Бойцы Сопротивления - Николай Пронин

— Без документов первое время было нелегко, — признался Петриченко. — Но потом я все же приобрел их. Правда, не очень надежные, но достал. Очень уж беспокоила меня партизанская база. Как, думаю, там дела у земляка? Это, видимо, и помогло мне пробраться через все кордоны. А Загороднев оказался молодцом: сам обосновался прочно и многих парней пристроил…

— Где он сейчас?

— На соседнем хуторе, скоро придет.

— Насчет задержки ты прав, — сказал Колесник. — Бежать я должен был еще в октябре. И французы пообещали мне помочь с документами… Но именно в этом месяце началась забастовка шахтеров Острикура. Вскоре ее поддержали углекопы всего севера Франции. Начались аресты. В числе арестованных оказались и те, кто изготовлял документы. Французы, правда, предупредили нас, что подбираются новые специалисты, просили подождать. Но сколько ждать — никто не знал. И это нас угнетало…

Внизу послышался какой-то шум. Петриченко быстро спустился с чердака посмотреть, что там произошло. А Александр продолжал вспоминать…

В один из вечеров Никифоров шепнул ему: «Завтра иду в город. Возможно, удастся выяснить что-нибудь насчет документов…»

Никифоров работал в ревире {4} санитаром. Врач-француз О'Пети выхлопотал ему пропуск за колючую проволоку. Утром у Никифорова нашелся предлог пойти в город по делам ревира. А это значило, что, возможно, ему удастся побывать на конспиративной квартире, выяснить насчет документов…

Весь день Колесник думал о том, что к их приходу из шахты Никифоров, вероятно, уже вернется из города, принесет свежие новости, скажет: «Все в порядке. Можете уходить», или еще проще: «Вам повезло, документы готовы». Но смена тянулась и тянулась, казалось, ей не будет конца, а встреча все откладывалась и откладывалась. А когда рабочий день уже был на исходе и они собрались уходить, в лаве вдруг появился штайгер Мюллер, позыркал вокруг злыми глазами, поводил носом, словно принюхиваясь к чему-то подозрительному, лицо его налилось кровью, он стал кричать, что они плохо работали, обозвал их «русскими свиньями», объявил, что из шахты они не выйдут до тех пор, пока не выполнят норму, и их вновь задержали в подземелье еще на несколько часов.

В лагерь их пригнали, уже когда начали спускаться сумерки. По плацу прогуливалось несколько «остовцев». Среди них Колесник увидел и Никифорова. Однако сразу к нему не подошел. Заглянул в барак, потолкался некоторое время здесь, только тогда незаметно нырнул в дверь, вроде бы случайно оказался рядом с Никифоровым.

Как ни умело маскирует этот человек свои чувства, на этот раз выражение лица и глаз, излучающих свет радости, выдавали его с головой. Колесник сразу подумал о том, что, вероятно, готовы документы, и тоже заволновался. Однако, пройдясь вокруг настороженным взглядом, Никифоров заговорил совсем о другом:

— Для руководства боевыми делами советских людей, оказавшимися вдали от Родины, Компартия Франции создала Центральный Комитет советских военнопленных…

Сказав это, он сделал паузу, вновь бросил настороженный взгляд вокруг. В первую минуту Колесник оторопел, не поверил и охрипшим от волнения голосом переспросил:

— Комитет, говоришь?

— Да, — подтвердил санитар. — Из Парижа приехал один из его членов, чтобы провести совещание представителей подпольных групп лагерей, расположенных в окрестностях Острикура. На совещании должен быть и ты…

— Вот как, — усмехнулся Колесник, — даже должен! Возможно, ты и пригласительный билет мне принес?

— Пока нет, не принес, — ответил Никифоров серьезно, — но что-нибудь придумаем…

Новость Колесника ошеломила. Он знал, что таких лагерей, как их, в которых содержатся «остовцы», на севере Франции десятки. За последние полтора года немцы нагнали в них немало русских людей для работы в шахтах и на военных предприятиях. Но трудиться на врага они не хотят, при первой возможности бегут из лагерей, многие вливаются в ряды Сопротивления. Для руководства ими и создан специальный Комитет. А это значит, что их участию в антифашистской борьбе Компартия Франции придает большое значение. «Следовательно, — размышлял Колесник, — надо как можно скорее выбираться из-за колючей проволоки и браться за оружие». Однако, когда он сказал Никифорову, что хочет, как и Петриченко, уйти без документов, тот нахмурился, недовольно посмотрев на него, буркнул:

— Ты руководитель, ты и решай! Но если хочешь знать мое мнение, то делать это я тебе не советую. Да и подполье, ты знаешь, будет против! Ты здесь больше нужен.

