Моя бабушка курит трубку - Гарик Сукачёв

Но впрочем,

У каждого есть право на выбор,

Право на выбор.

И кто-то снова будет грустить

На кухне,

А кто-то не сможет заснуть.

Кто-то скажет:

«Да я же люблю тебя, глупая».

Чей-то автобус захочет свернуть.

Кто-то поставит все на удачу,

А кто-то бросит семью.

Но только один хоть чего-то изменит —

Тот, кто встанет на крыше,

На самом краю.

Тот, кто встанет на крыше,

На самом краю.

Но впрочем,

У каждого есть право на выбор,

Право на выбор.

Города, где после дождя дымится асфальт

Ветер падет на прокуренный снег,

И взгляд превратит воду в огонь.

Где мы просочимся

В воронки столиц

И разбросаем усталые руки

На черных перинах ночей.

Но что мы сможем понять?

Но что мы сможем сказать

О городах, о городах,

Где после дождя дымится асфальт?

Зажмурив глаза и замкнув на замок,

В отрезок ужав единицу пространства,

Пустые пропасти ртов,

Что пахнут могилой

За лживой оградой

Акрополей наших отцов.

Но что мы сможем понять?

Но что мы сможем сказать

О городах, о городах,

Где после дождя дымится асфальт?

Меня видели вчера, танцующим степ,

На раскаленной игле.

Я зарезан на рейде в районе Борнео

В пьяной драке на корабле.

Я тот человек, кто получал

Заздравную чашу из рук палача.

Я выпускал электрический ток

Одним поворотом стального ключа

В города,

Где после дождя дымится асфальт.

Где взгляд, как приказ

Для начала движенья.

А бритва является символом веры.

А точка отсчета вселенной —

Всего лишь бумага и формула букв.

Я встретил вчера старика —

Он умел глотать огонь.

Он умел предсказывать судьбу.

Но он ничего не знал,

Но он ничего не знал

О городах, о городах, о городах,

Где после дождя дымится асфальт.

Окно на окраине

Мелкий дождь стучит по крышам,

По деревьям, по углам.

Русый мальчик еле дышит,

Прислонил ладонь к губам.

Напевает за оконцем

Ветер тихие слова.

Только сумрак,

И к японцам до утра

Сбежало солнце – огневая голова.

Грусть и трепет расставанья,

За спиной часы: тик-так.

И от теплого дыханья

На стекле вспотел пятак.

Гривой туча за оконцем,

А под нею звезд канва.

Только ветер.

И к японцам до утра

Сбежало солнце – огневая голова.

Грустный мальчик тянет пальчик,

На реснице спит слеза.

Он рисует рот и носик,

И японские глаза.

Дождь и сумрак за оконцем

Да под тучей звезд канва.

Только ветер,

И к японцам до утра

Сбежало солнце – огневая голова.

Дождь и сумрак за оконцем,

Да под тучей звезд канва.

Дворник-ветер,

Но японцем на стекле

Смеется солнце – огневая голова.

Песни с окраины

За окошком месяц май

А за окошком месяц май,

Месяц май, месяц май.

А в белой кружке черный чай,

Черный чай, черный чай.

А в доминошне мужички,

Мужички, мужички.

Да по асфальту каблучки,

Каблучки, каблучки.

Зацокал в сквере соловей,

Как шальной, как шальной.

Сосед полковник третий день

Сам не свой, как больной.

Она не хочет, вот беда,

Выходить за него.

А он мужчина хоть куда,

Он служил в ПВО.

Орут под окнами коты

День и ночь, день и ночь.

От ихней сладкой маеты

Поутру теплый дождь.

Весной простужен и объят

Город мой, город мой.

И ветры весело галдят

Над рекой, над Москвой.

А в кружке чай давно остыл,

И погас беломор.

А на душе от слов и рифм

Перебор, перебор.

Ведь по асфальту каблучки,

Ведь здесь орет месяц май.

Здесь коты и мужички,

Приезжай, приезжай.

Здесь по асфальту каблучки,

И здесь орет месяц май.

Я подарю тебе Москву,

Поскорей приезжай.

Это был ангел

Я спросил его: «Друг,

Что ты делаешь здесь?»

Он ответил: «Так, просто сижу».

И спросил меня сам:

Слушай, а курево есть?»

«Вроде есть, – я сказал, – погляжу».

Протянул сигаретку

Ему я – он взял.

И задумчиво так

Закурил.

Ничего я на это

Ему не сказал,

А сел рядом у края перил.

Он курил и молчал,

И о чем-то вздохнул.

Я украдкой взглянул на него.

Нет, не молод он был,

Лет на сорок тянул.

Было жалко за что-то его.

Был устал он

И даже, казалось, небрит,

В волосах, словно пыль, седина.

Весь ссутулился он,

В чем-то грязном, больном

Были два его белых, прекрасных

Крыла.

Докурил он окурок,

Щелчком его пнул,

Полетел огонек вниз и в ночь.

