Заколдованная рубашка - Н Кальма

Александр шел к отцу в смутном и тревожном состоянии души. Весть, что уже начались пожары в имениях крепостников, знаменательные слова Никифора о Пугачеве и о том, что «народ ждет-ждет, да и устанет ждать», и ужаснули его и наполнили ликованием. Надо тотчас, не медля ни секунды, бежать на Васильевский остров, к Дреминым, все пересказать, обсудить вместе, что делать. Вот-вот вспыхнет революция, желанная, долгожданная революция, о которой столько мечталось с месье Эвианом и столько говорилось на студенческих сходках. Как некстати сейчас этот разговор с отцом! И, конечно, разговор не из легких. Отец, как всегда, постарается вначале говорить строго логично и сдержанно, а потом, опять-таки как всегда, не выдержит, сорвется, начнет раздражаться, кричать.

Отношения портятся с каждым днем, с каждой встречей генерала с сыном. Еще на прошлой неделе был скандал, когда генерал заговорил об университете, о том, что там внушают юношам «вольные мысли» и доведут этим вольнодумством их всех, в том числе и Александра, до каторги. Александр тогда что-то возразил отцу — и пошел дым коромыслом! Вот и сегодня, конечно, отец будет злиться, кричать, особенно если Герасим насплетничал про деревенского ходока.

Александр думал об этом и уже заранее чувствовал раздражение.

Отражаясь в зеркалах, он шел по высоким парадным комнатам. Вдоль стен выстроились в холодном казенном порядке стулья с твердыми атласными подушками. То и дело навстречу Александру попадались слуги с озабоченными лицами: в доме шла предпраздничная уборка. Сильно пахло скипидаром и воском, в большой зале двое дворовых натирали паркет и елозили по полу. Младший лакей Николай, стоя на стремянке, проверял фитили ламп и бра, вставлял свечи и протирал ламповые колпаки. В буфетной командовал Герасим: под его присмотром чистили серебро и мыли хрусталь — дом готовился к завтрашним новогодним визитерам. Герасим угрюмо поклонился Александру.

«Уже успел донести о Никифоре, негодяй!» — чуть не сказал вслух Александр, с гневом косясь на рябое лицо своего давнего врага.

Генерал был в своем кабинете.

Все в этой угрюмой громадной комнате было под стать хозяину: холодное, тяжелое, казенное. Широкий, как военный плац, письменный стол, кресла с жесткими спинками — ни облокотиться вольно, ни раскинуться, ни прикорнуть уютно. Массивная бронзовая лампа на мраморной колонке, в золоченой раме — портрет покойного царя Николая I с красивым и бездушным лицом, — все было до мелочей знакомо Александру, все вызывало в нем враждебность и, как в детстве, холодок страха, ползущий по спине.

Генерал сидел — очень прямой и чопорный — у стола. Александр успел заметить, что отец уже в мундире с эполетами и золотым шитьем на воротнике и обшлагах. У шеи — владимирский крест, на груди — звезда святой Анны стало быть, генерал собирается выезжать. Молодой простоватый лакей Антон, недавно взятый из деревни, стоял перед генералом навытяжку.

Александр увидел, что парень дрожит с головы до ног.

— Ты что же, скотина, уморить меня замыслил? — тихим голосом спрашивал его генерал. — Почему вьюшку закрыл? Хочешь угаром удушить? Ты это задумал, животное?

— Только сей секунд закрыл-с, барин, — залепетал было Антон.

— Молчать, мерзавец! И сколько говорено было, чтоб не смели меня барином называть! Ваше превосходительство я, понял, дубина?

— Так точно-с! — шептал Антон.

Генерал неторопливо написал что-то на клочке бумаги, присыпал написанное песком из песочницы, протянул Антону:

— Отнесешь утром второго января квартальному. Скажешь, что генерал приказал дать тебе розог.

— Слушаюсь, ваше превосходительство, — опять еле слышно прошептал Антон.

Александр, почти такой же бледный, как слуга, шагнул к отцу.

— Mon pere, я вас прошу… — начал он. — Пожалуйста, mon pere…

Генерал повернулся в кресле:

— Ну что? Что тебе? Опять вмешиваешься в то, что тебя не касается?

Александр потупился и замолчал, мысленно кляня себя. Его вмешательство могло только ухудшить дело: Есипов терпеть не мог, когда сын проявлял, по его выражению, «неуместный сентиментализм».

Антон орудовал у печки заслонками. Он так дрожал, что заслонки жалобно тренькали друг о друга.

— Что стучишь, болван? — опять раздражился генерал. — Кончил, так ступай вон! И надеть ливрею, чучело деревенское!

Антон опрометью бросился из кабинета. Генерал наконец соблаговолил взглянуть на сына.

