Священный огонь - Брюс Стерлинг

— Мартин, расскажи мне об этом дворце. Как я в него попаду?

Он взял ее руку, повернул ладонью вверх и стал изучать линии ее жизни. Он смотрел в свой наладонник и проводил по ее ладони кончиком пальца. От лекарства память Миа обострилась, и, когда он сжал ее запястье, она с болью вспомнила, как много десятилетий тому назад этот жест пробудил в ней сильную страсть. Прикосновение любовника, эротический импульс от его молодого и горячего тела.

Мартин высвободил руку.

— Ты можешь запомнить эту схему?

— Да, запомню. Лекарство мне поможет. — Она решила не выдавать волнения и не стала трогать запястье, которого он только что касался. — Я люблю старую систему жестов и всю жизнь пользовалась ею.

Он подал ей свою тяжелую чашу:

— Вот здесь. Приложи дворец к отпечатку большого пальца. Нет, Миа, левой руки, не правой. Вот так уже лучше, останется меньше записей.

Она заколебалась:

— Это мне не навредит?

— Я просто дал тебе ключ от крепости. Мы оба заслужили право на чудо, не так ли? Мы оба знаем, какова современная жизнь. Люди вроде нас гораздо старше правительства. Мы даже можем вспомнить времена, когда правительства состояли из мошенников.

Она прижала к чаше большой палец левой руки.

— Спасибо, Мартин. Я уверена, что твой дворец — это великий дар.

— Больший дар, чем ты думаешь. Он поможет тебе справиться и с другой проблемой.

— С какой же?

— С моей собакой.

Она промолчала.

— Ты не хочешь взять бедного Платона? — разочарованно проговорил он.

Миа опять ничего не ответила. Мартин вздохнул.

— Я решил было его продать, — произнес он. — Но сама эта мысль была ужасна. Словно я продаю ребенка. У меня никогда не было детей. Он так настрадался из-за моей болезни, да и сам столько раз менялся… Я мысленно перебрал всех знакомых, но не нашел среди немногих оставшихся в живых ни одного близкого друга. Я никому не могу его доверить и не знаю, обеспечат ли ему хороший уход.

— Но почему ты выбрал меня? Ты же меня плохо знаешь — мы столько лет не виделись.

— Ну конечно я тебя знаю, — пробормотал он. — Я знаю, что ты очень осторожна и благоразумна… Ты — самая большая ошибка в моей жизни. Или наибольшая ошибка, которую я так и не сделал. Но в любом случае я могу лишь сожалеть. — Он посмотрел на нее, пытаясь подольститься. — Платон неприхотлив, никогда ничего особенного не требовал. Он будет благодарен тебе за все, что ты ему дашь. Ему необходим хозяин. Не представляю, что он станет делать, когда я умру. Не знаю, как он воспримет мою кончину. Он такой чувствительный, ему будет больно обо мне думать.

— Мартин, мне очень лестно, что ты выбрал меня, но ты просишь слишком многого. Ты просто не можешь просить меня об этом.

— Я знаю, это нелегкая просьба. Тебе поможет дворец, у него есть такие возможности. Почему бы тебе не попробовать? Платон ведь теперь не обычное животное. Такой роскоши я ему не позволил. Но ты могла бы попытаться. Подумай хорошенько. — Он сделал паузу. — Миа, я тебя знаю. Я видел твое досье, и мне известно о тебе больше, чем ты можешь себе вообразить. Я никогда не забывал о тебе, никогда. А теперь думаю, что Платон способен тебе помочь.

Она ничего не сказала. Ее сердце быстро и странно забилось, а в левом ухе послышался тонкий высокий звук. В такие минуты Миа с пугающей ясностью сознавала, как она стара.

— Он не чудовище. Просто он совсем иной и очень развит. Он стоит уйму денег. Если тебе не удастся его содержать, ты всегда сможешь его продать.

— Я не могу. Я отказываюсь.

— Понимаю. Это твое последнее слово? — Затем потянулись минуты, полные горечи и общих воспоминаний. — Ты видишь, на что я похож, не так ли? Мы встретились через семьдесят лет. Эти годы пролетели как один день. Но я совсем не изменился. Да и ты тоже.

— Мартин, я хочу быть с тобой честной. — Она поглядела на собаку, мирно лежащую в углу. Платон положил свою продолговатую голову на скрещенные лапы. И тут пугающая правда, вопреки ее воле, рывками поднялась из глубины души и хлынула на поверхность. — У меня не было никаких животных. Никогда. И теперь у меня совсем другая жизнь. Я живу одна. Когда-то у меня была семья. Муж и дочь. Но сейчас они живут отдельно и я с ними не общаюсь. Я сделала неплохую карьеру, Мартин. У меня была хорошая работа в администрации центра медицинских исследований. Я делала ее добросовестно и ответственно. Я контролировала сайты, работала в экономической сфере, в комиссии по грантам и оценивала результаты исследовательских программ. Я функционер. — Она прерывисто задышала. — Я прогуливалась в парке, каждый вечер смотрела новости и всегда голосовала. Иногда я смотрела старые фильмы. Вот и все, так я и живу изо дня в день. Ты не выносишь таких людей и никогда их не выносил. — Она перестала сдерживаться и заплакала.

