Богатый бедняк - В Нарежный

Поутру наш витязь поступил по-вчерашнему, т. е. пошел в сад, там в купальню, наконец в комнату хозяина, думая найти его за завтраком. Однако ж, к удивлению, ничего такого не видел. Вошедший слуга сказал, что завтрак будет общий в столовой, но что Вирилад, вероятно, завтракать будет у Никанора, куда часа за два отправился в колымаге.

Как сей день, так и пять следующих прошли в тишине и довольстве. Ипполит ел, пил, прогуливался, спал и начал примечать, что между костями и кожею начинает показываться тело, ибо из похода вступил он в пределы отчизны совершенно бестелесен. Он был бы даже весел, если б продолжительное отсутствие Вирилада и совершенная неизвестность, что он делает или что с ним сделалось, его не тревожила.

Под вечер шестого дня по отсутствии хозяина, когда Ипполит после продолжительной прогулки отдыхал в беседке сада, вдруг предстал перед него Охрим, неся в одной руке бутылку и чарку, а в другой блюдо с сладким пирожным.

Поставя то и другое на столе, он сказал: "Пан Вирилад приказал пожелать тебе здравия. Это вино, по словам его, самое лучшее волошское из погреба Никанорова, а этот пирог собственно для тебя стряпала Богомилия. Пополдничай и послушай, что мой пан для тебя сделал, а потом прочтешь письмо, из коего узнаешь, чего и он от тебя ожидает. К утру приготовь ответ, который я отнесу к нему".

С великою охотой принялся Ипполит за полдник, а Охрим начал повествовать следующее: "Как скоро пан Вирилад высажен был мною и Харьком из колымаги у крыльца дома Ннкапорова, то первая встретила нас Богомилия. Пан Вирилад, поздоровавшись с нею, сказал вполголоса: "Прелестная девица! отгадай, кто теперь гостит у меня?" - "Какой-нибудь твой приятель!" - "В половину отгадала! именно приятель, - а зовут его Ипполит Голяк!" Богомилия зарделась как роза, и руки ее опустились. - "Так, - продолжал пан, - он воротился на родину здоров и более влюблен в тебя, чем прежде". - Богомилия ничего не отвечала и шла вперед, а за нею пан Вирилад.

В гостиной встретил нас пан Никанор, принял посетителя очень ласково и начались разговоры; но до обеда и за обедом ничего до тебя касающегося говорено не было. По окончании обеда Богомилия и все служители вышли; одни паны остались за бутылками. Я и Харько, вышед в другую комнату, стали у дверей под предлогом, что наш пан не очень здоров и каждую минуту может нас потребовать.

"Не понимаю, - сказал Вирилад, - как такой разумный человек, как ты, решился единственную дочь свою, милую, прекрасную, первую невесту во всей округе, выдать за пана Ивана, первого негодяя, нечестивца!" - "Пан Вирилад, - отвечал Никанор строгим голосом,- - я люблю слушать твои шутки, но надобно, чтоб они не выходили из пределов благопристойности. Как решился ты про моего будущего зятя и в моем присутствии говорить такую обидную нелепицу?" - "Нет, пан Никанор, - отвечал Вирилад, - то не есть нелепица, что можно доказать перед целым светом" . - "Право? Докажи по крайней мере передо мной, ибо мне это знать нужнее, чем всей Малороссии". - "Изволь, слушай и отвечай, когда будут спрашивать: кто был пан Аврамий до того времени, пока не сделался сотником? Не совершенный ли бедняк, пройдоха? Получив возможность наживаться, не он ли употреблял к тому притеснения, насилия, хищничества, разбои? При всем том он достиг своей цели, т. е.

оставил сыну значительное имение. Не должен ли был он ожидать, что по крайней мере этот самый сын пощадит память его? Ничего не бывало! Пан Иван первый поносит отца своего, рассказывает каждому о его преступлениях, издевается над его раскаянием при смерти и покупает лошадей и собак на ту сумму, которую отец завещал раздать нищим, коих он такими сделал. Не должно ли человека этого назвать нечестивцем?" - Никанор не отвечал ни слова; но слышны были его вздохи. Вирилад продолжал: "В пяти верстах отсюда, на уединенном хуторе, еще при жизни отца завел он сераль из обольщенных им несчастливиц, и он постоянно всякую неделю два раза посещает это жилище бесстыдства. Если такой человек предлагает руку свою кроткой, невинной, нежной девице, не есть ли он - не только негодяй, но изверг, чудовище?"

"Праведный боже! Неужели это все справедливо?" - раздался голос Никанора, и в ту же минуту нечто тяжелое обрушилось на пол. Я и Харько вбегаем в столовую и видим нашего пана, растянувшегося на полу, и Никанора, старающегося поднять его, - но тщетно! Мы подбежали, подняли обрушившегося и посадили на кресло, а обломки прежнего, на коем сидел он, подобрали. "Что это значит, любезный друг?" - спросил Никанор с видимым участием. - "С нами бог! - говорил Вирилад, крестясь правою рукой, а левою ощупывая затылок, - беда за бедой!

