Праздни и будники (сборник) - Ирина Щеглова

– Пропустите, пропустите! – строго покрикивал он, и люди расступались.

В магометовой однокомнатной квартирке царило оживление. Оставшиеся в живых друзья, вовсю провожали покойного. Красный гроб с телом Магомета покоился в комнате на столе. Витюшка мельком скользнул взглядом по серому, с провалившимися щеками лицу того, кто недавно был Магометом, вздохнул и прошел на кухню.

– Витек! Пришел!

– Держи! За упокой! – загомонили присутствующие. Витюшке тут же протянули стакан с водкой.

– Он, вроде, мусульманин… Был…, – предположил Витюшка, принимая стакан «по– культурному», двумя пальцами.

– Ну, пусть земля будет пухом!

– На поминках не чокаются.

– Не боись, эта не отравленная. Витюшка кивнул и быстро выпил, вздрагивая животом.

– А вера у нас у всех одна…

– Все-таки, надо было ихнего муллу пригласить, – посетовал Витюшка, – родственники где?

– Да нет у него родственников.

– Э, мужики, айда – выносить!

Загомонили, затоптались на тесной кухне, столпились в узком коридорчике.

– В двери-то пройдет?

– Мы – аккуратненько!

Витюшка под шумок быстро налил и выпил еще с пол стакана. Он поторопился, водка пошла «не в то горло», он закашлялся, до слез. Кто-то вбежал в кухню и сзади стукнул его по спине. Витюшка вздохнул:

– Благодарю!

– Закусывай, Витек!

– Ага…

В дверях произошел затор. Пытались протиснутся с неудобной ношей.

– Чего встал?

– Застрял!

– Наподдай!

– Да, развернулись бы!

Витюшка выглянул из кухни, понаблюдал за суетой, опять вздохнул, вернулся к столу, подхватил початую бутылку, сунул под футболку и быстро вышел в освободившийся дверной проем..

Мужики тащили гроб по узкой лестнице, то и дело задевая им углы стен, перила, мешали друг другу. Покойник сползал, его все время поправляли, тюль сбилась, но на это никто не обращал внимания.

На нижней лестничной площадке столкнулись с другим гробом. Хоронили старенькую учительницу. Разминуться никак не удавалось. И тут Витюшка принял самое деятельное участие: он стал руководить, подставлял плечи то под один, то под другой гроб, кричал на родственников с другой стороны и на своих.

– Вир-ра! – распоряжался Витюшка, – Ма-а-йна!

– Женщину вперед пропустите, – не выдержал Андрюха, мокрый под своей ношей. И порядок сразу удалось восстановить. Магомета чуть подняли вверх по лестнице, учительницу сразу пронесли вниз. Так и пошли дальше.

Витюшка несколько раз останавливался и отхлебывал потихоньку из бутылки. Он проникся важностью происходящего, ничто не раздражало его чувства. Он скорбел, как мог.

Что и говорить, похороны удались!. Вот когда хоронили этого, как его? Брата жены дяди Вовы. Так вот: тот сгорел в машине, и за ним пришлось ехать в другой город, забирать из морга… Потом родственники, особенно женщины. Вою было! Неприятно. Помянуть, по-человечьи, удалось уже только в автобусе, а так – все время на трезвую голову…

Витюшка понаблюдал, как оба гроба поднимают на машины, спохватился и сам полез. Но оказалось, не туда, чужая машина. Мужики машут, народ зубоскалит. Витюшка потрусил к своим, его втянули на платформу. Тронулись.

По дороге опять разлили по стаканчику, умаялись… Оркестры заиграли. Витюшка предложил нести гроб на руках.

– До кладбища – рукой подать!

Идею поддержали, но вяло. Витюшка прислонился спиной к гробу, прикурил папироску и хотел предложить Магомету; тюль прожег, его остановили… А Магомет лежал все так же тихо и безразлично, уставив заострившийся нос в белесое небо.

– Цепелин утонул, слыхали?

– Утонул?

Витюшка зашевелился, отлепился от гроба и уставился мутными глазами на говоривших.

– Цепелин?

– Пьяный был…

– Не достали?

– Да-а…

Машина дернулась и встала. Подъехали. Учительницу опустили и понесли. Оркестры заиграли одновременно. Двойное звучание заунывного похоронного марша так подействовало на Витюшку, что он вдруг прослезился, стоя на четвереньках на краю платформы.

Магомета тоже стали снимать. Витюшка хотел вместе со всеми нести, но его оттеснили. Он сначала плелся рядом, но потом отстал у каких-то кустов. Продолжая плакать, справил нужду, обрызгал новые штаны, уронил бутылку; наклонившись за ней, упал, и лежа, подтянул бутылку ко рту, хлебнул. Бутылка выскользнула из его руки и откатилась в сторону, сочась драгоценной влагой. Витюшка выругался, пытаясь дотянуться до нее, а когда ему это удалось, в бутылке ничего не осталось. Он зашвырнул ее в бурьян.

