я не стану произносить напыщенных речей, изображать расстройство или уговаривать передумать. Она прекрасно меня знает. Я просто от всей души благословлю ее. Инквизитору редко предоставляется такая возможность.

Но я не стану и подталкивать ее к этому. Кара слишком хороша, чтобы ее потерять. Ей придется прийти к решению самостоятельно и в свое время. Что ж, думаю, это говорит обо мне как о властном и вздорном командире. Оправдываться не стану. Я имперский инквизитор. Грегор Эйзенхорн воспитал во мне эту властность, и мне никогда не изменить себя.

И лишь Император ведает, как бы мне того хотелось.

В доме находятся еще два человека.

Я откатываю свое кресло жизнеобеспечения от окна и проплываю над комнатой. Мое бронированное вместилище темно-матовое, зловещее и обтекаемое, оно парит в воздухе, поддерживаемое постоянно вращающимся и тихо гудящим гравитационным обручем. Я не покидаю кресла с тех пор, как практически лишился тела почти семьдесят лет назад, когда под Вратами Спатиана свершилось отвратительное алхимическое преобразование триумфа в трагедию. Тогда я превратился из здорового и рослого молодого человека в оплавленную груду обгоревшей плоти, нуждающуюся в дополнительных системах, чтобы продолжать жить. Мой модуль, конечно, не бог весть что, но я называю его своим домом.

Не испытывая трения, я скольжу вдоль по коридору к той комнате, где спит Заэль. Это еще один из обитателей дома. Второй – Вистан Фраука, который, как обычно, сидит на стуле возле кровати Заэля. Вистан – мой тупилыцик, мой неприкасаемый, человек абсолютно непроницаемый для любых псионических воздействий. Он с высокомерным выражением на лице смолит одну за другой лхо-папиросы и развлекается чтением примитивной эротики.