Любить и верить - Алексей Клочковский

Мать пристроила пальто на вешалку и прошла в комнату.

– Да это еще хорошо, что выдали! Сейчас в очереди с женщинами разговаривали, так сказали, что на прошлой неделе Зарипова – помнишь ее? – доярка, с четырех утра очередь заняла, чтоб зарплату получить. Представляешь?! Уж она просила-просила, чтоб выдали… И выдали-то только потому, что ей на похороны зятя деньги нужны были… Нам-то, бюджетникам, хоть всего на два месяца задерживают, а им, в совхозе – на шесть месяцев!

Отец снова щелкнул языком, качнул головой:

– Раньше за такое враз с работы бы полетел, и не только директор совхоза, или АО, – здесь отец изобразил презрительную гримасу, – как теперь называют, но и кое-кто в райкоме. А щас что? Как пошла эта разворуха…

(Разорение, разворовывание, разруха, заваруха – расплавленные огнем гнева и слитые в одно). «Емко, красиво», – мысленно оценил слово Олег, но не спешил – тоже мысленно – поддерживать отца.

– Ну ладно, давайте ужинать… – вздохнула мать, расставляя чашки с голубыми цветочками по ободку. Олег со скребущим звуком выдвинул табуретку из-под стола и сел, ощущая легкое волнение. Он исподлобья взглянул на отца. Это был подходящий случай проявить себя перед ним.

– Да-а, – слегка успокаиваясь, вздохнула мать, глотнув чая, – точно, разворуха… Разворуха и развал… И ведь большинство на референдуме голосовало за сохранение СССР, а страну все равно развалили… каждая республика – сама по себе!.. – вновь возбуждаясь, возвысила тон она.

Олег посчитал, что удобный момент наступил и вмешался:

– То, что сейчас происходит в стране, похоже на то, что было во времена феодальной раздробленности. А после нее наступил период объединения, который закончился примерно в правление Ивана Грозного диктатурой! – отчеканил он, с удовольствием замечая, что отец, похоже, с интересом и уважением прислушивается к его рассуждению. – И в истории не раз бывало, – авторитетным тоном разъяснял Олег, – что после периода разъединения наступает период объединения. Например: сначала революция и гражданская война, а потом – сталинская диктатура.

– Так что, во время объединения обязательно наступает диктатура? – спросила мать.

– Ну, может, это и не обязательно, но усиление государственной власти должно быть, а как же иначе? – Олег вдохновенно разглагольствовал, а перед его внутренним зрением проходили картины из «Хождений по мукам». Затем картины менялись, и вот уже Олегу виделись боярские шубы, воронье, спугнутое колокольным звоном и мечущееся, как лохмотья юродивого Никитушки на ветру… «…И-и, народец православный! Будешь плетью бит, кровью мыт! А Никитушка – весел, весел! А боярин, глядь, нос повесил! Худо – бунт, лиходолье! А хуж ее – неволя!..»

– Сталинская диктатура? Хм… – отец мельком бросил взгляд на Олега. – При Сталине без разговоров расстреляли бы за такое… Сегодня в новостях – несколько тысяч шахтеров Кузбасса не вышли на работу. Забастовка! Бастуют, потому что им зарплату не дают!

– Ужас! Надо сестре написать… муж-то ее там при шахте работает… как они там?..

– Да-а, уж не от хорошей жизни бастуют. А эти… умники… только и знают, что программу за программой провозглашать, – то «пятьсот дней», то ещё что-нибудь…

Слово «умники» отец произнес с нажимом, с каким-то особым смыслом, направленным против Олега – так Олегу почему-то показалось, и он внутренне напрягся, готовясь возразить, правда, еще не поняв, – что возражать и на что. Он вспомнил новостной сюжет, о котором говорил отец – физиономии в касках с фонариками, орущие и чумазые, как пьяный сосед. «Простонародье… Тебе-то что до них? У тебя пенсия хорошая», – промелькнуло у Олега в голове. Из размышления его вновь вывел голос отца:

– …на грани катастрофы! Такого никогда не было ни при Сталине, ни при Брежневе! А авторы обращения – все люди известные, ученые, писатели…

Мать сочувственно кивала.

– Ну, ладно… Спасибочки, – совсем другим, умиротворенным тоном, словно предыдущий разговор не имел никакого значения, сказал закончивший ужинать отец и издал губами трудноописуемый звук, выражающий сытость и довольство.

Конец ознакомительного фрагмента.