Циклотимия - Давид Шварц

Через три года после Войны в Заливе я оказался в родных местах, собрал друзей, в том числе и лучшего друга Валеру и поднял первый тост за хреновую работу такой-то кафедры, благодаря разгильдяйству и слабой работе которой я еще жив и пью с друзьями коньяк!

В ответном алаверды Друг не остался в долгу и поднял тост за хреновую материальную базу отдела такого-то из НИИ сяково-то, и в частности, за позорные микросхемы, не позволяющие осуществить нормальное функционирование летательных аппаратов тяжелее воздуха!

Но поскольку эти микросхемы делали не мы, а какой-то дядя из другого даже министерства, то мы здесь были как бы не при чем, а потому осушили рюмки за дружбу, которой нет преград!

После чего пили за упокой доцента Онищенко с каферы химии, который оттоптал своим протезом наши ноги на переэкзаменовке. Дело было еще на втором семестре первого курса. Декан предложил мне и Валере, сдавшим всю сессию на отлично, кроме химии, пересдать четверки, полученные у доцента.

Лето, жара. Мы решили готовиться вместе в общаге. Вытащили химию Глинки, толстенный том и стали учить. Через полчаса устали, высунулись по пояс в окно и стали травить девушек, пролетающих легкой походкой у нас под окном.

– Девочки, – кричали мы, – идите, помогите нам Глинку выучить, мы сами не можем!

Кричали мы так два дня, изредка поглядывая в книжку.

Потом пришли к Онищуку, предварительно договорившись строго: если один не сможет пересдать – второй автоматически не пересдает из принципа и из чувства дружбы и товарищества!

У Онищука был протез ноги, которым он все время шуровал под столом, больно задевая ноги Валеры, убранные фактически из-под стола и ближайших пары квадратных метров, во всяком случае, так он мне потом рассказывал. Но этой своей деревяшкой доцент так измучил друга, что тому в голову не полезли химические слова, и он сообщил, что потерял нить, а без нити не может вывести эту важную на тот момент формулу данного реактива.

– Идите, – сказал Онищук и напоследок шваркнул протезом по касательной, достав все же убегавшего Валеру, – зовите вашего коллегу.

Я, увидев скорбную физию приятеля, все понял и решил выполнить дружескую клятву. К тому же, увидев третий вопрос билета с трансурановыми элементами, до которых я не добрался, листая учебник и разглядывая с четвертого этажа общежития девочек, я сказал с прямотой римлянина: – А вот этот вопрос неподъемный для меня. Я лучше пойду!

И пошел, получив напоследок удар палкой по ноге в районе щиколотки.

Мы не пересдали экзамен, но зато друзьями остались на всю жизнь.

До самой Валеркиной смерти.

СветилЫ науки

Все началось с того, что на заводе объединили отделы. Отдел новой техники ОНТ с его разработками на уровне изобретений и отдел нестандартного оборудования ОНСО, занимавшийся текучкой, практически ремонтом, то есть, работой не интересной.

Обе тематики необходимы любому предприятию, но творческий народ рвался в ОНТ, само собой.

Объединение поразило многих, а зав. лабораторией, мудрый Кляйман сказал: «О! Смешались в кучу кони, люди…Аспушкин был прав…»

И началась ерунда, мелочевка и кризис жанра. Работать стало скучно, гадко, то, что называется «потеря профессионального интереса».

И я решил податься в науку. А что? Тематика моя – люкс, на взлете, так сказать; статей опубликованных – полно во Всесоюзных технических журналах, десяток изобретений, всякие выступления на научных симпозиумах и прочих конференциях, в общем, все как доктор прописал!

Начали!

Хм, а как начать?

И подался я к знакомым ребятам в любимый свой вуз. Эти ребятки недавно защитились и работали на кафедре, на которой я в студенческие времена сделал пару научных работ.

Выложил я им свое добро, то бишь, статьи и авторские свидетельства, на стол. Посмотрели они и сказали: «Дурак ты, братец! Такое добро под жопой держать грешно. Надобно живо оформить, защититься и приходить к нам сюда, а то у нас хребты трещат и бошки лопаются, так много работы!»

Глянул я вокруг, на помещение, где они сидели, на грязищу и беспорядок, на завалы бумаг, посмотрел на синяки под глазами дружбанов, на их серые одежды, и стало мне скучно.

Но они уже воткнули газ, раскрыли свои громкоговорители и затребовали, чтобы я согласился показать свои бумаги профессору Дежневу, который как раз зав. кафедрой и который наверняка меня помнит со студенческих лет, ибо было якобы за что!