Мартин с жалостью посмотрел на нее.

— Четвероногий приятель мог бы тебе помочь. Я знаю, что мне он очень помог. Понимаешь ли, мы ведь чем-то обязаны животным. С их помощью мы преодолеваем стену человеческих условностей. Поэтому должны быть благодарны нашим зверям.

— Животное не может мне помочь. И ни в каких привязанностях я не нуждаюсь.

— Но ты сначала попробуй. Измени свою жизнь хоть немного. У людей должен быть выбор. Если у нас нет выбора, мы, в сущности, и не живем.

— Нет, нет. Я знаю, ты думаешь, будто это пойдет мне на пользу, но ты не прав. Ничего хорошего тут нет. Я его не возьму. Я не тот человек. И перестань меня упрашивать.

Мартин засмеялся:

— Не могу поверить, что ты сейчас это сказала. Точно так же ты говорила, когда мы поспорили в последний раз, и слова были теми же самыми. — Он покачал головой. — Ладно, ладно… Я всегда хотел от тебя слишком многого, верно? И с моей стороны это было глупо. Зачем просить у тебя? Я могу обратиться еще кое к кому, кое-кто еще, слава богу, жив. Ты не хочешь пробовать и не желаешь ничего менять. Мне это понятно. Ты всегда была осторожна, ты всегда была умнее и проницательнее меня. Тебе не повезло, что мы когда-то встретились.

Нависло тяжелое, напряженное молчание. Предвещение безмолвия смерти. Он приподнялся:

— Скажи, что ты меня прощаешь.

— Я прощаю тебя, Мартин. Я тебе все прощаю. Мне жаль, что я была к тебе несправедлива. Я никогда не могла делать то, что тебе хотелось. Прости меня, пожалуйста. Это моя и только моя вина.

Он принял ее слова близко к сердцу. Миа заметила, как порозовело его бледное лицо. Очевидно, он достиг момента, к которому давно стремился. Он сказал ей все, что хотел. Его жизнь подошла к концу. Он как будто довел ее до обозначенной черты и бросил.

— Иди, ступай своей дорогой, моя милая, — негромко и ласково проговорил он. — Когда-то я очень тебя любил и помню тебя такой, какой ты была. Прошу тебя, не забывай обо мне.

Собака даже не встала, чтобы проводить ее к двери. Миа покинула квартиру Мартина, молча взяв сумку и пальто; прошла через холл, озаренный ярким солнечным светом, спустилась в лифте и вышла в прохладный осенний город. Она вновь оказалась в хрупкой, но вполне реальной структуре своей хрупкой, но вполне реальной жизни. Села в первое остановившееся такси и вернулась домой.

В ее квартире Мерседес убирала ванную комнату. Она встретила Миа в передней со шваброй и флаконом моющего средства в руках. Мерседес всегда носила аккуратную свежевыглаженную форму службы социальной помощи — ярко-синий жакет с красными погонами, узкие брючки и туфли на мягкой подошве.

Мерседес обслуживала пятнадцать пожилых женщин в качестве сотрудницы отдела социальной помощи и приходила два раза в неделю, обычно в отсутствие Миа. Она называла свою работу «домашним хозяйством», потому что это звучало точнее, чем «оказание социальной помощи», «инспекция здоровья» или «полицейский шпионаж».

— Что с вами случилось? — удивленно спросила Мерседес, отложив метлу и флакон с гелем. — Я думала, что вы на работе.

— Сегодня у меня тяжелый день. Трудное испытание. Мой друг при смерти.

Мерседес тут же проявила профессиональное сочувствие. Она взяла у Миа пальто:

— Я сейчас приготовлю вам раствор.

— Я не хочу пить раствор, — устало откликнулась Миа, устроившись за складным полированным кухонным столом. — Он дал мне лекарство для памяти. Эта мерзость до сих пор действует.

— А что за лекарство? — осведомилась Мерседес, сняв с головы сетку для волос и сунув ее в карман жакета.

— Двести пятьдесят миллиграммов энкефалокрилина.

— О, это ерундовая доза. — Мерседес распушила свои темные волосы. — Выпейте раствор.

— Я бы предпочла минеральную воду.

Мерседес придвинула раствор поближе к Миа и тоже села за кухонный стол. Она налила пол-литра дистиллированной воды, аккуратно вынула и раздавила несколько маленьких таблеток с минеральными добавками. Аппарат для растворов был самым сложным и дорогим из всех кухонных приборов в этом доме. Миа не считала себя ни транжиркой, ни прагматиком, но делала исключение для растворов. А также, честно признаться, любила хорошую одежду и гордилась этим. Еще она допускала ряд исключений для конвертов от старых видеоигр двадцатого века и си-ди-ромов. Миа привлекали старые сентиментальные бумажные безделушки, и она не стеснялась этой слабости.