В Батум, к отцу - Анатолий Санжаровский

Предчувствуя необъяснимо надвигающийся разбой средь бела дня, старик раскрыл даже рот, силясь прогнать беду, но с лихорадочно вздрагивавших губ не упало ни звука.

Наконец старик аджарец обрёл дар слова.

– Слюши, кацо! Аба не надо так, да! – разобиженный, выкрикнул он фальцетом. – Я дал посмотри, а ти скуши! Ну?! Эти базар! Нада плати, да, гражданин хароши!

– Само собой, – не переставая молотить, принципиально согласился Вязанка, после чего подозвал меня пальцем и, поведя рукой с огрызком в сторону старика, тихо добавил: – Гля, как мы этого падишаха объедем на кривой козе, – сердито выстрелил в прилавок перед дедом семечками, подчёркнуто укоризненно покачал головой:

– Даю один вопросишвили… Позвольте узнать, так чем это вы тут торгуете, дядя Базар?

– Ка-ак чче-ем?

– Это я вас спрашиваю. Справка из сельсовета? Фамилия? Размер ботинок? – со свирепым упрямством допрашивал Вязанка. – Что, земляк с усами, моргаете? Скажете, не знаю? Ничего, судебная экспертиза скажет. Судебная экспертиза знает всё! – И вдвое тише, ровней против взятого на рысях разгона: – А это, между прочим, экспертизе на анализ…

С гребня пирамидки Никола милостиво берёт два самых крупных яблока под растерянно-виноватым взглядом в мгновение вспотевшего старика, последнего в ряду, и с твёрдым хладнокровием удаляется прочь хватким, парадным шагом.

(А надо сказать, покуда Вязанка был занят, как он говорил, негоцией, я ковырял ботиночным носком горячую пыль, не спуская с Николы судорожно-цепких взглядов искоса.)

За воротами рынка Вязанка принимается безо всякой на то охоты жевать сушеный инжир – выпал из рукава в подставленную колодцем ладонь.

Я плетусь сзади. Приглядываюсь.

У него оба просторных рукава полны всякой фруктовой всячины.

В отместку читаю ему с плаката:

– «Всегда надо вставать из-за стола с чувством некоторого желания ещё поесть».

– За совет чувствительно благодарен, но намёка на делёж, пардончик, не принимаю. Да с каких это пор я с тяжелобольным худым карманом, где нет как нет даже на развод запаха медяков, должен кормить-поить ещё и тебя, паиньку? Как же, всю жизнь мечтал… Ну, чего ты вот за мной тенью, а к прилавку ни ногой?

– Не умею я…

– Весьма сочувствую. Но, насколько мне известно, университетских курсов для твоей персоны в Батуме не откроют. Меня вот тоже не учили… А впрочем, и не умей: что барышня не знает, то ей и под масть.

– Ты! Не хватай через край!

– Не тетерься… Страсть как люблю подкатываться к гордячкам с приношениями… Бери.

Никола насовал мне полные карманы орехов, сухих инжиров, даже свежей черешни.

Я удивился.

– Когда ты только и успел?

– Секрет фирмы. А фирма секреты не раздаёт.

– Ну а всё же?

– Если бы я знал… Руки… Сами берут в долг без отдачи…

Вязанка вздохнул, с досадой покачал головой.

Я живо упрятал всё в дальний сундук. Съел.

– Ну как, отобедало земство? – подмигнул Вязанка.

– А куда ж оно денется…

– Как меню? Претензии, может, пожелания какие? – Вязанка склонил голову в поклоне.

– Спасибо. Так вкусно… Всего было за глаза.

7

Беда беду выслеживает.

Беда по беде, как по нитке, идёт.

А потом был вечер, был вокзал.

Все-таки дворяне из нас не получились: на дворе не пришлось ночевать.

В зале ожидания облюбовали рядышком две скамейки, пали.

Только слышу это я сквозь сон, в рот мне норовят что-то такое затолкнуть.

Открываю глаза – здрасьте, пожалуйста! – на моей скамейке лежит валетом юная особа. Юбочка по форме, с декольте… Лежит и так это старательно водит у моего родного носа босой пяткой.

Приподымаюсь на локоть – спит. Ну, стиснул я зубы, лёг. Только она снова по-новой. Ах ты!.. Я и дай щелчка по той пятке.

Соня ойкнула. Села.

– Послушайте, какавелла, вы что?! – напылил я.

– Ax, извините, так это к вам я приставала? А мне снилось, новые туфли ни в какую не лезли… Я так старалась, так старалась…

– Скажите на милость, она старалась! Может, ещё орденок потребуете за свои старания?

Девушка оживилась.

– На орден я не замахиваюсь. А вот… – Она в морщинки собрала лоб. – Какавелла – это что будет?

– Ше-лу-ха се-мян ка-ка-о! – вытягивая голос, торжественно произнёс я довольно отчетливо. По слогам.

– На что ж вы меня так? А? Какая ж я вам шелуха?… Мария я! Савичева! Вы слышите?

Я не мог не слышать её истерического крика. Растерялся и искательно кивнул.

Видать, согласного кивка ей показалось мало, отчего уже без слов – вот тебе венец! – мне была высочайше пожалована сочная, жизнеутверждающая пощёчина.