третьего дня подломился подо мною конь, а сегодня кресла". - "Неужели тебе поставлено было ветхое?" - спросил опять Никанор с краскою гнева. "Грех это сказать, - отвечал Вирилад, - я думаю, что то же бы случилось, если б оно было и железное. Когда я увидел, что ты, выслушав про беспутство нареченного зятя, зашатался, я быстро вскочил на ноги, но, как-то потеряв равновесие, со всего размаху стукнулся на кресло, оно рассыпалось, и я полетел на пол вверх ногами. Ах! что-то со мною бедным будет!"

По приказанию Ннканора мы увели своего пана в особую комнату, раздели, уложили на постель, и - по его желанию - я один при нем остался, Тут начал он делать мне наставление, какой подвиг должен произвесть я на другой день, что и продолжалось до позднего вечера. Ужин принесли к постеле больного; но он, к великому удивлению Никанора, который тут же находился, объявил, что почти ке чувствует аппетита; и действительно, он съел только молодую жареную индейку и с полсотни раков да выпил по одной небольшой сулейке вишневки и рябиновки.

На другой день, вскоре по восходе солнечном, вследствие данного мне накануне наставления, пустился я домой и, взяв три нарядные платья и нужные к ним приборы у племянниц Вириладовых, отправился в свой хутор. Там, в небольшом господском доме, проживает Лариса, молодая, весьма пригожая, весьма ловкая девушка шляхетского происхождения. Она выписана из Полтавы, где славилась шитьем, вышиванием и мытьем белья на самых знатных панов. Вирилад предложил ей содержание и плату вдвое более той, какую получала она в городе за труды свои, с тем, чтобы всему, что знает, выучила пять девушек в его доме. Она с полгода жила здесь, но как сестра Вириладова и ее дочери подметили сомнительнее поведение этой нимфы, то пан, по просьбе родных, переместил красотку и всех учениц ее в свой хутор. К ней-то отправился я с своим узлом.

Лариса, выслушав предложение Вирил адово и весело взглянув на сто злотых, даваемых именем пана с обещанием подарить вдвое, если она успеет в том, чего от нее требуют, сей час на все согласилась. Я взялся было сообщить ей наставления, от пана мною полученные, как удобнее достигнуть ей своей цели, но она е улыбкой сказала:

"Помни только, Охрим, что собственно до тебя касается; а что до меня, то я не имею нужды ни в чьих советах, и довольно только намекнуть, чего от меня хотят, я уже знаю, как привесть дело к обыкновенному окончанию". Она ушла в особую комнату наряжаться, а я принялся за приготовление к дороге. В легонький, красивый возок впряг два коня, взмостился на козлы и подъехал к крыльцу. Сборы Ларисины, как у всех красавиц, длились немалое время.

Наконец она показалась с узелком под рукою. Она так была хороша, что и я, человек уже не молодой, как видишь, не мог на нее не засмотреться. Я не прежде пришел в себя, как она сидя уже в возке, сказала: "Что же, Охрим? Пустимся в путь". - Я тихо ехал, во-первых, по желанию Ларисы чтобы скорою ездою не растрясти ее, и во-вторых, чтобы удобнее курить тютюн. В самую обеденную пору были представлены мы пану Ивану, когда он шел в сщловую.

Взглянув на Ларису, он остолбенел и несколько времени не промолвил ни слова. Лариса, зная этому причину, потупила в пол глаза, опустила руки и также молчала. "Ну, дорогой пан Иван, - думал я, - едва ли ускользнуть тебе от этой русалки!" - Наконец Лариса подняла прекрасные глаза, уставила их на Ивана и гихим голосом сказала:

"Я несчастна! будь великодушен, добродетельный пан Иван, и дай мне на короткое время убежище в своем доме". - Иван встрепенулся, подошел к прелестнице и сказал с нежностью: "Почему ж и не навсегда, прекрасная незнакомка?

Не долг ли всякого сильного защитить и призрить бессильного! Но кто ты и какими судьбами находишься в моем доме?" - Лариса отвечала: "Я дочь благородных родителей, проживавших в Полтаве. Пока они здравствовали, я ничего не знала, кроме радостей. С год тому назад они один после другого скончались, я осталась под властью самолюбивого, жестокого брата и тут-то узнала, что значит быть сиротою. Брат, не желая иметь меня свидетельницей всегдашних распутств своих, беспрестанно твердил, чтоб я выходила замуж за которого-нибудь из женихов, посещавших дом наш; но как все они были люди, не менее моего брата развращенные, то могла ли я склониться на какойнибудь выбор? Вчера под вечер свирепый властелин сказал мне: "Лариса! даю тебе сроку на размышление: весь этот вечер и целый завтрашний день; послезавтра ты будешь женою пана Олимпана, или я сошлю тебя в хутор и заставлю пасти гусей и уток". - Он ушел, оставя меня в отчаянии. Пан Олимпан, конечно, был богаче всех женихов моих, но в замен того всех безобразнее, грубее, развратнее.