Свет не без добрых людей - Шевцов Иван Михайлович

Из всех четырех мужчин, как заметила Вера, только Роман чувствовал себя здесь не совсем уверенно, неловко. И одет он был слишком просто - белая тенниска, из-под которой виднелась флотская тельняшка, широкий поясной ремень с медной сверкающей пряжкой и эти чудовищно широкие, подметающие пол флотские брюки. Какой контраст!

Кроме Веры и Эллы, тут были еще две девушки: одна нечто вроде хозяйки, приветливая, немногословная, с постоянной деланной улыбкой, тощая, в черном без рукавов декольтированном платье, плоскогрудая и длинношеяя. Звали ее Ава.

Другая, назвавшая себя Ликой, - Радик называл ее Анжеликой, - по мнению Веры, была интереснее и хозяйки и Эллочки. Она чем-то напоминала Вере Зинаиду Волконскую. Миниатюрная, изящная, с влюбленными блестящими глазами и маленьким чувственным ртом, она сразу же атаковала Романа, начала показывать ему картины, что-то объяснять.

Веру посадили за стол рядом с Максом. Он ухаживал за ней, он умел ухаживать, выделялся среди других своими изящными манерами. Пугали ее лишь бутылки коньяка и шампанского, но она твердо решила не пить.

Первый тост провозгласил Макс.

- Дети мои! - театрально сказал он, привстав над столом монументом, с глиняным бокалом в руке. - Мальчики и девочки! Прежде всего, наполните ваши сосуды этой божественной влагой. Сегодня у нас необычный повод поднять бокалы. Судьба всегда в итоге своем справедлива. История в конце концов все ставит на свое место. Все и всех. Вот жил на белом свете такой художник по имени Илья. Талантливый художник, талантливый необыкновенно и удивительно скромный. Он понимал, видел и чувствовал то, что еще не поняли и не увидели другие. Он в своих рисунках открыл новый, совершенно непохожий на привычный мир. Но нищие духом современники-соотечественники не поняли и не признали его. Они предпочли учение глумлению. Они требовали цветных фотографий. Но Илья, как настоящий художник, не променял свой талант, не стал творить на потребу толпы. Он создавал шедевры. То, что вы видите сейчас, все, что украшает это мало сказать скромное, убогое жилище, - все это не имеет цены. Это творение великого духа!

Красивым жестом Макс указал на стены, с которых на Веру глядели какие-то уродливые лица, фигуры, изображенные черной тушью на белой бумаге. У Макса квадратное лицо, крепкий бычий лоб и массивные челюсти гангстера. Взгляд, движения, жесты уверенны, напористы и быстры. Глядя на него, Вера вспомнила слова Эллы: "Он настоящий мужчина". А Макс продолжал:

- За это можно уплатить миллион. Можно отдать что угодно. Это вообще не имеет цены, И я счастлив, друзья мои, счастлив и рад за моего друга, часть шедевров которого вчера из этого подвала ушла в мировую сокровищницу искусства, в вечность, в бессмертие. За тебя, Ильюша, за твой гений, твое здоровье!

Потом поднялся Радик:

- Сегодня среди нас присутствует сын известного дипломата, мой школьный товарищ Роман Архипов. Он, если можно так выразиться, представитель не искусства, а науки. Да, я не оговорился. Роман - талантливый изобретатель. Еще в школе, в кружке "Юный техник", он изобретал разные замысловатые штуковины, которые под силу только опытному, квалифицированному инженеру, профессионалу, так сказать. На флоте рядовой матрос Архипов изобрел очень ценное усовершенствование на подводной лодке, за что награжден крупной денежной премией и золотыми часами. Он имеет патент на свое изобретение. Я предлагаю выпить за его здоровье и пожелать ему в этом году поступить в Бауманский институт. А мы поможем. Анжеликин папа - доктор технических наук, он тебе поможет, Роман. За здоровье Романа, друзья!

Вера изучающе посмотрела на Радика. У него синий подбородок, блестящие гладкие волосы, черные с сизым отливом, тонкое, рафинированное лицо, жесты спокойные, расчетливые. Сам он подтянут, изысканно аккуратен. Типичный денди. А в общем все они, видно, славные ребята. Роман застенчив и грубоват, вернее, простоват. Но он, наверно, добрый.

