Барвинок - Маргарита Дорогожицкая

Посторонилась Оксанка, во двор пропуская. Но я не спешила к старосте, интересно мне стало.

— Говорят, замуж за Степана Кривошея собираешься?

— А тебе какая забота?

— Так говорят, на другой собирался жениться. И года не прошло с ее смерти, а вы уже о свадьбе сговорились.

— Так ты батька спроси. Это он сговаривался, — буркнула Оксанка и надулась.

— А ты замуж разве не хочешь?

Девка с лица спала и как-то сникла.

— Боязно мне. У Кривошея жена умерла, а потом и невеста. Может, сглазил его кто? Слушай, Христинка, уговори батька? Не хочу я за него замуж!

Задумалась я крепко, а Оксанка меня уговаривать начала, за руки цепляется, словно утопающая. Тьфу ты!

Старосту я в хате застала, поклонилась и поздоровалась.

— Челом тебе, пане. Вопросы имею, по поводу Марыськи.

— А с ней чего? Ты бы лучше купцами занималась. А ну как еще кто богу душу отдаст!

— Пане староста, сами ведь просили с чертовщиной разобраться. А как с ней разобраться, если неведомо, что с Марыськой случилось. Сама утопла нечаянно, или помог кто…

Староста чарку недопитую на стол поставил, руками всплеснул, на меня уставился:

— Дык ведь сама она пошла топиться, что ж тут неясного!

— Отчего так решили? Не было у нее причины в воду лезть. Про свадьбу было договорено, жених ей был люб, завидовали все счастью, а она в воду лезть? Уж простите, не поверю, пане Горобець!

Староста помолчал немного, ус пожевал, крякнул смущенно и выдал:

— Порченая она была. С купцами заезжими баловалась. Все на хуторе про то судачили, только батько все слепой ходил. Может, поняла, что Степка после свадьбы, как узнает, так и прибьет сразу, вот и решилась — в омут?

Я покачала головой.

— Неужто Марыська не смогла бы мужу голову задурить? Не верю. Думаю, что помог ей кто-то. А теперь утопленница за душегубом приходит и ищет его…

Староста с лица осунулся, посерел весь.

— Что ж теперь делать? Ведь разорюсь! Как пить дать — разорюсь!

— На приданное дочке не разорились же? И не страшно вам Оксанку-то замуж выдавать за жениха Марыськи? А ну как и за ней придет?

— Да типун тебе на язык, злыдня! Ты дочку не трожь! Оксаночка моя — чистая душа, а Марыська — хвойда[17] гулящая. А такого завидного жениха дочка моя заслужила.

— Может, свадьбу перенесете? Боязно Оксанке, только вам не говорит, не хочет батька гневить…

Староста стукнул кулаком по столу и завопил:

— Да вы обе с ума сошли! Уже все приготовлено! — стал пальцы загибать, перечислять, жадностью глаза враз загорелись. — Сорочки свадебные, рушники вышитые, цветастые скатерти молодым, сорочки из льняного полотна, опояски шелковые, плахты клетчатые, платья люстриновые, все готово!

Оксанка робко в хату заглянула, на пороге замерла.

— Батько, страшно мне… Не хочу замуж…

Потом на лавку села, вышивку недоделанную перебирать стала, в пальцах теребить. Я с ней рядом села, за плечи обняла, на узор из барвинков кивнула:

— Неужто сама такую красоту вышиваешь?

Оксанка кивнула, а у самой слезы на глазах.

— Вот что, дочка, ты не печалься. Христинка покойницу угомонит, аккурат до Покровов успеет. Верно, Христинка?

Я задумчиво кивнула, разглядывая вышивку.

Могилка Марыськи была за кладбищем, ухоженная, цветы лежат. Я на колени опустилась, перекрестилась, молитву прошептала за невинно убиенную душу. Хоть и блудила она с купцами, сомнений в том у меня уже не осталось, но все равно не заслужила подлой смерти. И ведь главное — нет никакой возможности найти ее душегуба, разве что сам сознается. Задумалась я крепко, даже не заметила, как темнеть стало. Холодный ветер с реки потянул, листья с деревьев сорвал, по земле их разметал. А вместе с ними и цветы на могилке в воздух поднял. И словно подсказка мне из нави, остался лишь барвинок синий, искусно из шелка сделанный, затрепетал он тонкими лепестками, удерживаемый в трещинке могильного камня. Плохо мне сделалось и страшно. Впервые в жизни. Сроду ничего не боялась, ни зверя лесного, ни ляха клятого, ни басурманина окаянного, ни смерти лютой, а тут вот холодно стало. Перекрестилась, сухие губы облизнула, зажмурилась, но рука к барвинку так сама и потянулась. Вытащила и разглядывать стала. Сделан искусно, шелк дорогой, персидский. Да полноте! В жизни не поверю, что из нави кто возвращаться может! Такой цветок дорого стоит и не каждому по карману. Людских это рук дело! Значит, мстит кто-то за Марыську. Батько, жених, Тараска влюбленный или другой кто? А может дело и не в ней вовсе, а в одном из купцов, а Марыська так, для отводу глаз? Или про купцов узнала, что не следует, вот ее и утопили? Барвинок я себе взяла, хоть и не по себе стало, вроде как покойницу обираю. Но мне для дела надобно, уж прости, Марыся.