– О времена, о нравы! – ладясь под тон светского льва, сказал Вязанка, потягиваясь со сна и спуская ноги на пол. – Мадам, насколько мне известно, хорошенькие ручки даны женщинам скорее для ласки, нежели для мамаева побоища. Зачем же попирать золотое назначение и из вполне здорового красавца делать мне инвалида первой гильдии? Я не собираюсь втягивать вас в дискуссию, только напомню с вашего позволения: с одиннадцати вечера до семи утра закон в Англии вообще запрещает драться.

– А оскорблять что, можно круглосуточно?

– Откровенно если, – сказал я Вязанке, – вина на мне. Не сдержался… Не в честь… А потому, – я повернулся к девушке, – я и прощу у вас прощения.

Она кивнула рукой.

– Да уж…

С минуту она тяжело смотрела себе на ноги. Вдруг у неё прорезалась потребность в стоне.

– Память у меня не воробьиная… Помню… Ложилась я спатуньки в танкетках… Вы!.. Ты!..

Я разозлился.

– Да опомнись! Неужели думаешь, проглотил? Потрогай живот, совсем пустой… Чего хныкать? Сходи поплачь в жилетку родной милиции. Это она не уберегла. А я тут сторона!

На шум довольно смело подошёл крутощёкий милиционер.

Что да чего да всю троицу и упрячь до утра, до выяснения, в смежные палаты с кроватями.

Мечта!

– Вы, девушка, – сказал дежурный пострадавшей, – будете одна в дальней комнате. Закроетесь на крюк. Если что, кричите. У вас, у женщин, глоточки дюралюминиевые, заслышат и мёртвые, не то что я, – и запер нас.

Немного погодя Никола, неуверенно настукивая калачиком указательного пальца по холодной оконной решётке, говорил с тревожной усмешкой:

– Слышь, как бы нам не надели тут браслеты и не пришлось бы Коле Вязанке играть по ночам на скрипке[3]… Как думаешь?

Я не отвечал, засыпая.

8

Даровой рубль дешёв.

– «Вставайте, сударь, Вас ждут великие дела!»

Я открыл глаза.

Вчерашняя незнакомка, вовсе и не дурная собой, как показалось мне ночью с сонных глаз, стояла у окна, заплетала косу и улыбалась, улыбалась то ли мне, то ли молодому утру, и так хорошо улыбалась на всю комнату, что я поймал себя на том, что тоже улыбаюсь.

Короткий разговор улыбок обломило мгновение, когда я вспомнил, где я и что со мной.

– Ждут великие дела? В Петропавловке?

Она рассмеялась, укладывая косу золотой короной на голове.

– Эта крепость давно музей. Раз. Во-вторых, танкетки я вчера сунула в сумку под голову и забыла. Представляете? Вот где Маша-растеряша! Я уже рассказала про всё про это дежурному. Извините меня, что вышло так. Я ухожу. Прощайте, дорогие соколки!

– Сударыня! – поднял над подушкой голову Вязанка. – Что мы в цене, мы знаем и сами. Лучше подумали бы, как из-за вашего финта ушами нас могли с дудками свезти туда, где и трудолюбивый Макарио тёлочек не пас. И тогда что, добывай мы ударно уголёк-чернослив? Покорно благодарю! Вам неохота знать, сколько у нас отняли ваши танкетки калорий? Вы ничего не желаете пожертвовать на их скромное восстановление?

Она растерянно отвернулась. Достала из-за пазухи вышитый красным платочек.

– У меня всех-то денег одни воробьи. Мелочь… так, пустяки… Рубль вот на автобус до дома…

– Это всё ж таки больше, чем ничего. – Он протянул растопыренную пятерню. – Ну-с… Смелей.

Она боязливо вернулась, тонкими длинными пальцами вбросила в ладонь смятую комочком бумажку, как бросают в урну огрызок.

– Пани! Адрес или счёт в банке!

– Это ещё зачем?

– Проценты с рубля, пока его не верну, куда прикажете посылать?

– Оставьте ваши шуточки…

– И не думал шутить. Без адреса не выпущу.

Девушка сердито хмыкнула, но назвала совхоз «Лайтурский» и в мгновение исчезла за дверью.

– Слушай! Тебе не мерзко обирать девчонок? – набросился я на Вязанку.

– Да не липни хоть ты, митрополит несчастный! И без тебя знаю, кипеть мне в пенкешеле! В этом смоловарном котле…Только против своего хобби не попрёшь. Да и зачем? Выгодная штучка! Дашь на дашь… Я галантно напомнил – мне деликатненько хрусталик на подносе.

– Эх ты!..

– Ты рублю не груби. Перед продавцом все рубли равны.

– Ну а перед совестью?

– Три ха-ха-ха, – в задумчивости проговорил по слогам Вязанка. – Твоими устами… Мда-а… Дежурный меня мучил, белянка твоя, – взгляд на дверь, – дай бог, чего ей хочется, мучила. Ты тянешь за душу. Ещё и совесть возьми меня в тиски… Не слишком ли много мучителей на одного? Никакой пропорции не вижу, отец Григорио. Или ты хочешь вбить мне, «плох тот мученик, который не рвётся в великомученики»? Посмотрим, как тебя будет терзать твоя родная совестишка, когда кинешься щи наворачивать на девчачий хрусталик, что, кстати, я обязательно верну… Айда лучше в столовую, а там и в мореходку.