Пропавший - Геннадий Башкуев

Зато шибко возненавидел он своих земляков, которые жестоко посмеялись над ним в клубе. «Бараны! Темные люди! Сегодня я, завтра один из вес!» — мстительно думал он, шагая на следующий день по раскисшей дороге, проживая заново собрание в клубе и весь этот чабанский год. Он шел в правление.

Председатель колхоза Базаров, полный, с крупной неседеющей головой, сидел за облезлым столом в брезентовом плаще — подписывал бумаги. Жорик решительно пристукнул дверью. Базаров поверх очков удивленно посмотрел на колхозника Нурова. И от этого удивленного взгляда пропали, прямо-таки испарились злость и клокочущее чувство обиды, которыми Жорик старательно накачивал себя в коридоре.

— Ну? — равнодушно спросил Базаров, не оторвавшись от бумаг.

— Это самое… я это… — сдернул кепку Жорик и неожиданно выпалил: — Насчет Доски почета… Обновить…

— Доска почета, говоришь? — усмехнулся председатель, сразу поняв, куда клонит Нуров. Весной Жорик по просьбе того же Базарова вырезал из дерева Передового Колхозника — такую поставили перед ним задачу. Жорик и раньше вырезал буквы для красных уголков, за что, между прочим, ему прощались отдельные грешки. Передового Колхозника решили установить у входа в правление. Жорик загонял по лесу приставленного к нему парнишку — искали какую-то особенную лиственницу, надоел пилорамщикам своими придирками, но в назначенный срок, к Первомаю. выпятив нижнюю губу, принимал на крыльце поздравления. Метровый бюст Передового Колхозника вышел, по словам председателя, «на уровне», понравился женщинам из бухгалтерии, что означало полное признание. Но позже Жорик так убедительно рассказывал каждому встречному о том, что ему за «скульптуру» заплатили копейки, что та же бухгалтерия отказалась выдать чабану Нурову премию из-за допущенного в зимовку падежа на нагульной отаре. Жорик пожаловался на «зажим критики» председателю, и тот, поморщась, распорядился премию заплатить. Правда, кто-то успел выжечь на груди Передового Колхозника слово «Жорик». Мальчишки стали показывать на него пальцами. Жорик в расстройстве, не выбираясь в село, пропил премию на заимке, вслушиваясь в бормотанье транзистора.

Но веру в свой талант он не терял. И сейчас надеялся, что тот его выручит.

— Доска почета заказана. В городе, — веско ответил председатель и вновь зачиркал по бумагам.

Жорик покашлял.

— Приказ читал? Грамотный? — спросил Базаров, полистал календарь и вдруг закричал: — У тебя совесть есть, Нуров?!

Не давая раскрыть рта, встал из-за стола, снял очки. Белки глаз были красными.

— Шестнадцать! Шестнадцать!

— Они б-больные были… — промямлил Жорик. — Шкуры я сдал…

— Больные? Знаем, знаем! — председатель, несмотря на полноту, резво подскочил к Жорику. Нурову показалось, что Базаров хочет его ударить, и он пригнул голову. — Жо-рик! Тебе сколько лет, Жорик? — председатель противно растягивал его прозвище. — Кто к тебе приезжал последний раз?

— Последний? — Жорик покашлял, выигрывая время.

— Да, на «Волге»?

— На «Волге»? — он изобразил на лице крайнее удивление. — Я человек маленький…

— Ну да! Когда надо — ты маленький, судьбой обиженный… Ты брось овцой прикидываться! Жо-орик! Да в твоем возрасте к людям по имени-отчеству обращаются! Нет у тебя отчества, забыл ты, чей ты и откуда родом! Пропил, прогулял свою память! Ни семьи, ни дома!

— Это мое личное дело, — попытался обидеться он, втайне обрадовавшись, что разговор уходит подальше от овец.

— Тэнэг. Дурак, — устало сказал председатель, расстегнул плащ, сел на место. — А если этим делом милиция заинтересуется, ты подумал? Скажи спасибо, не в наших это интересах — шум поднимать. Инициаторы мы, понял? Иди и благодари ветеринара, он за тебя поручился… Вот так. Отару сдашь по акту.

— А как же я? — у самой двери опомнился Жорик. — Мне-то куда?

— В последний раз! — Базаров нацепил очки. — Поедешь со школьниками хвойную лапку ломать… Там видно будет. Чего кривишься?

Не нравится? Привык там у себя в одиночку бездельничать! Ничего, поработать в коллективе тебе полезно.

— Хвою ломать и обезьяна может, — обиделся за свой талант Жорик.

— Вон! — зашуршав плащом, крикнул председатель. — Можешь вообще из колхоза проваливать! Не то время, чтоб с каждым нянчиться!

— Я-то уйду… — со значением осязал Жорик и взялся за ручку.