Ладно, зачем друзей огорчать? А потом, я ведь сам пришел напрашиваться, приобщиться к науке, так сказать!

Через денек меня приглашают на аудиенцию. К Дежневу.

– Здравствуйте, коллега, а я вас помню, вы прекрасно выглядите!

– Добрый день, Виктор Викторович! Вы выглядите вообще на миллион! Ничего, что я вас потревожил?

Старику был семьдесят один год. Ясно, что я крепко приврал. Несмотря на розовые щечки и шустрость, он все-таки был стар. Какой там миллион! Ну, на пару сотен он тянул, конечно, но не более того. Дело в том, что профессор был большой женолюб и дамы этим шибко пользовались. Он сходился и расходился только так! Не мог пройти мимо, как говорят. Перед женской красотой ломал все свои баррикады и сдавался на милость.

Правда, в конце концов, он здорово влип, и, забегая вперед, скажу, что, когда я с ним обо всем договорился: и о том, что он будет моим научным руководителем, и о том, что главным оппонентом станет академик Имярек и обо всем другом, профессор в очередной раз развелся-женился, взял себе какую-то молодую китаянку, оставил прежней жене все – квартиру машину, дачу – и упорол в город Курск, где ему пообещали сразу дать однокомнатную квартиру.

Ладно. Продолжу.

– Покажите-ка мне ваши работы, а то ваши друзья сильно вас хвалили. Так, это что? А это? Так, так-с. И это ваше?

Ну что я вам скажу, молодой человек… Два года работы – и вы защищаете кандидатскую диссертацию, затем еще пару лет – и докторскую! У вас тут материала на трех человек! Так что давайте начнем!

Я так и сел, оторопев. Дед-то – большой человек, доктор, профессор, заслуженный деятель чего-то там, короче – бугор!

Сходу согласился, спросив, с чего начать?

– Год даю вам на сдачу кандидатского минимума, второй год на написание работы. А пока что – заведите пять папок под каждую главу диссертации, пишите в день по страничке и складывайте в соответствующую папочку. План вашей кандидатской я вижу так, – и он набросал страничку мелким почерком.

Что и говорить – вылетел я от профессора на крыльях!

Начал писать по страничке.

А через месяц узнал, что старикашка с китаянкой сваливает, увиливая от руководства моей научной работой. Вот сука какая!

Звоню ему. Он дает мне номер телефона доцента Р., под крыло которого я перехожу. Пожелал я деду, как молодожену, счастья и удачного приземления в Курске, говорил я сдержанно и интеллигентно, хотя хотелось послать его сразу на восемь букв по мужской и женской части! Учитывая китаянку.

Доцент Р., шустряк тот ли еще, сразу взял быка, то есть меня, за рога, то есть, за горло! Он, оказывается, делал докторскую и ему полагалось взрастить молодую поросль в количестве штук пять-шесть и возвести их, молодых, в степень.

Начались мои поездки к нему домой через весь город. Летом еще куда ни шло, а вот морозной зимой, да после работы, да если бы еще с пользой, да если бы…

Короче, парень до доцентства работал зам. главного инженера завода и был, собственно, производственником, а потому помочь мне ничем не мог, только красиво выступал и требовал отчетов.

Видя такое дело, я двинул к проректору университета, тоже доктору наук, разрабатывающего электромеханические системы управления роботокомплексами.

Этот, будучи пожилым и больным человеком, не был многоженцем, в отличие от Дежнева, но наоборот, был твердым семьянином, а потому все взрослые члены семьи работали в том же вузе!

Проректор сказал, что читал мои публикации, слышал меня на какой-то конференции, а потому готов помочь и диссертация моя должна иметь следующий план. Тут он по-быстрому накатал страничку, прочтя которую, я стал заваливаться на сторону, потеряв ориентацию в пространстве. В общем, муть он накатал несусветную, почти не связанную с тематикой исследования.

Поблагодарив проректора и выйдя из кабинета, я обратил внимание на его секретаршу. Ее общий вид и коленки, в частности, вывели меня из шокового состояния, я мысленно произнес мантру: «нувасвсехнахер» и успокоился.

Придя домой, я кровожадно присмотрелся к практически готовой в черновом варианте диссертации, вспомнил Гоголя с его пожарными наклонностями, потом вспомнил еще пару классиков и сунул писанину в чулан.

Но был вознагражден с лихвой за травмы, полученные от адептов советской науки. Через пару недель на научной конференции, где я выступал с докладом, мой шеф доцент Р. подвел меня к высокому красивому человеку с бархатным басом и представил как подающего надежды ученого.