Красный террор в России. 1918-1923 - Сергей Мельгунов

И нужно заставить мир понять и осознать ужас тех морей крови, которые затопили человеческое сознание.

Берлин, 15 дек. 1923 г. — 15 марта 1924 г.

Post Scriptum

(О МАТЕРИАЛАХ)

Живя в России, я считал своим долгом публициста и историка собирать материалы о терроре. Я не имел, конечно, возможности проникать в тайники органов, отправляющих так называемое «революционное правосудие». Это сможет сделать историк в будущем и то постольку, поскольку сохранится материал об этой страшной странице современной русской действительности. Материал исчезает, и многое уже исчезло безвозвратно в дни гражданской войны, когда сами Чрезвычайные Комиссии уничтожали свое прекарное делопроизводство при спешной эвакуации или при грозящем восстании (напр., в Тамбове при Антоновском наступлении).

Здесь, за границей, я мог использовать только самую незначительную часть собранного и перевезенного, в виде выписок и газетных вырезок, материала. Но ценность этого материала в том, что здесь большевики как бы сами говорят о себе.

За рубежом я мог воспользоваться прессой, недоступной мне в России. Мною просмотрена почти вся эмигрантская литература; использованы сотни отдельных сообщений. Этой скрупулезностью (поскольку представлялось возможным при современном состоянии материала) подбора фактов, которые в своей совокупности и могут только дать реальную картину поистине невероятного кошмара современной русской действительности, в значительной степени объясняется и внешнее построение книги. Все это данные, за полную точность которых, конечно, ручаться нельзя. И все-таки надо признать, что сообщения зарубежной прессы в общем очень мало грешили против действительности. Еще вопрос, в какую сторону был крен. Приведу хотя бы такой яркий пример. Сообщение Бурцевского «Общего Дела» говорило как-то раз о расстреле 13.000 человек в Крыму после эвакуации Врангеля. Эта цифра в свое время казалась редакции почти невероятной. Но мы с полной достоверностью теперь знаем, что действительно реальное в значительной степени превзошло это, казалось бы, невероятное.

Ошибки неизбежны были в отдельных конкретных случаях; субъективны были, как всегда, индивидуальные показания свидетелей и очевидцев, но в сущности не было ошибок в общих оценках. Допустим, что легко можно подвергнуть критике сообщение хотя бы с.-р. печати о том, что во время астраханской бойни 1919 г. погибло до 4000 рабочих. Кто может дать точную цифру? И кто сможет ее дать когда-либо? Пусть даже она уменьшится вдвое. Но неужели от этого изменится хоть на йоту самая сущность? Когда мы говорим об единицах и десятках, то вопрос о точности кровавой статистики, пожалуй, имеет еще первостепенное значение; когда приходится оперировать с сотнями и тысячами, тогда это означает, что дело идет о какой-то уже бойне, где точность цифр отходит на задний план. Нам важно в данном случае установить лишь самый факт.

В тексте указываются те иностранные материалы, которыми я мог до настоящего времени воспользоваться. Если в тексте нет определенных ссылок на источник, это означает, что у меня имеется соответствующий документ.

Я должен сказать несколько слов об одном источнике, который имеет первостепенное значение для характеристики большевизма в период 1918–1919 гг. и единственное для описания террора на юге за этот период времени. Я говорю о материалах Особой Комиссии по расследованию деяний большевиков, образованной в декабре 1918 г. при правительстве ген. Деникина. С необычайным личным самопожертвованием руководителям этой комиссии удалось вывезти во время эвакуации в марте 1920 г., и тем самым сохранить для потомства, значительную часть собранного ими материала. При втором издании своей книги я мог уже в значительно большей степени воспользоваться данными из архива комиссии. Читатель сам легко убедится в высокой исторической ценности этих материалов; между тем один из рецензентов моей книги (Mux. Ос. в «Последних Новостях») попутно, без достаточных, как мне кажется, оснований, заметил: «в конечном счете малодостоверные, легко могущие быть пристрастными следственные документы, вроде данных „деникинской комиссии“, могли бы быть свободно опущены». Нельзя, конечно, опорочить достоверность тех документальных данных, которые собраны Комиссией, — подлинные протоколы Чрезвычайных Комиссий с собственноручными подписями и соответствующими печатями, которые мы впервые получили из архива Комиссии, являются таким же бесспорным по откровенности материалом, как знаменитый «Еженедельник Ч.К.».