— Тулуп передашь. Замену найдем…

— Все, все берите! Могу и сапоги отдать! — как ужаленный развернулся Жорик. Голос его зазвенел. За тулупчик ему стало по-настоящему обидно. Почти не надеванный, из легкой овчины, в таком и в городе не зазорно появиться. Его выдали перед зимовкой на пять лет, тогда как сапоги на год, я тулупчик Жорик берег, ходил в телогрейке.

— Сапоги можешь оставить себе. На память, — Базаров посмотрел поверх очков на сбитые головки сапог и усмехнулся.

Жорик хлопнул дверью и, не помня себя, очутился на крыльце. Ломая спички, пыхнул папироской, длинно выругался, бросил окурок в грязь и зашагал, не разбирая пути, по лужам мимо потемневшего от дождей лика Передового Колхозника. Шмыгая носом, остервенело выдирая казенные сапоги из грязи, он мстительно оглядывался через плечо на Шулуты — разросшуюся за последние годы центральную усадьбу колхоза, большое село, в котором жили буряты и русские.

Жорик да Жорик… Это они нарочно! И председатель туда же! Да если б не тяжелое детство…

У него защипало в глазах, перехватило дыхание, и он остановился на разбухшей от нежданного солнца дороге, яростно соскребая о корягу налипшие к подошве желтоватые комья суглинка: куда идти-то?..

Жорик пил чай из консервной банки, когда вошла фельдшерица — худенькая девушка с аккуратным пробором и бледным лицом. «Городская, — с интересом затих за столом Жорик, — с кем гуляет до ночи?»  Жорик догадывался, но не желал знать, что в этот поздний час фельдшерицу, недавно приехавшую в Шулуты по распределению, могли по звать к больному.

Не увидев с темноты, моргая, она со вздохом присела на табурет и, наморщив носик, взялась за резиновые сапожки. Жорик громко хлебнул из банки. Девушка вскрикнула: «Мама!», кинулась к двери. В нее как раз входил с застывшей улыбкой и чемоданчиком в руке высокий парень. Его Жорик опознал сразу — тот, кто громче всех смеялся в клубе, прямо из президиума, чабан-сотник с маточной отары. «Ишь ты! Ишь ты! В моем-то доме!» — у Жорика застучали в висках молоточки, и он, унимая дрожь в пальцах, ткнул указательным в дверь. И такая веселая злость была в его глазах, что парень, выше Жорика на голову, отступился.

— Не по-нашему — человека на ночь из дома гнать, — только и сказал парень. Девушка всхлипнула.

— Теперь будет по-моему! — пристукнул банкой Жорик. — Дорогие мои земляки! Плевать я хотел! Мой дом? Мой!

Парень, пообещав Жорику скорую встречу один на один, увел девушку под руку. Жорик выбежал в сени, прокричал вслед весьма прозрачный намек, заметив, как дрогнула узкая спина фельдшерицы. Парень рванулся, но Жорик успел забежать в дом и набросить крючок.

Наутро приехал председатель Базаров, еще более погрузневший, с одышкой. Он долго всматривался в Жорика, будто первый раз видел, и, точно узнав, протянул:

— А-а, Нуров! А я думал — чужой кто, если обычаи наши забыл!

— «Наши, наши!» — раздраженно повторил Жорик. — Ничего вашего я не брал!

Председатель побагровел, чуть не захлебнувшись услышанным. Жорику снова показалось, что Базаров хочет его ударить, — он пригнулся, но председатель лишь махнул рукой и хлопнул дверью.

Взволнованный и серьезный, напившись чаю, Жорик долго обдумывал в холодном доме, чем бы еще насолить землякам.

Не торгуясь, Жорик продал бинокль и охотничий нож. Накачавшись вином-бормотухой и злостью, ночью залез в отдельный хотон, где содержался племенной производитель. Узкий луч фонаря высветил заметавшегося в углу хваленого барана, с помощью которого Базаров и его окружение намеревались выйти в передовики. Баран, поняв, что дело худо, в ужасе влез на изгородь, пронзительно заблеял. Бросив фонарь, Жорик грудью упал на брыкающееся животное, зажал, связал переднюю и заднюю ноги сыромятной бечевой: «Чуешь, да? Чуешь, базаровское отродье!» — цедил сквозь зубы. Он стал пинать барана между ног — любой мужик знает куда…

Жорик, как ему казалось, рассчитал точно. Дело было накануне осеменения колхозных отар, и упадок сил у племенного барана-производителя, на которого очень рассчитывали, имел последствия на весь год. Базаров ходил по селу мрачнее тучи. За барана были плачены немалые деньги. Содержался он на маточной отаре, где старшим чабаном был тот парень — ухажер фельдшерицы по фамилии Омбоев. Пусть теперь попробует выйти в сотники! С Омбоева взыскали за барана, чабанам приплачивали и за сторожей. Хотя было ясно, чьих рук это дело. Базаров при нечаянной встрече лишь покосился на Жорика покрасневшим от бессоницы глазом.