— Ну, здравствуй! — все еще недовольным тоном сказал он, когда Александр подошел поцеловать его крепкую, вовсе не старческую руку. — Как спал? Что делал вчера? Где был?

Генерал никогда не слушал ответов на такие вопросы. Александр это знал, потому и не отвечал, ожидая, что нужно от него отцу.

— Решил ты наконец, где будешь встречать Новый год? — обратился к нему генерал. — Поедешь со мной к князю Петру Сергеичу? Там всё будет en petit comite, но общество приятное: Шеломовы, Араповы, обе твои кузины — и Долли и Кэт.

Александр потупился.

— Не смогу, mon pere, — сказал он, не глядя на отца и все-таки видя всего его — мускулистого, крепкого, с блестящими, глубоко запрятанными под лоб глазами. — Я ведь еще намедни говорил вам, что зван на Васильевский остров, к приятелям моим — братьям Дреминым. Младший Дремин со мной на факультете учится.

Генерал отстукал костяшками пальцев какой-то военный марш по столу.

— Неужто не поедешь к князю? Ты ведь танцор порядочный, а там будут танцы, барышни из лучших семейств.

— Я уж давно не танцую, mon pere. К тому же у князя в доме скука всегда нестерпимая. Все так чинно, холодно…

— Коли нужно для дела, можно иной раз и поскучать, — возразил отец. Впрочем, я тебя не неволю, Александр, — сказал он насмешливо. — Человек сам находит себе среду: один выбирает знакомство между людьми комильфотными, светскими, известными, другой предпочитает сомнительную компанию каких-то разночинцев, забулдыг, пропойц…

— Но позвольте, mon pere…

— И что это, скажи на милость, за компания твоя? — продолжал генерал. — Какие-то Конкины, Дремины, Шапкины, Ляпкины… Откуда у тебя вкус к подобной шатии? Впрочем, знаю, отлично знаю откуда! — перебил он сам себя. — Все от него же, от твоего обожаемого месье Эвиана, от этого несчастного, подобранного мною оборвыша! Хорошо же он отплатил за все мои благодеяния! Это от него ты набрался всех этих новомодных идеек. От него и твое неповиновение и твоя страсть к разным проходимцам!

Александр вспыхнул:

— Вы несправедливы, отец! Месье Эвиан был честнейший, благороднейший человек. Я стал бы последним подлецом, если бы сказал о нем хоть одно худое слово. И вас, mon pere, я просил бы…

— Надеюсь, ты не собираешься мне указывать, что и как говорить? Есипов пристукнул рукой по столу. — Я тебя не для того сюда вызвал. Будь любезен, объясни, что это еще за история с пожарными, о которой толкует весь город? Князь Петр Сергеич мне вчера говорил, будто ваши студенты целый бунт подняли, будто и ты там замешан, твое имя ему в донесении попалось…

— Никакого бунта не было, mon pere, — неохотно начал Александр. Загорелся дом, где жил наш товарищ Конкин. Мы и побежали на пожар помогать ему спасти что можно из имущества. А тут приехали пожарные, стали нас оттеснять, толкаться, браниться. Один какой-то мерзавец посмел даже руку поднять на Конкина. Конечно, мы — к офицеру. Требуем, чтоб он наказал мерзавца по заслугам. А он, вместо того чтобы наказать, еще пуще принялся науськивать на нас своих людей. Ну, тут мы не стерпели и схватились с ними драться. Уж и досталось же им от нас по первое число!

Александр при этом воспоминании ухмыльнулся и помахал в воздухе кулаком.

Генерал презрительно сморщился.

— «По первое число», «схватились драться»! Ну, братец, понабрался ты от своих Конкиных словечек! Так это правда: сын Есипова дерется с пожарными, как пьяный мужик? Ума не приложу, что сказать князю Петру Сергеичу, коли он опять меня спросит.

— Да так и скажите, папа, как дело было, — бестрепетно сказал Александр, — ведь они там всегда норовят из мухи слона сотворить.

— Кто такие «они», сударь? О ком это ты изволишь говорить в подобном непристойном тоне? — зло перебил его генерал.

Он выбрался из-за стола и раздраженно заметался по кабинету, точь-в-точь как Александр полчаса назад. Да и многое в манерах отца напоминало сына.

— Это что же, вас в университетах обучают этак честить верных слуг государя? Вы что же там, лекции слушаете или критиканством власти занимаетесь? — Генерал был уже в высшей степени раздражения. — Все зло — в этом вашем университетском воспитании, я вижу. Там забивают вам головы разными чувствительными идейками, которые никогда и нигде в жизни не приложимы. Любой гвардейский юнкер во много раз умнее и дальновиднее вас, щелкоперов.