Время колокольчиков - Илья Смирнов

Все это имело страшные последствия и стоило жизни миллионам молодых людей: я имею в виду эпидемическое распространение наркомании, как простейшее практическое приложение идей саморазрушения и самоуничтожения. Лицевой, положительной стороной медали в данном случае может служить свойственная этому поколению убежденность в сверхценности индивидуального свободного развития, антиавторитаризм, усвоенные теперь не только философами, но и практиками социальных институтов. И то, что новым левым нигде, даже в охваченной нешуточными волнениями Франции, не удалось создать сколько-нибудь серьезной политической централизованной организации, должно рассматриваться как большое благо, ибо все ценное из их идейного наследия и так не пропало даром, а все авантюрное не получило возможности для насильственного распространения и претворения в жизнь. Хиппизм в Союзе пришелся ко двору. К середине 70-х годов длинный «хаэр» стал среди отечественных ковбоев популярнее, чем тельняшка; глагол «хиповать» вошел в обиход обычных старшеклассников и применялся ко всякому мало-мальски вызывающему нарушению общественного порядка.

«ЯМА» — «ТАМ СОБИРАЛАСЯ КОМПАНИЯ БЛАТНАЯ…»

(Этой главой начинается обещанная в предисловии серия зарисовок с натуры).

Основной штаб-квартирой «системы» служила «Яма» («Ладья» — пивная на углу Столешникова и Пушкинской), где команда Солнышка[9] могла собираться без лишнего стрема и пропивать заработанное в других районах города, в основном центральных. В отличие от пролетарского «Шалмана» на окраине, сюда заходили и солидные люди, с дипломатами, глотнуть пивка, и подгулявшие гости столицы, и военные. Но основу общества составляла «система»: художники, поэты, спившиеся интеллектуалы, чуваки с «хаэрами» ниже пояса, направлявшиеся в сторону Вудстока, но ставшие по пути почему-то профессиональными ворами, и очень своеобразные женщины, которых, конечно, можно было бы назвать проститутками, но такое простое определение не отвечало бы многообразию таланта и авторитету, который они имели в «Яме». Было известно, что любой мужчина, позволивший себе насмешку или грубость по отношению к этим леди, будет моментально окружен длинноволосыми мушкетерами самого зверского вида и покинет питейное заведение. Единоверцы Хендрикса управляли своей вотчиной не менее жестоко, чем М. Каддафи и Ф. Кастро — своими. — Ах, бля, — говорят «Инга» или «Ринга», — мы хотим в «дабл». А женский «дабл» засорился. Тотчас выходят из-за столиков трое молодцов, освобождают по- быстрому мужской сортир и, впустив дам внутрь, стоят на страже столько, сколько нужно, даже не утруждая себя особыми объяснениями- с возмущенной толпой любителей пива. Здесь за столиками составлялись планы, обсуждалось прошлое, а нередко кто-нибудь читал рассказы или стихи, и тут же хвастались, «на сколько штук флэт помыли». «Полиса» были свои, как и во всех подобных притонах: здоровались с завсегдатаями за руку как добрые знакомые, а персонал «Ямы» вообще составлял с ними как бы одну семью. Особенно мил был один официант интеллигентного вида с бородкой, лет 25, всегда чистовыглаженный; напившись до невменяемости, он обыкновенно отдыхал на подоконнике, а Инга драпировала его занавеской. В отличие от пролетарской пивнушки, здесь можно было не только махнуть из пивной кружки принесенного портвейна, но и закусить его рыбой, креветками, горошком, сосисками. Не как у Гиляровского, конечно, но лучше, чем соленая сушка. А фирменное блюдо составлял циклодол (средство для лечения паркинсонизма), его ели в больших количествах, запивая пивом, а в результате торчащий человек вполне сходил за простого советского алкаша (по запаху) и только наметанный глаз мог определить не-винные детали в поведении. Главным источником существования «Ямы» служили «аск» и «кидняк». При «аске» основная сложность заключалась не в том, чтобы «сшибать бабки» у прохожих (просто подойдешь — дадут максимум 20 копеек), а в том, чтобы сшибать помногу, разыгрывая для этого целые представления. Настоящие мастера тонко улавливали психологию жертвы — скажем, парню, гуляющему с девушкой, неудобно выглядеть скупым — и за часовую прогулку могли насобирать несколько червонцев. Проделывали «эстафеты»: весь вечер из кабака в кабак таким образом, чтобы заработанного по дороге хватало на следующее заведение. И так до упора — а после гудеж продолжался на блатхате. Партнером Инги был обыкновенно длинноволосый чувак по кличке Лир, предпочитавший тем не менее не «Лиру», а «Московское». Он отличался еще и литературными способностями — участвовал в известном переименовании всех станций московского метрополитена в «Наркоткинскую», «дискотеку имени Леннона», «Филовский фак» (Фил — один из первых хиппи) и тому подобное, а также сочинил веселую поэму с рефреном «Нелегко теперь таджичке выйти замуж на Руси» про интернациональную свадьбу в «Национале». Поэма сделала бы честь и Звездочетову, и Лимонову, ее учила наизусть половина «центров». Как настоящий поэт, Лир утверждал, что доживет максимум до возраста Иисуса Христа (а стукнуло ему четвертак) и, судя по образу жизни, он имел для этого основания. Даже с опережением графика. Зачастую за аскающей парой следовала группа прикрытия из тех, кто плохо владел языком, зато куда лучше — руками, ногами и приемами самообороны, точнее — само-нападения. Другое занятие — кидняк, то есть мошенничество, тоже требует театральных способностей: обещаешь товар, берешь бабки и скипаешь. Или вместо обещанного впариваешь в запечатанном пакете нечто забавное, например, одну штанину от джинсов. Сиживали в «Яме» и более серьезные и загадочные личности, пользующиеся несомненным уважением. Их объединяло с остальными единство художественных вкусов и определенный кодекс поведения. Преступный мир был достаточно артистичен.

