День, в который… - Екатерина Владимировна Некрасова

его команда — и под его взглядом на опухших лицах меркли появившиеся было неуверенные улыбки. А выглядела команда «Лебедя» отнюдь не боеспособно: подбитые глаза, потеки плохо смытой копоти, засохшие ссадины… Солнце позолотило повязки в кровяных пятнах. А вон тот и вовсе едва стоит — не наступая на левую ногу; засохли на щеке извилистые кровяные струйки… А вон там, под парусиновым навесом, лежат те, кто стоять не может, — там охают и бредят, и скрипят зубами…

Вся надежда была на то, что экипаж «Лебедя» не было никакой нужды обманывать — абордажной команде стоило опасаться разве лишь того, что едва ковыляющая по волнам беспомощная посудина затонет, не выдержав веса лишних людей.

Впрочем, в глубине души Норрингтон верил, что пиратская подлость не знает пределов. С другой стороны, Воробей — тип очень странный; возможно… Спас же он Элизабет… мисс Суонн. Миссис Тернер. Не важно. Спас, рискнув жизнью, едва не угодив на виселицу… как ни крути, получается, что именно за это. Да и самого Тернера, если уж на то пошло…

В этот момент он искренне верил, что сам лично предпочел бы утопиться, лишь бы не быть ничем обязанным Джеку Воробью.

На буксирном канате сверкали брызги. Ветер обдавал лица горько-соленой водяной пылью; с палубы «Лебедя» на Норрингтона смотрели.

Он был единственным, кого взяли на борт «Жемчужины». Вернее, от него попросту потребовали, чтобы он перешел на «Жемчужину»…

— …Вы потеряли парик, командор, — Воробей был в своем репертуаре. Даже то, как он произносил это «командор» — игриво растягивая «о»… Грязные смуглые руки в засаленных обшлагах камзола мелькали перед носом Норрингтона — пальцы, серебряный перстень с черепами и черным камнем… — Впрочем, вы правы. Он вам не шел. Так гораздо лучше, — немытая пятерня вдруг оказалась так близко, словно всерьез собралась потрепать Норрингтона по стриженым волосам.

Тот перехватил запястье — опустил эту руку. Сказал с нажимом:

— Я буду признателен, если вы воздержитесь от комментариев по поводу моей внешности.

— О… — Воробей пожал плечами. И снова перемена была мгновенной — и улыбка исчезла, и уже не насмешливо, а совершенно серьезно смотрели темные глаза. Впрочем, и эта сугубая серьезность показалась Норрингтону бутафорской. «Проклятье, да он издевается!»

Воробей стоял перед ним, одной рукой держась за ванты. И смотрел, чуть склонив голову к плечу… смотрел…

«Или нет…»

Новая мысль пришла некстати; впрочем, вопрос этот давно не давал командору покоя. Накрашенные, несомненно накрашенные же глаза… и ресницы накрашенные… «Не может быть». Командор моргнул. «Ну накрашенные же! Или я с ума сошел?»

Теперь Воробьева голова была гордо вскинута.

— Тогда к делу! Я полагаю, вы поймете меня, — и — снова перемена: голос вкрадчивый, и сложенные ладони прижаты к груди, и будто в самом деле извиняется, — если «Жемчужина» не станет приближаться к Порт-Ройалу. — Заговорщицки понизив голос: — Мы оставим вас милях в двадцати от берега… а дальше вы уж как-нибудь доберетесь своим ходом. (Развел руками; зубы блеснули в ухмылке.) Вы так удачно отвлекли от нас испанцев, командор!

Зависла пауза; кричали чайки над мачтами, плескалась вода за бортом. Темные глаза смотрели. «Проклятье, это не человек, а хамелеон какой-то…»

— Я должен выразить вам благодарность, — ровным голосом сказал Норрингтон. — От своего имени… и от имени моих людей. — И не удержался-таки: — Разумеется, в том случае, если ваши благие намерения не таят под собой какую-нибудь новую подлость.

…Плескалась вода. Журчала. Скрипели снасти.

— Разве я давал основания подозревать меня в подлости? (Сдвинул брови — снова не понять, придуривается или нет.) Во всей этой истории… мой командор, — грязная смуглая рука легла Норрингтону на плечо — тот усилием воли заставил себя не отшатнуться, — во всей этой истории я не предавал никого. Меня предавали — это было.

Норрингтон двумя пальцами осторожно снял эту руку. И не сдержался — резко отвернулся, отошел в сторону. Присутствие этого типа нервировало его. И хуже всего было то, что Воробей, кажется, это чуял.

— Возможно, мне просто доставляет удовольствие иногда помогать людям, — пират ухмыльнулся, искоса глянув из-под ресниц. И — полушепотом, тоном разглашающего страшную тайну: — А возможно, я рассчитываю на вашу благодарность в будущем…

Норрингтон застыл. Показалось — или у фразы был подтекст? И если был, то… то…

Он хотел сказать себе, что подтекст наверняка самый примитивный: баш на баш, этому мерзавцу наверняка хочется заиметь «свою руку» среди власть имущих Ямайки… да неужели он думает, что я…

Но под этим взглядом его вдруг бросило в пот.

Воробей смотрел. Так же, как смотрел когда-то из-за плеча Элизабет, надевавшей на него портупею, — и так же, как тогда, опустил ресницы и ухмыльнулся всеми своими фиксами… В понимании Норрингтона, ТАК не могла смотреть даже приличная женщина. А уж…

Он отвернулся — резче, чем следовало; заложив руки назад, всей своей выпрямленной в отчаянной попытке сохранить достоинство спиной чувствовал этот взгляд.

— Моя благодарность никогда не перейдет границ законности.

— О, разумеется! (Норрингтон буквально видел эту черномазую рожу. Вот сейчас он смотрит исподлобья — и снова всплескивает руками. И этот голос… чуть растянутое «е» в «разумеется»…) Неужели вы могли подумать, что я…

Будь на месте Воробья женщина, Норрингтон бы хоть понимал, что происходит. Хотя командующий эскадрой, к которому проявила интерес портовая блядь — это, конечно… Словом, это не сделало бы чести командующему; но сказать такое про мужчину у него даже мысленно не поворачивался язык.

Он был бы рад убедить себя, что все это ему лишь кажется. Что он неверно трактует вульгарные манеры мерзавца, у которого последние мозги отшибло ромом на солнцепеке…

Он и убедил себя — за те почти три месяца, что прошли с их последней встречи. Сам почти поверил; почти устыдился своего неожиданно столь загрязненного воображения…

Убеждать себя, стоя лицом к лицу с живым Воробьем, оказалось гораздо трудней.

Он все-таки не ждал, что у того хватит наглости ухватить его под руку. Норрингтон круто обернулся — и оказался нос к носу с золотозубой ухмылкой и темными ласкающими глазами.

Никогда не встречал человека с более бесстыжим взглядом.

— Но вы же не откажетесь со мной отобедать? В честь нашей встречи?

— Благодарю, я не голоден.

Лицо. Эти губы — чуть преувеличенно артикулирующие каждое слово. Брови — сдвинутые с нарочитым драматизмом… Сейчас это лицо было карикатурой на мольбу.

— Ради меня!

Норрингтон поперхнулся.

— Можете мне поверить, вы последний человек, которому я хотел бы быть обязанным.

— М-м… — Воробей отодвинулся. Качнулся в сторону, в другую — оглядел Норрингтона справа, слева…