Повернулся ко мне

И слегка подмигнул,

И сказал: «Ну, бросайся,

Чего же ты ждешь?»

Это был ангел. Это был ангел.

Это был ангел.

Я спросил его: «Друг,

Что ты делаешь здесь?»

Он ответил: «Так, просто сижу».

И спросил меня сам:

«Слушай, а курево есть?»

«Вроде есть, – я сказал, – погляжу».

Горит огонь

Горит огонь, горит,

Но что-то неможется,

Что-то грустится мне,

Что-то тревожится.

То ли себя потерял,

То ли раскис совсем.

Что-то забыл, не узнал,

Лодкою на мель сел.

Горит огонь, горит

Искрами по ветру.

Да что-то не в лад, невпопад

Ночью и поутру.

Расправить ли плечи, сказать

Слово, полслова ли?

Или поехать, пойти, побежать

В гору, под гору ли?

Горит огонь, горит

Все думками горькими.

Болит голова, болит

К похмелью,

к попойке ли.

Да что я, черт побери,

Чокнутый, сглазили?

Где светлые думы мои?

Пропали, завязли ли?

Горит огонь, горит,

Не сходится с думами.

Да как кто-то в душе бередит

Рваными струнами.

Да, ладно, ребята, пустяк,

Что было – запомнили.

Прижмусь я поближе к костру

Лицом и ладонями.

Витька Фомкин

Где-то возле Ордынки

Или возле Таганки,

Или где-то еще,

Заблудившись весной,

На неверных ногах

После выпитой банки

Витька Фомкин, монтер,

Добирался домой.

А на улице ветер,

Подворотнями – лужи,

Да за каждым углом —

Милицейский свисток.

Дома Люська, жена,

Заварганила ужин.

Виктор Люсе купил

На аванец платок.

Вот какая-то арка —

Мысль в Витьке пробудилась.

А за ней и пузырь

Начинает бурлить.

Работящей рукою

Витька лезет в ширинку,

За ширинкой «братан»

Очень хочет отлить.

Вот она понеслась,

Веселясь и играя,

Заходила ручьем

По шершавой стене.

Витька даже вспотел,

Рукавом вытирая

Пот со лба, вспоминал

О Людмиле, жене.

За спиною три тени

Появились так быстро,

Что Витек не успел

Устоять на ногах.

Их под утро поймали,

Они были таксисты.

Монтировку нашли

Рядом с ним в двух шагах.

Витька Фомкин лежал

Удивленный и грустный.

А холодный асфальт

Он собою накрыл.

И уже не подарит

В подарок он Люське

Тот платок, что вчера

На аванец купил.

10 000 километров

Между нами 10 000 километров.

Все перроны, перегоны да дожди.

Горы белых облаков

И стаи ветров.

Но я скоро уж приеду – подожди.

Там, где я, – бабульки

С пареной картошкой,

Там подсолнухи

Осыпались в кульки.

Там мохнатые окошки

Да лукошки.

Там палят свои

Цигарки мужики.

Расплескался я

Чайком вокруг стакана.

Стал вчерашнею газетной полосой.

Я – стоянка 5 минут,

Рычаг стоп-крана.

Я стал лесом, проводами

Да луной.

Между нами 10 000 километров,

Утр, перронов и деревень во тьме.

Но уж очень скоро

В сереньком конверте

Я приеду и прижмусь к тебе.

Но все это будет

Мы покинем вагоны и поезда.

Мы уйдем из теплушек и эшелонов,

Чтоб шагнуть на перроны

И уйти в города

С полустанков и станций

В деревни и в села.

Но все это будет

Тогда, когда

Закончится последняя война.

В безмятежных перинах

Мы забудемся сном.

Нас согреют родные дома и постели.

Мы достанем замки

И покрепче запрем

За дверями шкафов

Фронтовые шинели.

Но все это будет

Тогда, когда

Закончится последняя война.

На прокуренных кухнях

Мы заварим чайка.

А потом разольем его

В чашки и кружки.

И в ближайшей пивнушке

Мы дерябнем пивка.

В магазине напротив

Возьмем по «чекушке».

Но все это, конечно, будет

Тогда, когда

Закончится последняя война.

Дроля (любимый)

Гарью, дымом да быльем

Все судьба куражится.

Или вьюга бьется в дом,

Или только кажется.

Без тебя и дом пустой,

Без тебя мне мается.

Дроля мой, ах, дроля мой,

Где же ты шатаешься?

За окошком вьюга зла

Да пороша ранняя.

А в печи – одна зола,

А в груди – страдания.

Иль на картах погадать,

Да что-то не гадается.

Дроля мой, ах, дроля мой,

Без тебя мне мается.

Поднимусь я в небеса,

Заберусь на горы я,

Чтоб найти твои глаза

Да кудри твои черные.

Я ж и баньку истоплю.

Дам шелковые простыни.

Дролечка, тебя люблю

Без продыху, без остали.