ХИППИ-РОК

Вслед за публикацией этого очерка нравов автору, вероятно, придется стать персоной нон грата для целой многочисленной генерации. Ибо плюрализм в наших условиях предполагает пока всего лишь выбор между двумя неправдами. «Демократический Монтекки» и «Правда Капулетти» одинаково объективно освещают последние события в моей бедной Вероне. Спешу успокоить бывших «детей цветов»: их движение и в Отечестве породило свою рафинированную интеллигенцию. Например, корифея столичного арт-рока и лидера ВИСОКОСНОГО ЛЕТА Александра Ситковецкого или автора психоделических текстов этой славной группы Маргариту Пушкину — пожалуй, их трудно представить себе героями «Ямы». Впрочем, и последние при всех своих пороках тоже симпатичнее «золотой молодежи» или бойцов комсомольских оперотрядов. Именно движение хиппи вдохновило первый стратегический прорыв в плавном течении раннего советского рок-н-ролла — музыки для танцев — и определило творческую атмосферу второго десятилетия. В 70-е годы советский рок в основной своей массе по-прежнему играл подчиненную и вспомогательную роль. Разве что ассортимент образцов для подражания несколько расширился — Ну, чуваки лабают: ЗЕПов снимают один к одному! Записей этих групп с красивыми названиями дошло до нас не больше, чем рукописных книг эпохи Киевской Руси: концертные фонограммы совершенно чудовищного качества — порою трудно определить, где же кончается одна песня и начинается следующая. Остались ностальгические воспоминания: «Ах, РУБИНОВАЯ АТАКА! Ах, УДАЧНОЕ ПРИОБРЕТЕНИЕ!» Гораздо больший след в истории оставили те, кто изобрел собственный актуальный репертуар. Когда четверка воспитанников 19- й спецшколы г. Москвы впервые вышла на сцену ДК «Энергетик» с песнями на РУССКОМ языке, ee предостерегали: «Англичане знают, о чем и как петь, а вы кто такие, чтобы состязаться с ними?» «БИТЛЗ пели о своих делах, а мы — о наших» — отвечал за своих коллег Макаревич. В создаваемых ими образах переливались все перечисленные выше геральдические цветы хиппизма. Прежде всего, это предельная возвышенность, аллегоричность и романтизм. Программы МАШИНЫ ВРЕМЕНИ, талантливейшей группы этого поколения, похожи на настенный гобелен: замки и корабли с парусами не оставляют там практически никакого места для атрибутов реальной жизни. Из местоимений доминирует «ты». «Скромный вождь и учитель», лидер, группы Андрей Макаревич с философской точки зрения оценивает своего современника:

Ты можешь ходить, как запущенный сад,А можешь все наголо сбрить.И то, и другое я видел не раз —Кого ты хотел удивить?

Настроение песен МАШИНЫ ВРЕМЕНИ, ВОСКРЕСЕНИЯ, ленинградских МИФОВ, как правило, чрезвычайно мрачное. Не имея никакого желания становиться на одну доску с теми т. н. критиками, которые считают пессимизм отрицательным качеством произведения, лишающим его права на внимание читателя, зрителя или слушателя, мы в интересах истины должны признать, что рокеры в этом отношении оказались весьма непохожи на бардов: в песнях Окуджавы, Высоцкого и приобретавшего в начале 70-х годов все большую популярность Аркадия Северного в десять раз больше жизнеутверждающей энергии. И трудно представить себе кого-либо из них автором таких строк: