Тысяча поцелуев, которые невозможно забыть - Тилли Коул

обернуться и посмотреть, но тут бабуля спросила:

— Поппи, какое у меня было самое любимое в жизни воспоминание? Я всегда тебе о нем говорила. Что-то, что всегда вызывало у меня улыбку.

— Дедушкины поцелуи. Его сладкие мальчишечьи поцелуи. Воспоминания обо всех его поцелуях. Ты говорила, что это самые любимые твои воспоминания. Не деньги, не вещи, но его поцелуи, потому что они были особенные, и ты чувствовала себя любимой и улыбалась, потому что он был твоей половинкой. Он был твоим навеки.

— Верно, милая. И вот для твоего приключения… — Она снова посмотрела на маму.

Я обернулась и увидела, что мама держит в руках большую стеклянную банку, заполненную до верха розовыми бумажными сердечками.

— Вау! — воскликнула я восторженно. — А что это?

Мама положила ладони мне на плечи, и бабуля постучала пальцем по крышке. — Это — тысяча мальчишечьих поцелуев. Или, по крайней мере, будет, когда ты все их заполнишь.

Вот это да! Я попыталась сосчитать сердечки, но не смогла. Тысяча — это так много!

— Поппи… — Я повернулась к ней и увидела, что ее зеленые глаза сияют. — Это твое приключение. И я хочу, чтобы ты помнила меня, когда я уйду.

Я снова посмотрела на банку:

— Не понимаю…

Бабуля протянула руку к прикроватной тумбочке, взяла ручку и подала мне.

— Я уже давно больна, милая, но мне всегда становится легче, когда я вспоминаю о поцелуях твоего дедушки. Не тех, обычных, но особенных, когда сердце едва не разрывалось в груди. Тех, которые я не забыла. Под дождем. На рассвете. Тех, когда… когда он обнимал меня крепко-крепко и шептал на ушко, что я самая-самая красивая девушка в комнате.

Я слушала и слушала, и мое сердце переполнялось чувствами. Бабуля показала на сердечки в банке.

— Эта банка для тебя, Поппи. Чтобы ты вела счет твоих мальчишечьих поцелуев. Всех поцелуев, от которых твое сердечко будет готово разорваться, самых особенных, тех, которые ты захочешь вспоминать, когда станешь старенькой и седой, как я. Тех, которые ты будешь вспоминать с улыбкой.

Она постучала по банке:

— Однажды ты встретишь мальчика, который станет твоим навеки, и каждый раз, получая от него особенный поцелуй, доставай одно сердечко. Записывай, где и когда тебя поцеловали. Потом, когда ты тоже станешь бабулей, как я, твоя внучка — твоя лучшая подружка — сможет узнать о них все-все, потому что ты расскажешь ей о них, как я рассказывала тебе о своих. У тебя будет банка-сокровищница со всеми драгоценными поцелуями, от которых твое сердце улетало к небесам.

Я посмотрела на банку и выдохнула:

— Тысяча — это так много. Это столько поцелуев!

Бабуля рассмеялась:

— Не так уж и много, милая. Меньше, чем тебе кажется. Особенно когда ты найдешь родную тебе душу, твою половинку. У тебя впереди много-много лет.

Она втянула воздух и скривилась, как будто от боли. А мне вдруг стало очень страшно.

— Бабуль… — тихонько позвала я. Она сжала мою руку, открыла глаза, и по бледной щеке скатилась слезинка. — Бабуль? — прошептала я.

— Мне тяжело, милая. Устала. Скоро пора уходить. Просто хотела повидать тебя в последний раз, дать эту банку. Поцеловать, чтобы вспоминать тебя каждый день на небесах, пока мы не увидимся снова. — У меня снова задрожала нижняя губа. Бабуля покачала головой.

— Не плачь, милая. Не надо слез. Это не конец. Всего лишь пауза в жизни. И я буду смотреть за тобой. Каждый день. Буду в твоем сердце. Буду в той вишневой роще, которую мы так с тобой любим, в солнце и ветре.

Глаза ее дрогнули, и мама снова положила руки мне на плечи:

— Поппи, поцелуй бабулю. Она устала. Ей нужно отдохнуть.

Затаив дыхание, я наклонилась, поцеловала бабулю в щеку и прошептала:

— Люблю тебя.

Она погладила меня по голове:

— Я тоже люблю тебя, милая. Ты — свет моей жизни. Никогда не забывай, что я любила тебя так сильно, как только бабушка может любить внучку.

Я держала ее за руку и не хотела отпускать, но папа поднял меня с кровати, и мои пальцы все-таки выскользнули из ее ладони. Я крепко прижала к себе банку, и слезинки упали на пол. Папа опустил меня, и я повернулась к двери.

— Поппи? — позвала бабуля.

Я оглянулась — она улыбнулась:

— Помни, луна в сердцах — в улыбках солнце…

— Всегда буду помнить, — сказала я, но легче не стало. Меня переполняла печаль. За спиной плакала мама. Проходившая по коридору Диди положила руку мне на плечо. Лицо у нее тоже было печальное.

Мне не хотелось оставаться здесь. Я не хотела больше жить в этом доме и, посмотрев на папу, сказала:

— Можно мне в вишневый сад?

Папа вздохнул:

— Да, малышка. Я потом приду за тобой. Только, пожалуйста, будь осторожна.

Он взял телефон и стал кому-то звонить и просить приглядеть за мной в роще, но я не успела понять кому, потому что уже бежала к двери. Я выскочила из дома, прижимая к груди банку с тысячью мальчишечьих поцелуев. Сначала на веранду, потом на улицу. Я бежала, бежала и ни разу не остановилась.

По лицу текли слезы. Кто-то окликнул меня по имени.

— Поппи! Поппи, подожди!

Я оглянулась и увидела Руне. Он стоял на веранде, а потом побежал ко мне по траве. Но я все равно не остановилась. Даже ради Руне. Мне нужно было в вишневую рощу. Любимое бабулино место. Мне было так грустно оттого, что она уходит. Уходит на небеса.

Туда, где ее настоящий дом.

— Поппи, подожди! Не спеши! — крикнул Руне, когда я свернула за угол, к роще в парке. Сразу за входом стояли большие цветущие деревья, и из них получалось что-то вроде туннеля. Под ногами у меня зеленела трава, над головой голубело небо. Деревья утопали в цветах, розовых и белых. В конце рощи высилось самое большое дерево. Ветви его свисали чуть ли не до земли, ствол был самый толстый во всей роще.

Это было самое любимое наше с Руне место.

И бабулино тоже.

Я запыхалась и, когда добралась до любимого бабулиного дерева, опустилась на землю, прижимая к груди банку. По щекам бежали слезы. Руне подошел и остановился рядом, но я даже не посмотрела на него.

— Поппимин? — Руне так меня называл. На норвежском это значило «моя Поппи». Мне нравилось, когда он разговаривал со мной на своем родном языке.

Но я ничего не могла с собой поделать. Я не хотела, чтобы бабуля уходила, хотя и знала, что так надо. И еще знала,