В поисках правосудия: Арест активов - Браудер Билл

Стоило мне упомянуть его имя, как их лица побелели. Чуть ли не на коленях они умоляли разрешить им отвезти меня к нему.

Я согласился. В этот раз мы поехали на автомобиле классом гораздо выше.

Меньше чем через полчаса мы уже были в прокуратуре. В вестибюле меня встречал сам Хосе Гринда. Он был явно подавлен тем, что, приехав в Мадрид по его приглашению дать показания против русских бандитов, я был арестован его коллегами по приказу этих самых бандитов.

Мы прошли в кабинет, и я рассказал ему историю, которая произошла с Сергеем Магнитским, историю, которую я уже много раз рассказывал. Я рассказал, что Сергей был моим российским юристом, и что в 2008 году его взяли в заложники коррумпированные силовики, и что его убили в СИЗО за то, что он работал со мной. Я рассказывал ему о тех, кто стоит за убийством Сергея, и о тех, кто нажился на краже наших 230 миллионов долларов налогов, той самой краже, которую он помог раскрыть. А еще я рассказал ему о том, что 33 миллиона долларов из этих преступных денег пошли на скупку элитной недвижимости на Испанской Ривьере.

По блеску в его глазах я чувствовал интерес к нашей истории. По окончании встречи я понял, что у нас появился еще один союзник на Западе, а с растрескавшегося потемкинского фасада путинского авторитета отвалился еще один огромный кусок штукатурки.

2. Флейта

1975 год

Как меня угораздило оказаться в этой ситуации?

Во всём виновата флейта. Именно она, настоящая серебряная флейта, которую подарили мне на одиннадцатилетие. Это был подарок от моего любимого дяди, которого, как и меня, звали Билл. Он был флейтистом-любителем и профессором математики в Принстонском университете.

Я обожал эту флейту. Мне нравилось в ней всё: и как она выглядит, и как лежит в моих руках. Мне нравилось, как она звучала, но я был еще тот флейтист. И всё равно я занимался на ней столько, сколько мог, и меня даже взяли в школьный оркестр, правда, самым последним флейтистом. Репетиции оркестра проходили три раза в неделю.

Экспериментальная школа при университете находилась в районе Гайд-парк южного Чикаго. Моя семья жила в таунхаусе из красного кирпича в четырех кварталах от Чикагского университета, где мой папа был профессором математики, как и мой дядя. В то время район Гайд-парк был весьма неспокойным, а соседние районы — еще менее благополучными. Детям было строго-настрого запрещено уходить дальше 63-й улицы на юге, Коттедж-Гров на западе и 47-й улицы на севере. На востоке разрешенную территорию ограничивало озеро Мичиган. Вопросы безопасности своих преподавателей и их семей университет всегда ставил превыше всего, поэтому нанял частные охранные агентства в помощь полиции и установил телефоны безопасности практически на каждом углу. В итоге в районе Гайд-парка охраны на одного человека было больше, чем в любом другом районе страны.

Благодаря этим мерам безопасности родители разрешали мне ходить в школу одному.

Как-то весенним утром 1975-го, когда я шел в школу, ко мне подошли три подростка, которые были старше и крепче меня. Один из них, тыча в футляр с флейтой в моей левой руке, прогремел: «Эй, сопляк, что это у тебя в коробке?»

Прижав флейту обеими руками к себе, я ответил: «Ничего».

— Ну конечно, ничего, — устрашающе заржал он. — А ну-ка показывай, что там!

Прежде чем я успел ответить, второй парень схватил меня, а третий потянулся за футляром. Я попытался вырваться, но бесполезно. Их было трое, а мне было одиннадцать. Самый здоровый с силой рванул футляр, вырвал его из моей руки, и они бросились наутек. Я попытался их догнать и бежал за ними еще несколько кварталов, но где-то в районе 63-й улицы их и след простыл. Я остановился перевести дух. Рядом оказался телефон безопасности, установленный университетом. Взяв себя в руки, я как можно четче рассказал наряду охраны, что произошло. Буквально через несколько мгновений подъехали две машины университетской охраны, а чуть позже и полицейский наряд.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-390', c: 4, b: 390})

Полицейские отвезли меня домой, подвели к входной двери и позвонили. Открыла мама. «Что случилось?» — спросила она с порога, обводя взглядом каждого. Я зарыдал...