Напрягая все силы, Витюшка долго поднимался с земли, помогая себе руками. Ему удалось обрести вертикальное положение. Он стоял, покачиваясь и тупо глядя по сторонам. Наконец, до него дошло, что все уже там, внутри, за воротами кладбища. Опасно балансируя, Витюшка направился разыскивать своих.

На кладбище он совсем заблудился. Растерянно бродил среди могил, сосредоточенно рассматривая фотографии и надписи… Неожиданно он увидел себя в толпе людей, услышал звук, осыпающейся земли; комья ее стучали обо что-то…

– Э-э-э… Мужики!

На него зашикали, оттерли плечами от засыпаемой могилы.

– Горсть земли! – с горестным пафосом произнес Витюшка. Ему что-то говорили, стыдили, что ли? Это его-то?! Лучшего друга Магомета!

– Уйдите, молодой человек! – раздраженно попросила незнакомая женщина.

– Магомет… – попытался объяснить обескураженный Витюшка.

– Какой Магомет?! – возмутилась женщина, – это – Любовь Ивановна!

– Учительница! – обрадовано загомонил Витюшка.

– Да, замолчите вы!

– А где же Магомет? Уже закопали? – Витюшка стоял растерянный, опираясь своим большим телом, на чей-то памятник.

– Витек! Ты чего здесь?

– Перепутал?

– Айда, Витек!

– О, мужики! А где Магомет? – недоумевал Витюшка.

– Пошли, пошли… Уж, зарыли Магомета.

– Все, без меня? – совсем расстроился Витюшка.

Его подхватили с двух сторон под локти и потащили по кладбищенской дорожке. Он не сопротивлялся.

Оркестры еще что-то пробухали, напоследок и смолкли разом.

– Ма-го-ме-ет!!! – что есть силы, закричал Витюшка.

Кто знает, возможно, он был услышан.

Красная щель

повесть

…шелест моря, скрипичный концерт цикад, вдохновенные лягушачьи хоралы: и, за всем этим, почти неслышимое, неуловимое постукивание снастей, укрытой в бухте феллуки. Дикая луна, резкие тени, очерченные горные склоны, тонкий запах дыма, смешанный с другими: влажными и пряными. Быстрые людские тени, негромкий говорок, незнакомый и, в то же время, словно бы понятный, известный и вечный язык…

Высокий старик в драной черкеске: босой, сутулый, редкобородый, равнодушно торгуется с суетливым турком; а тот торопится, поглядывая на сонное море с опаской, словно дерзкая луна вот-вот наколдует казацкий шлюп.

Заворожил меня Советский, заворожил красным башлыком, сложенными крыльями колышущимися поверх черкески. Это все он: ходил мягко, развернув плечи перед разинувшими рты туристами и рассказывал об адыгах, населявших когда-то эти берега, о черкесах, кубанском казачьем войске, о шустрых турках, промышлявших пиратством и работорговлей.

– Геленджик переводится как невесточка; здесь процветал невольничий рынок, отсюда увозили красавиц-черкешенок за море в турецкие гаремы. Казаки поставили крепость, разогнали турок, но название осталось…

Гордость Советского – дискотека: дощатый настил с навесом, выкрашенный финской краской (почему-то происхождение краски особенно подчеркивается). Отдыхающие тихонько сидят на скамейках, слушают, смотрят.

И… замер казак на мгновение, словно дожидался опаздывающей музыки, чуть коснулась улыбка рыжеватых усов, и взлетели полы черной черкески, застучали стремительной чечеткой мягкие сапоги, порхнул алыми крыльями башлык – пошла, пошла гулять лихая казацкая плясовая.

Было? Не было?

– Спрос рождает предложение, – говорит Советский, – народ в здешних поселениях часто голодал. Что лучше – продать девчонку богатому турку, или смотреть, как она же от голода пухнет? Вот сюда, например, в нашу щель, приходили турецкие феллуки, их загоняли по прорытому каналу в такую яму-бассейн, маскировали, чтоб с моря не было видно, и грузили-разгружали. Место, где была яма, до сих пор сохранилось, можно посмотреть.

– А куда делись поселения? – спросил кто-то.

– Смерч упал и полностью смыл оба аула. Их тут два было: на том и на этом склоне, – объяснил Советский. – Это давно было, более двухсот лет назад. Только с тех пор здесь никто не селился, а щель прозвали Красной…

Давно…

Рыжая луна пролилась тяжелыми каплями в море, разделила тусклым золотом, залила светом каменный берег, погасила звезды. Словно смотришь на мир, сквозь темные очки, а на самом деле – что ни на есть, солнечный день. Только лягушки поют свою долгую песню – радуются ночи.

Уже завтра. Уезжать…