Показания свидетелей и очевидцев субъективны — повторим еще раз этот старый трюизм. И тем не менее, по каким теоретическим основаниям заранее надо признать малодостоверными груды показаний, собранных комиссией, те обследования на местах, которые она производила с соблюдением, как говорит она в своих протоколах, «требований Устава Уголовного Производства»? Можно с иронией относиться к общепринятым юридическим нормам, и тем не менее они в жизни обеспечивают ту элементарную хотя бы законность, которая исчезает при отсутствии этих традиционных гарантий. В комиссии работали заслуженные общественные деятели, прошедшие нередко хороший юридический стаж; в ней принимали участие официальные представители местных общественных самоуправлений, профессиональных союзов и т. д.

Материалы Комиссии когда-нибудь будут разработаны и опубликованы, и только тогда они смогут быть подвергнуты всесторонней оценке. Деникинская Комиссия ставила себе не столько «следственные задачи», сколько собирание материалов о деятельности большевиков; производила она свою работу по определенной программе, которая включала в себя «расследование мероприятий большевиков в различных сферах государственной и народной жизни» — и работа ее дала действительно полную и красочную картину большевизма 1918–1919 гг. Условия русской жизни еще таковы, что я, пользуясь материалами Комиссии при втором издании своей книги, к сожалению, должен был оперировать с анонимами. Я не имел права, за редким исключением, называть имен, не зная где в данный момент находятся лица, сообщавшие Комиссии свои наблюдения и известные им факты. Мне приходилось ограничиваться лишь глухими ссылками на «Материалы» Особой Комиссии и тем, конечно, ослаблять их показательную ценность. Субъективность показаний, связанная с определенным именем, приобретает и иной удельный вес.

Оглядывая всю совокупность материала легшего в основу моей работы, я должен, быть может, еще раз подчеркнуть, что в наши дни он не может быть подвергнут строгому критическому анализу — нет данных, нет возможности проверить во всем его достоверность. Истину пока можно установить только путем некоторых сопоставлений. Я повсюду старался брать однородные сведения из источников разных политических направлений. Такая разнородность источников и однородность показаний сами по себе, как мне представляется, свидетельствуют о правдивости излагаемого. Пусть читатель сделает сам эти необходимые сопоставления.

«КРАСНЫЙ ТЕРРОР»

«В стране, где свобода личности дает возможность честной, идейной борьбы… политическое убийство, как средство борьбы, есть проявление деспотизма».

Исполн. Комитет Нар. Воли

Я прожил все первые пять лет большевистского властвования а России, Когда я уехал в октябре 1922 года, то прежде всего остановился в Варшаве. И здесь мне случайно на первых же порах пришлось столкнуться с одним из самых сложных вопросов современной общественной психики и общественной морали.

В одном кафе, содержимом на коллективных началах группой польских интеллигентных женщин, одна дама, подававшая мне кофе, вдруг спросила:

— Вы русский и недавно из России?

— Да.

— Скажите, пожалуйста, почему не найдется никого, кто убил бы Ленина и Троцкого?

Я был несколько смущен столь неожиданно в упор поставленным вопросом, тем более, что за последние годы отвык в России от возможности открытого высказывания своих суждений. Я ответил ей однако, что лично, искони будучи противником террористических актов, думаю, что убийства прежде всего не достигают поставленной цели.

— Убийство одного спасло бы, возможно, жизнь тысячей, погибающих ныне бессмысленно в застенках палачей. Почему же при паре среди социалистов находилось так много людей, готовых жертвовать собой во имя спасения других или шедших на убийство во имя отомщения за насилие? Почему нет теперь мстителей за поруганную честь? У каждого есть брат, сын, дочь, сестра, жена. Почему среди них не подымется рука, отомщающая за насилие? Этого я не понимаю.

И я должен был, оставляя в стороне вопрос о праве и морали насилия[11], по совести ей ответить, что основная причина, мне кажется, лежит в том, что при существующем положении, когда человеческая жизнь в России считается ни во что, всякого должна останавливать мысль, что совершаемый им политический акт, его личная месть, хотя бы во имя родины, повлечет за собою тысячи невинных жертв; в то время как прежде погибал или непосредственный виновник совершенного деяния или в крайнем случае группа ему сопричастных — теперь иное. И сколько примеров мы видим за последние годы!