— Мадам, какие-то подростки украли у вашего сына флейту, — объяснил один из них. Мама поблагодарила их за то, что они доставили меня домой. Пока она закрывала дверь, второй полицейский спросил, не желаю ли я заявить о случившемся и описать хулиганов.

Она ответила не сразу. Я чувствовал, что она не хочет, чтобы я это делал. Но я настоял. Утирая слезы, я сказал: «Я очень хочу сделать это, Ева» (не знаю почему, но у нас с братом была странная привычка называть родителей по имени). Мы еще немного попрепирались между собой, и мама сдалась. Она неохотно пригласила полицейских за стол на кухню.

Я отвечал на вопросы, а они записывали их в блокнот. После их ухода мама отметила, что вряд ли мы еще когда-нибудь услышим о нашей флейте.

Через месяц раздался звонок из полиции. Они арестовали троих подростков, которые пытались сдать ворованные музыкальные инструменты в ломбард. Задержанные подходили под мое описание. Естественно, моя флейта бесследно пропала, но полиция хотела знать, готов ли я прийти в участок на опознание.

Мама не хотела дополнительных проблем, но я был непреклонен, и к назначенному часу мы отправились в полицейский участок на нашем старом «Бьюике-Сенчури».

Нас встретил молодой полицейский и через грязные коридоры проводил в маленькую затемненную комнатку со встроенным смотровым окном. Он объяснил нам, что мы можем видеть подростков через стекло, а они нас — нет. «А теперь посмотри и скажи, здесь есть те ребята, которые отобрали у тебя флейту?» — спросил он меня.

Все трое были там, они стояли вперемежку с другими мальчишками. Один из них даже был одет в тот же красный свитер с короткими рукавами, что и в день ограбления.

— Это они, — сказал я, указывая на них.

— Ты уверен?

— Да, точно они. — Я никогда не забуду их лиц.

—Хорошо, — и повернулся к моей маме: — Мэм, мы хотели бы, чтобы ваш сын дал показания в суде против этих подростков.

— И речи быть не может, — отрезала мама.

Я потянул ее за рукав: «Ну, мам, я очень хочу». Эти ребята поступили плохо, и я хотел, чтобы они получили по заслугам.

Через два месяца нас вызвали в суд округа Кук по делам несовершеннолетних. Это было новое здание на Рузвельт-роуд, напротив здания ФБР. Слушания проходили в большом современном зале, в котором присутствовали только эта троица, их мамы, судья, общественный защитник, помощник окружного прокурора, моя мама и я. Троица вела себя так, будто происходящее их мало заботило.

Они носились по залу, и даже когда судья открыл заседание, продолжали перешептываться и хихикать вполголоса. Но когда прокурор попросил опознать подследственных, они прекратили свои глупые шутки и уставились на меня.

Их адвокат не сумел выстроить защиту. После того как я рассказал, что произошло, судья признал всех троих виновными в краже. Но вместо того, чтобы отправить их отбывать наказание в колонию для несовершеннолетних, судья приговорил их к условному сроку, а это означало, что они и дня не проведут за решеткой.

Моя флейта была утрачена безвозвратно, а весь этот инцидент оставил нехороший осадок в моей душе.

Но всё же произошедшее каким-то образом повлияло на меня, заставив по-иному воспринимать роль правоохранительной системы.

С этого самого момента я стал одержим всем, что было связано с работой полиции.

По пути в школу я всегда проходил мимо греческой закусочной «Агора» на 57-й улице. Около нее всегда были припаркованы полицейские машины, и мне стало жутко интересно, что там делает столько полицейских.

Однажды я не выдержал, собрался с духом и зашел внутрь. Женщина за кассой разрешила мне воспользоваться туалетом. По дороге я увидел за столиками два полицейских наряда. Они пили кофе и рассматривали фотографии людей с довольно неприятными физиономиями.