Я вернулась в шинок, когда поздно совсем было. Ярмарочный люд там собирался, так что может услышу что полезное. Два московских купца с пеной у рта ссорились между собой из-за цены, никак не могли сложить ее и договориться между собой. Заезжие торгаши и местные зажиточные после славной торговли очень веселые были, кричали, смеялись громко, пили за все подряд, за отчизну, за удачу, даже за короля польского. Тьфу! Шинкарь вместе с Тараской с ног сбивались, стремясь успеть и всем угодить. И не поспрашиваешь их, не будут со мной сидеть.

Кто мог Марыську утопить? Девка с незнакомым человеком на берег вечером бы не пошла. Оксанка? Если замуж хотела за Степана, то могла и толкнуть соперницу. Только Марыська с ней просто так не пошла бы. Разве что хитростью заманила. Староста? За лишнюю копейку не только сам удавится, но и другого вполне может… Так ведь разве на Степане свет клином сошелся? Нашел бы другого жениха Оксанке, побогаче. Тараска? Приревновал к купцам или к жениху, из отчаяния убить мог. Но опять же, не пошла бы Марыська с таким на берег. Уж совсем себя не уважать. Жених? Узнал, что невеста с купцами гуляет, разозлился, по голове стукнул да в воду? Похоже на правду. Надо узнать, был ли он в Магерках в тот день. Кто еще мог быть? Батько? Уж сложно поверить, что он свое дитя, пусть и непутевое, так жестоко мог покарать. Василь? У него горячий норов, но только обман ему неведом. Едва ли бы смог он так ловко хитрить передо мной про смерть сестры. А еще остаются купцы. Сколько их было, с кем действительно гуляла, а кому только улыбалась да обещания раздавала? Огляделась я вокруг и заметила, что Тараска отдохнуть присел. К нему подсела, разговор завела.

— Тараска, а скажи мне, кто из купцов был на прошлой ярмарке?

Парень плечами пожал:

— Так почти все и были. Разве что из Гданьска толстяк с вином да киевский купец с пистолями дорогими. Они сказывали, что до того только в Сорочинцы товар возили, а тут впервые.

— Показать их можешь?

Парень вдруг заторопился.

— Некогда мне, вон толстяк, а второго сама найдешь…

— Обожди ты! — удержала я его за рукав. — Погляди, не видел такой у Марыськи?

Я достала шелковый цветок и протянула ему. Тараска взял, повертел в руках, но вздохнул и пожал плечами.

— Не видел, не любила Марыська синего…

— Отчего же? Ведь как раз под цвет глаз… Или я путаю… — запнулась сама уже. — У нее ведь голубые глаза были?

Тараска беспомощно отвернулся, глаза опустил долу и голову повесил, от меня ушел. Я нахмурилась, теребя в руках барвинок. Завтра надо будет Степана Кривошея увидеть, ведь наверняка со своим медом будет на ярмарке. А еще гляну, может найду, кто продает такой шелк.

Ярмарка гудела, словно растревоженный улей под нещадно палящим солнцем. Я ловко пробиралась между белыми палатками и возами, лишь изредка по привычке отступала в тень, завидев жолнеров. Ряды с сукном и дорогими тканями были заняты львовскими купцами да армянами, что охотно расстилали персидские шелка перед мелкой шляхтой, гладкой волной пускали бархат или взбивали нежный батист. Я спрашивала, потом показывала барвинок, переходя от одной лавки к другой, везде перебирала тонкую шелковую ткань, сравнивая цвет и качество, но все было не то.

Только в последней палатке мне свезло. Горбоносый купец торговал не только шелками, но и цветами из ткани. Даже я, равнодушная к бабским диковинкам, как зашла, так и обомлела. Здесь было все: красные маки с чернеющей бархатной середкой, розовые бутоны, чьи шелковые лепестки были так же нежны, как и настоящие, задорные васильки с ромашками, полевые гвоздики и… Холодно вдруг стало, ровно рядом дверь в погреб открыли, я так и замерла, увидав веточку калины с темно-красными ягодами в венке. Только мне другие ягоды вспомнились… Что же это получается? Словно морок с глаз упал: ведь и губы синие, и дыхание частое, и пена у рта, и даже видения… Ведь красавка[18] это! А я все пытаюсь вызнать, кто Марыську сгубил, совсем уж поверила, что утопленница из нави приходит…