И опять были тосты, пили много, мало закусывали. Вера пить не могла. Макс настаивал:

- Ну один бокал. Вы нас всех обижаете.

Захмелевшая Элла кричала через стол:

- Брось, Верка, кривляться. Тут твои друзья. Как будто ты никогда не пила!

Неистовствовал магнитофон. Казалось, ленте, исторгающей какие-то визгливые звуки, которые трудно было назвать музыкой, не будет конца. Певцы были безголосые, нахальные, претенциозные, под стать джазу. Какой-то надтреснутый, дребезжащий голос мужчины исполнял гимн частной торговки времен нэпа, предлагающей покупателям свои бублики. Лика шумно восторгалась:

- Бесподобно!.. Нет, это гениально!..

- Такую запись вы не купите ни за какие деньги, - пояснял гостям довольный хозяин. - На два этюда выменял.

Вера не находила ни в музыке, ни в голосе певца ничего не только "бесподобного", но даже сносного. К тому же выяснилось, что поет совсем не мужчина, а женщина, модная певица какого-то заокеанского кабаре, Роман хитро посмеивался:

- Ну и ну. А я думал, что это мужчина.

А магнитофон надрывался.

Ну, целуй, не балуй,Что нам думать о завтрашнем дне.Счастье дай, приласкай,Будем жить, будем жить, как во сне,

Макс спросил Веру:

- Вам не нравится?

Она не стала лгать, ответила откровенно:

- Я не хочу жить, "как во сне", мне хочется думать о завтрашнем дне.

- Святая наивность! - воскликнул Радик на ее слова и пропел: - "Что день грядущий мне готовит?.." Я не знаю. И вы не знаете. И никто не знает. И не надо. Ничего не надо: ни философий, ни агитаций, ни лозунгов. Надоело!.. Устарело!.. Осточертело…

Его неожиданную вспышку, так удивившую Веру, погасила Лика, капризно сморщив носик:

- Да погоди же ты, Радик, не мешай слушать…

Кто-то, должно быть эмигрант из трактирного джаза, на окостеневшем русском языке исполнял популярную русскую народную песню "Помню я еще молодушкой была". Вера знала эту песню, любимую песню своей мамы. Ей нравилась ее полнозвучная, нежная мелодия, трогательно задумчивая и плавная, нравились простые, незатейливые народные слова. А тут… Веру покоробило. Мелодия была исковеркана, изуродована, переделана на кабацкий лад, слова перевраны. Чудесная песня была обесчещена и растоптана, и это так больно задело Веру, точно ее оскорбили, наплевали в душу. Она вдруг посмотрела почему-то на Романа жестоко, гневно, точно он был виноват в таком недопустимом кощунстве над русской песней, но Роман понял ее взгляд, ее состояние и чувство, ответил краткой фразой единомышленника:

- Чем нас Америка-то снабжает.

И Вера увидела в нем своего союзника.

Потом были еще тосты: за поэтический талант Лики, за здоровье и щедрую душу Авы, за прелестную Эллочку, за будущую всемирную славу Радика, за новых друзей - Веру и Романа. Вера сидела напротив Романа и все время чувствовала на себе его пристальный взгляд. На ухаживания Лики он не обращал внимания, слушал ее рассеянно, она что-то говорила ему вполголоса, задорно хохотала. Лику попросили прочитать свои стихи, и она охотно выполнила просьбу.

- Я вам прочту два стихотворения, которые будут напечатаны в журнале "Юность", это стихотворения в прозе, совсем забытый у нас жанр, - сообщила Лика, не вставая. - Первое называется "Город грядущего".

Лика широко раскрыла посоловевшие глаза и начала с глухим надрывом:

- "Город большой и больной одышкой смотрит на небо. Там, в недоступном ему просторе, плывут облака и парят птицы. Они свободны. Город завидует облакам и птицам, он тоже хочет быть свободным. Ему бы подняться в жемчужную высь, но груз мещанского уюта крепко прижал его к земле и не дает расправить крылья.

Шифоньеры, заваленные барахлом, стеллажи, заставленные скучными, серыми книгами, тяжелыми и никому не нужными, окна, закрытые фикусами, комнаты, заполненные коврами, фарфором и хрусталем, головы, набитые плесенью и пылью старых предрассудков, вкусов и привычек, - все эти тяжелые камни лежат в утробе города и мешают ему расправить крылья.