Взрослые люди - Марие Ауберт

смеюсь.

— Боже мой, — говорю я.

— Тебе понравилось, что мы перекрасили дом в белый цвет? — спрашивает Марта, выходя из комнаты. — Мне кажется, он гораздо лучше желтого. Больше подходит для южного побережья.

Я делаю вид, что не слышу ее слов, и закрываю за ней дверь.

* * *

Я СНИМАЮ МОКРУЮ футболку, опускаюсь спиной на застланную кровать, смотрю в потолок и слышу звуки с улицы, доносящиеся через открытое окно, далекие крики чаек и голос Олеи, которая зовет Кристоффера, чтобы он посмотрел на нее, она зовет его до тех пор, пока не начинает злиться: папа-а-а-а! — а он отвечает: я смотрю на тебя, но его тон выдает, что смотрит он вовсе не на нее, а в свой телефон. Я слышу звук катера, быстро бегущего по морю, небо затянуло, лежать в одном лифчике холодно. Я не плачу. Здесь всегда немного пахнет затхлостью, а от мягкого постельного белья исходит запах веревки, на которой оно сушилось, старый матрас набит поролоном, но так все и должно быть, я спала на этой кровати каждое лето с самого детства. И вот я здесь. С Мартой. С ее мужем, их ребенком в ее животе и с Олеей.

Я не верила в это, по-настоящему не верила. Все мои подруги меня опередили, а теперь и Марта, и где-то в глубине души я считала, что такого не произойдет, что ничего не изменится, и Марта всегда будет человеком, которого мне надо утешать, она меня не обгонит.

Она не может меня обогнать.

Я обхватываю себя руками. Кожа кажется тонкой и сухой, тело — ничтожным, никто от меня больше ничего не хочет, как будто я вообще перестала существовать. Я никогда никого не привозила на дачу, ни одни мои отношения не просуществовали настолько долго. Марта постоянно приезжала сюда с парнями с тех пор, как ей исполнилось пятнадцать, и ей всегда доставалась вторая по величине спальня, а ее парни всегда казались вялыми и беспомощными, и мы с мамой за спиной у Марты всегда закатывали глаза, глядя на них. Потом Марта, наконец, сошлась с Кристоффером и получила в довесок Олею. А я, у меня-то что есть?

Ко мне давно никто не прикасался, абсолютно никто. Я пытаюсь вообразить, каково это: руки, кожа, дыхание на шее; я помню, как это, когда кто-то обнимает тебя сзади и дышит в шею, — это жизнь, это очень по-настоящему. Когда кто-то стоит вплотную ко мне и дышит в шейную ямку, проводит рукой от талии к груди. Не хочу об этом думать. Нет смысла. Я поднимаюсь, надеваю чистый свитер. Я сижу на узкой кровати в маленькой комнате, я никогда не выберусь отсюда. Все будет хорошо, говорю я себе, все будет хорошо, я заморожу яйцеклетки в Швеции, я стану чем-то другим, что-то другое существует, лучшее впереди, я не из тех, кто опускает руки. Я стою перед зеркалом и вижу, что мне удалось удержать вес, завтра отправлюсь на пробежку или покатаюсь на катере, а может, и то и другое. Марта просовывает голову в дверь и интересуется, не хочу ли я искупаться, она не постучала, и я вздрогнула и прикрылась, хотя была одета, как будто ее слова что-то оживили во мне. Она не извиняется, словно привыкла к тому, что это ее дача. На самом деле нам предстоит владеть ею на равных, хотя они с Кристоффером приезжают сюда чаще. Это они красят, косят траву в саду, ездят в приморский городок за свежими креветками, которых едят по вечерам на улице, и выпалывают сорняки вдоль дорожки, ведущей к пристани, ну то есть, я думаю, этим занимается Кристоффер, Марта может поработать полчаса, потом она устает и заявляет, что ей надо полежать. Но в любом случае она здесь ведет себя по-взрослому, спокойно моет тарелки, как будто они ее собственность, покупает подушки, которые, как ей кажется, должны иметься на даче, а у меня ничего толком не выходит. Пару раз я собиралась побыть здесь в одиночестве, покрасить террасу морилкой, выполоть траву, как они, почувствовать себя хозяйкой, и я решила приехать сюда на пару дней, когда здесь не будет ни Марты с Кристоффером, ни мамы со Стейном. Но с этим оказалось связано множество неудобств. Мне пришлось арендовать машину, а я уже почти забыла, как водить, да и странно за целый день не увидеть ни одного человека, к тому же катером я пользуюсь так редко, что заправлять его бензином и убирать откидной верх — это целая история, уж не говоря о том, что его надо привязывать странным двойным узлом, потому что я не умею вязать другие, и потом еще выслушивать мамины претензии. Все закончилось тем, что я с утра стала читать старые комиксы о Дональде и Астериксе и пить пиво, а не красить стену, я чувствовала себя одиноко и испытывала беспокойство, вечером пришлось принять имован, потому что я боюсь темноты, а утром больше всего хотелось вернуться в город, мне казалось, я пытаюсь что-то сделать, но у меня ничего не получается.

Я достаю купальник и полотенце и выхожу в сад с засохшей, кое-где пожелтевшей травой, в которой там и сям расставлены ворота для игры в крокет, за одни из них я чуть не запинаюсь. Ягоды вишни едва начали краснеть, они свисают с веток большими незрелыми гроздьями. Я срываю парочку и кладу в рот, они кислые и горькие на вкус, я стараюсь выплюнуть их как можно дальше. Кристоффер пытается повесить гамак между двумя соснами. Сейчас он выглядит иначе, в машине это был просто Кристоффер, а сейчас он отец ребенка Марты, взрослый мужчина.

— Ну, поздравляю, — говорю я.

— Спасибо, — отвечает он. — Мне показалось, в машине лучше не рассказывать.

— Очень приятно, — произношу я.

— А с чем ты поздравляешь? — спрашивает Олея, которая сидит на качелях и пытается раскачать их.

— С тем, что у Марты и Кристоффера будет ребенок, — говорю я.

— А-а-а, — произносит Олея почти разочарованно.

Я подхожу к ней сзади и оттягиваю качели как можно дальше, а потом отпускаю.

— Толкай сильнее, — говорит она, — давай еще, сильнее, сильнее!

В конце концов Олея остается довольна скоростью. Она хохочет, высоко взлетая.

— Смотри, папа, — кричит она Кристофферу, который стоит сзади, — смотри, как высоко я летаю!

— Да, да, вижу, — отвечает Кристоффер, закрепляя гамак на дереве.

Он опускается в гамак, чтобы проверить, какой вес тот выдерживает, но гамак привязан слишком слабо, и Кристоффер скребет попой по земле, мы смеемся. Волосы Олеи развеваются на ветру, она машет ногами туда-сюда, ее рот полуоткрыт, а я вспоминаю, какое ощущение