Баронесса. В поисках Ники, мятежницы из рода Ротшильдов - Ханна Ротшильд

Я встретилась с великим саксофонистом и другом Ники Сонни Роллинзом, рассказала ему о моем заброшенном проекте.

– Займись этим, – потребовал он. – Ее история – это наша история. Нужно ее рассказать.

Я послушно вернулась к работе и продолжила свое расследование с того места, на каком остановилась. В командировки и в отпуск я повсюду возила с собой видеокамеру и блокнот на всякий случай: вдруг познакомлюсь с человеком, который что-то знает. Я взяла десятки интервью, накопила груды газетных вырезок, пластинок и альбомов, документальных фильмов, фотографий, писем, и-мейлов, магнитофонных записей и мемуаров. Это приключение началось в одной из семейных усадеб Ротшильдов – в Эштон-Уолд, Петербороу, с разговора с Мириам, и бросало меня по всему миру: из Гарлема в Голландию, из Мексики на Манхэттен, из Испании в Сан-Франциско.

Я подготовила сперва радиопередачу о Нике, а потом и документальный фильм «Баронесса джаза». Этот фильм прошел по Би-би-си и Эйч-би-о, его до сих пор показывают в самых разных странах. Но документальное кино – особый жанр биографии, книга же открывает иные возможности. Я хотела испробовать все способы поведать о Нике, каждую скважину пробурить до дна. Почему? Потому что это необычайное путешествие во времени и в пространстве, приключение со всеми элементами мелодрамы: аристократка и несчастный музыкант, бабочка и блюз, любовь, безумие, война и смерть.

Но были на то и личные причины. Хотя мы появились на свет с разницей в полвека, в разных обстоятельствах, несхожие характером, всматриваясь в жизнь Ники, я больше узнавала и о своей собственной. Ника приучила меня искать в первую очередь сходство, а не отличия, свой выбор ставить превыше традиционных условностей, а главное – кураж, дорогая, кураж! Отчего я потратила на книгу чуть ли не двадцать пять лет? О, я бы хотела возиться с ней и дольше, без конца повторяя вопросы: кто же ты, Ника? героиня или потаскушка? борец за свободу или жалкая дилетантка? мятежница или жертва?

2

Повелительница блох

– Зачем тебе это, Ханна? Для саморекламы? – возмущалась Мириам.

– Для саморекламы есть способы и попроще, – парировала я.

– Неужели тебе нечем больше заняться? Почему обязательно писать о ком-то из семьи?

– Ты тоже написала биографию своего дяди Уолтера. Целую книгу! – защищалась я.

– Это другое дело.

– Почему?

– Потому что я писала о науке. Наука важна.

– Музыка тоже важна. Для очень многих людей.

Мириам не разделяла моего убеждения.

– Мне к тебе больше не приходить? – спросила я.

– Не выдумывай, – ответила она.

Если я какое-то время не появлялась у нее, раздавался телефонный звонок:

– Когда ты придешь? Я скоро умру. – И она бросала трубку.

Мир знал мою двоюродную бабушку Мириам как выдающегося энтомолога, но для родных она была грозным, требовательным и вместе с тем вдохновляющим матриархом, который неизменно протягивал руку помощи (благотворительно, хотя и не без причуд) попавшим в нужду. Она дожила до 96 лет и большую часть жизни провела в семейном доме Ротшильдов Эштон-Уолд. Эта усадьба всегда служила пристанищем родственникам и друзьям, в том числе Нике, ее детям и мне. Мириам была знатоком семейной истории, неисчерпаемым источником информации о наших предках, и эту информацию она умела подать и проанализировать. Одна из самых ярких представительниц своего поколения, для моей книги – важнейший помощник. И она это прекрасно знала.

На протяжении нескольких лет я многократно наведывалась к Мириам. По шоссе AI, через северные пригороды Лондона и в самое сердце Центральной Англии. Дивная местность – по крайней мере, для любителя плоских пейзажей и бескрайних полей. Лично я с радостью покидала шумную дорогу, оставляла за спиной оранжевое зарево города Ундла и въезжала в страну чудес Мириам, в ее природный заповедник.

Отец Ники и Мириам, Чарлз, энтомолог-любитель, решил приобрести это имение с целью устроить заповедник для бабочек и стрекоз. Местные риелторы предупредили Чарлза, что владелец в деньгах не нуждается и не станет продавать землю. Вот только владельцем был Натан Ротшильд, отец Чарлза. В 1900 году начались работы по строительству большого трехэтажного здания. Разбили сады, соорудили оранжереи и пруды, привели в порядок парк.

Единственный сын и наследник Чарлза – Виктор – получил основную часть семейного имущества, в том числе всю недвижимость, однако в 1937 году он уступил Эштон своей сестре Мириам. Чтобы сэкономить на отоплении, Мириам распорядилась снести верхний этаж, заметно понизив некогда импозантный трехуровневый фасад. После этого она раз и навсегда запретила подрезать растения, предоставив природе следовать своим путем. Вскоре все стены и большую часть окон увили ползучие растения: плющ, розы, жимолость, глициния и все прочие росли невозбранно. Летом Эштон-Уолд смотрелся не как особняк, а скорее как зеленый, гудящий жизнью холм. Дом был окружен парком площадью в 80 гектаров, там водились олени, – их, разумеется, Мириам столь же решительно запретила отстреливать. И повсюду – заросшие цветами и травами поляны, именно они принесли Мириам славу.

Каждая поездка к ней казалась приключением. Сердце билось быстрее, когда я проезжала через соседнюю деревушку, там даже местный паб именовался «Клетчатый шкипер» в честь одной из разновидностей бабочек. От сторожки вела длинная, разбитая подъездная дорога, она вилась между полей и лугов. Проехав с милю, путник замечал длинную и высокую кирпичную стену, за которой прежде находился огород. Несколько гектаров грядок и оранжерей в 1920-х годах круглогодично снабжали цветами усадьбу и свежими овощами – всех, кто проживал на ее территории. При Мириам эти сооружения обрушились, от них уцелели только фундаменты да осколки стекол. Она сохранила несколько помещений – для ручной совы, для разведения бабочек и для экзотических растений.

В саду еще можно было различить следы искусственного пруда, живой изгороди, беседок и клумб, но угадывались они с трудом. За сорок лет попустительства сорняки опутали водопроводные трубы, тропинки скрылись под ними, деревья боролись за место под солнцем. Природа отвоевывала свое. В начале лета в зарослях скользили ужи. Одичавшая буддлея и цветочные поляны служили приютом мириадам бабочек и насекомых.

– Добро пожаловать в Либерти-Холл! – кричала Мириам, завидев гостей. – У нас каждый делает что хочет.

Здесь можно было повстречать кого угодно – зарубежного профессора, члена семьи, порой какую-нибудь герцогиню, философа Исайю Берлина, законоведа Джона Спэрроу и множество товарищей (преимущественно мужского пола), приобретенных Мириам в путешествиях. На длинном столе в гостиной всегда стоял горячий чай, чтобы все, в том числе множество обитавших в доме мышей, могли подкрепляться по мере надобности. Как-то раз я попыталась обратить внимание тетушки на тот факт, что в опасной близости с кексом суетятся четвероногие «гости».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});