Некоторое время Никифоров о чем-то сосредоточенно думал.

— А не советую тебе потому, — помолчав, заговорил он, — что нами здесь уже сделано немало по организации будущего партизанского отряда. Сейчас на базе собралось порядочно парней. Но ты сам прекрасно понимаешь: без документов они долго не протянут. И если Петриченко не дошел до места, его схватили, что вполне возможно, то организация отряда, судьба этих парней всецело зависит от тебя и только от тебя… Так что рисковать ты просто не имеешь права… — Сказав это, он вдруг забеспокоился: — Ну, мне пора, а то я торчу здесь порядочно и в ревире меня, наверное, уже хватились.

И тут же исчез.

«А он, конечно, прав», — подумал Колесник. Но едва он вернулся в барак, как в дверях показался встревоженный Голованюк. Озабоченно прошелся мимо, словно бы разыскивая кого-то, повернулся назад, незаметно сделал знак Колеснику и зашагал к двери…

Вообще-то Голованюк не должен был делать этого. С тех пор, как он стал работать в канцелярии, ему категорически запрещалось вот так, почти открыто, встречаться с кем-нибудь из членов подполья. Но, видимо, на этот раз было что-то очень срочное…

В уборной он торопливо зашептал:

— «Фон» что-то уж очень интересуется тобой… Сегодня несколько раз упоминал твою фамилию. Дело, по-моему, очень серьезное, и арест может произойти в любую минуту…

«Фон» — это заместитель коменданта лагеря, полковник царской армии Косарев. Свое прозвище он получил за то, что перед своей фамилией требовал непременно произносить приставку «фон», означающую, что он немецкий дворянин. Подполье знало: кроме своей основной работы, Косарев выполнял еще и обязанности осведомителя гестапо. Не случайно его побаивался даже сам комендант. «Если Голованюк говорит, что интерес Косарева ко мне не случаен, — продолжал размышлять Колесник, — значит, так оно и есть. Ни с того ни с сего этот парень не запаникует». С Голованюком Колесник познакомился еще на Винничине. Голованюк в совершенстве знал немецкий и французский, и «фон» взял его своим переводчиком, конечно не подозревая, что Голованюк — активный подпольщик. Пользуясь своим положением, он нередко предупреждал товарищей об опасности. Однажды сумел даже установить, что гестапо заслало в лагерь провокатора, которого они раскрыли и, конечно, обезвредили. Не сомневался Колесник, что и на этот раз он поднял тревогу не напрасно, немедленно рассказал об этом Никифорову. Тот сразу забеспокоился:

— Раз так, — сказал он глухо, — тебе надо действительно бежать, причем немедленно, этой же ночью. Документы в крайнем случае подождете на конспиративной квартире. Твоих товарищей я предупрежу… Ну а я, как решено, пока останусь здесь для вывода людей в отряд.

Сказав это, Никифоров, зашаркав деревянными сабо, ушел.

Готовясь к побегу, они не теряли даром времени. Как-то во время воздушной тревоги Николаю удалось подползти к забору, наполовину оторвать от него две доски. Кроме того, они прихватили с собой кое-какой инструмент.

Уходили втроем. Вместе с Колесником бежали Николай и Геращенко. Обо всем, что было связано с побегом, договорились заранее. Поэтому сразу после отбоя разбрелись по баракам.

Забравшись на нары и закрыв глаза, Колесник принялся ждать наступления условленного часа. Повезет ли, благополучно ли они выберутся за колючую проволоку? Обстановка этому вроде бы благоприятствовала. Шел последний день декабря. Зная повадки охранников, они были уверены, что о рождестве-то они не забудут, если даже окажутся на дежурстве — все равно пропустят по рюмочке-другой, следовательно, бдительность будет уже не та, а может быть, еще и объявят воздушную тревогу. Тогда было бы вообще здорово.

Лежа на нарах, Колесник ждал: вот-вот послышится гул моторов самолетов, заухают зенитки, в лагере отключат электричество, начнется суматоха. Никаких часов у него, разумеется, не было. И нужно было ориентироваться во времени без них. Как только, по его расчетам, наступила полночь, он накинул на плечи шинель и, будто бы в туалет, шмыгнул за дверь. Первое, на что он обратил внимание — лампочки над территорией лагеря не горели. Значит, власти боятся налета авиации и отключили свет. Было темно.

Его уже ждали Никифоров и Николай.