Утешительная партия игры в петанк - Гавальда Анна

Мы встали ни свет ни заря. Я устал, продрог, у меня было полно работы, вечером я должен был быть в офисе, чтобы провести там не знаю какую по счету бессонную ночь. И вообще я всегда боялся лошадей. Даже маленьких. Больше всего — маленьких. Аяяяй… А тут еще эти чертовы пробки. Я мрачно размышлял, нервный, взвинченный, готовый взорваться, как вдруг:

— Иногда мне хотелось бы, чтобы моим отцом был ты… — вдруг обрушилось на меня.

Я ничего не ответил, боясь все испортить. Я не отец тебе, или я как отец тебе, или я лучше отца, или нет, ну то есть, я… Уфф… Мне казалось, что своим молчанием я выражу все это гораздо лучше.

Но сегодня… Когда наша жизнь так изменилась… так, что в стодесятиметровой квартире стало тяжело находиться, взрывоопасно. Сегодня, когда мы с Лоранс уже почти не занимаемся любовью, когда я теряю по иллюзии в день и по году жизни за день стройки, когда я говорю с малышкой Снупи, а она меня не слышит, и чтобы добиться ее внимания, я должен доставать свою кредитку, — сегодня я жалею, что не включил тогда «аварийки»… Я должен был сделать это, конечно, должен. Съехать на полосу для аварийной остановки — удачней не скажешь, — выскочить в ночь, распахнуть ее дверцу, вытащить из машины за ноги и крепко-накрепко сжать в объятьях.

И ведь мне ничего не стоило это сделать!

Ничего, ведь мне даже не нужно было бы ничего говорить… В общем именно так я представляю себе, как это могло бы произойти: без слов, но то, что надо. Потому что со словами, черт побери, со словами у меня всегда были проблемы. Никогда не отличался красноречием…

Никогда.

И вот теперь, когда мы вместе с ней идем мимо решеток Медицинского института, и я вижу, каким мрачным, напряженным и чуть ли не уродливым стало ее лицо из-за одного единственного вопроса, который я ей задал, чего обычно никогда не делаю, я думаю о том, что и теперь, судя по всему, мне лучше было бы промолчать.

Она шла впереди широким шагом, с опущенной головой.

— Авытаешлучшели? — донеслось до меня ее бормотание.

— Не понял? Она развернулась.

— А вы? Ты думаешь, лучше что ли? Она явно злилась.

— Ты думаешь, вы лучше? Да? Думаешь, лучше? Думаешь, с вами все не так банально?

— С кем это: с нами?

— С кем, с кем? Да с вами! С вами! С тобой и с мамой! К какой категории вас отнести? Насквозь прогнивших паршивых парочек, которые…

Молчание.

— Которые? — как дурак, переспросил я.

— Сам знаешь… — прошептала она.

Да, я знал. Поэтому мы и промолчали весь остаток пути.

Сейчас я завидовал ее наушникам, оставшись наедине со своим смятением.

С невнятными отголосками прошлого и этим дурацким, давно уже съеденным молью, плащом.

Наконец, мы дошли до улицы Севр, до громадного претенциозного магазина,[10] который одним своим видом действовал на меня угнетающе.

— Мне нужно выпить чашечку кофе перед боем, — взмолился я, сворачивая в кафе, — ты не против?

Досадливо поморщившись, она пошла за мной.

Я пил обжигающий кофе, она возилась со своим девайсом.

— Шарль.

— Да.

— Ты мне не скажешь, о чем он тут поет… Я кое-что понимаю, но не все…

— Без проблем.

Мы снова поделили между собой звук. Ей — долби, мне — стерео. Каждому по наушнику.

Но первые же аккорды фортепьяно потонули в грохоте кофеварки.

— Погоди…

Она увела меня на другой конец стойки.

— Готов? Я кивнул.

Незнакомый мужской голос. Более мягкий. Я начал синхронно переводить:

— Если бы ты была дорогой, я бы пошел… Подожди-ка… Это может быть дорога, а может, путь… В зависимости от контекста… Ты хочешь как, поэтично или дословно?

О… — застонала она, нажав на паузу, — так не пойдет… Мне не нужен урок английского, я хочу только, чтобы ты рассказал мне, о чем там речь!

— Ладно, ладно, — заторопился я, — дай я разок сам послушаю, а потом все тебе расскажу.

Я вставил второй наушник и закрыл уши руками, она следила за мной краешком глаза, дрожа от нетерпения.

Я был в шоке. Такого я не ожидал. И в мыслях не было. Я… Я был в шоке.

Эти чертовы любовные песни… Всегда исподволь и как же ловко… Добивают тебя за считанные минуты… Проклятые бандерильи, вонзаемые в наши столь предсказуемые сердца.

Я со вздохом отдал ей ее наушник.

— Ну как, понравилось?

— Кто это поет?

— Нил Хэннон. Ирландец… Ну что, теперь переведеш?

— Да.

— И без остановок, пожалуйста!

— Don’t worry sweetie, it’s gonna be all right,[11] — залихватски, как настоящий ковбой, процедил я сквозь зубы.

Она улыбнулась. Неплохо сыграно, Шарли, неплохо… Я вернулся к пути, с которого сошел, ибо речь шла именно о пути, теперь я точно это знал.

— Будь ты путь, я бы прошел тебя до конца… Будь ты ночь, я бы спал целыми днями… Будь ты день, я бы плакал ночами…

Теперь она приникла ко мне, чтобы ничего не пропустить…

— Ибо ты путь, истина и свет. Будь ты деревом, я обнял бы тебя руками… и… и ты… ты бы не жаловалась. Будь ты деревом… я вырезал бы свои инициалы у тебя на боку и ты бы не застонала, потому что деревья — они не стонут… (тут я позволил себе некоторую вольность, «Cos trees don’t cry», ладно, Нил, извини, у меня тут тинэйджер изнывает от нетерпения на другом конце провода). Будь ты мужчиной, я все равно бы тебя любил. Будь ты вином, я напился бы тобой допьяна… Будь ты в опасности, я за тебя убил бы любого… Будь ты Джеком, я стал бы Джилл. Будь ты лошадью, я убирал бы твой навоз из конюшни и нe жаловался… Будь ты лошадью, я бы скакал на тебе по полям на заре и… и весь день, пока он не кончится (эээ… шлифовать нет времени)… я воспел бы тебя в своих песнях (тоже не бог весть)… (Но ей на все это было наплевать, а ее волосы касаются моей щеки.) (Ее запах. Знакомый аромат «Драгоценной воды»[12] девчонки с разодранными локтями.) Будь ты моей внучкой, мне было бы трудно тебя отпустить… Будь ты моей сестрой, я… эээ… «find it doubly»… ну, как бы почувствовал себя двойным. Будь… будь ты моей собакой, я бы кормил тебя остатками пищи прямо со стола (sorry), как бы это ни злило мою жену… Будь ты моей собакой (тут он перешел на крещендо), уверен, тебе бы это понравилось, и ты стала бы моим верным четвероногим другом, и тебе (он уже почти кричал) больше не нужно было бы думать и… (он кричал во весь голос, но как-то грустно) мы были бы вместе навсегда. (До коооооооооооооооонннцццаааааа и впрямь, но чувствовалось, что у него так ничего и не вышло. У него тоже ничего не вышло…)

Я молча вернул ей наушник и заказал вторую чашку кофе, хотя вовсе не собирался ее пить, просто мне хотелось дать ей время дослушать заключительные аккорды и вернуться с небес на землю, привыкнуть к дневному свету, прийти в себя.

— Обожаю эту песню… — вздохнула она.

— Почему?

— Не знаю. Потому что… Потому что деревья, они не стонут.

— Ты влюблена? — неуверенно предположил я.

Недовольная гримаса.

— Нет, — призналась она, — нет. Когда ты влюблен, такие песни тебе ни к чему, как мне кажется…

Несколько минут я добросовестно изучал кофейную гущу на дне чашки.

— А что касается твоего вопроса… Она посмотрела на меня в упор. Я и бровью не повел.

— Ну там про переходный возраст и все такое… эээ… Я думаю… что лучше нам на этом и остановиться… Типа не слишком друг к другу придираться что ли, понимаешь?

— Уфф, что-то не очень…

— Эээ… ну смотри: ты можешь на меня рассчитывать, когда надо найти подарок для мамы, я — когда мне надо перевести песню, которая мне нравится… и… Ну вот. Вот и все.

— И все? — ласково возмутился я. — И это все, что ты можешь мне предложить?

Она снова натянула капюшон.

— Да. Пока да… Но… эээ… на самом деле это много. Мда… много.

Я внимательно на нее посмотрел.

— Что ты улыбаешься, как кретин?

— Потому что, — ответил я, пропуская ее в дверь, — будь ты моей собакой, я бы кормил тебя остатками пищи со стола и ты бы наконец стала моим верным френдом.

— Ха, ха! Очень умно.