Цифровой подружитель - Андрей Буторин

Думай, Гарик, думай!.. А что тут, собственно, думать? Если бы я мог прочитать иероглифы на ракушке! А так… Думай – не думай, а ломать следующий отросток надо. Хуже не будет! И я хрустнул третьим ракушкиным «пальцем».

И вовремя! Как раз распахнулась дверь, и в палату из коридора упал прямоугольник света. С тенью посередине. Не с той, призрачной, как те, что «доставали» меня целый короткий день, а с обычной, человеческой. Тень замерла у порога, а вовсе не шныряла по палате, норовя вытворить со мной что-нибудь побольнее. Но замерла что-то уж слишком надолго.

– Эй! – крикнул я. – Кто там?!

Крикнул – и не узнал свой голос. Он прозвучал глухо, словно я прижал ко рту ком ваты.

– А-а! У-у-у!!! – попробовал я еще раз. Звуки будто не улетали от меня, а падали тут же, на мягкое одеяло. Час от часу не легче… Я поднялся с кровати. Ого-го! Да воздух и сам стал как кисель! Я резко взмахнул рукой. Лучше бы я этого не делал! Руку обожгло, словно я бухнул ее в горячущую воду. Я чуть не замахал ею снова от боли, но вовремя одумался.

Двигаясь осторожно и медленно, словно под водой, я все же дошел до двери и выглянул в коридор. Тень отбрасывала пожилая, толстая медсестра. Она держалась одной ладонью за дверную ручку, в другой блестел шприц, но самое смешное творилось у нее с ногами, точнее, – с одной ногой, правой. Она как раз занесла ее, чтобы сделать шаг. И забыла, видимо, опустить. Так и стояла, не шевелясь, на одной ноге. Ладно бы это была молодая девушка – выглядела бы она, наверное, не столь глупо. А пожилая, пузатая тетенька смотрелась в этой позе очень прикольно!

Но мне было не до смеху. Я уже все понял. Не помогла мне ничуть ракушка – она просто поменяла меня с остальным миром местами. Теперь я стал более «скоростным». Наверное, сейчас я казался медсестре мелькающей тенью.

Придется думать дальше. Я снова направился в палату. Каждый шаг давался мне с трудом: казалось, стоило начать двигаться, как тут же поднимался мощный ветер, дующий прямо на меня. Знаете, как бывает, когда идешь зимой навстречу сильной метели? Только ветер этот был какой-то больной – совсем неподвижный. Приходилось даже наклоняться, продавливая всем телом упругий воздух.

Войдя в темную палату, я нашарил на стене выключатель и хлопнул по нему ладонью. Свет не зажегся. Вместо этого из выключателя медленно, как сонные мухи, полетели яркие оранжевые искры, а следом, совсем уж ползком, – осколки пластмассы. Тьфу ты! Придется сидеть в темноте.

Но долго я сидеть и не собирался, хотя и забрался снова на кровать с ногами.

Стыдно признаться, но в голову мне полезли вдруг нехорошие мысли. Даже неудобно говорить… Но это ведь только мысли, правда? К тому же, я и сам прекрасно понимаю, что они гадкие… Я ведь не собирался делать то, что подумал… Короче, я представил себе, как я легко могу сейчас разжиться чем угодно. Я мог бы ходить себе по магазинам и брать все, что захочу! Сладости любые, жевачку, чипсы… Да что там чипсы! Я мог взять компьютер самый навороченный, кучу любых дисков с играми и фильмами, планшет, дорогущий смартфон. Я даже мог набрать себе денег сколько угодно! Стоит в любой банк зайти. Никто же меня не заметит и остановить не сможет. Пока увидят, как что-то исчезло вдруг из-под носа – я уже за десять километров буду.

Вот какие глупости пришли мне в голову… Это все, наверное, из-за боевиков и бандитских сериалов. Надо будет телик смотреть поменьше, а то прям самому за свои мысли стыдно!

А вот в школе бы мои теперешние способности пригодились точно. Вызывают меня, например, к доске. Пока училка еще только последнее слово произносит, я уже успею весь параграф выучить. А на контрольных списывать бы мог у любого отличника – ходи себе по классу да выбирай, у кого почерк лучше.

Но это тоже, конечно, глупость. Во-первых, я и сам не двоечник. А во-вторых, учителя вообще бы не замечали, что я в классе, и ставили бы мне сплошные пропуски. Разве что сидеть минут десять (моих минут, а для них, может, всего две секунды) не шелохнувшись… Но это ведь невозможно! Да и все равно, смысл какой? На две секунды появлюсь, а потом на глазах у всех стану «тенью». Вот переполоху-то будет!

Нет уж, ничего хорошего от моей супербыстрой жизни ждать не приходилось. Тем более, и состарюсь я так быстрее всех своих друзей… Нет-нет-нет! У меня даже плечи передернулись, расталкивая воздушный кисель.

В общем, нечего тут было больше думать, глупостями мозги засорять. Что медленным быть в быстром мире, что быстрым в медленном – как говорит папа, хрен редьки не слаще. Не знаю, ни хрена, ни редьки я не пробовал, а вот разные эти скорости я на себе испытал. Не понравилось! И я отломил четвертый отросток у ракушки.

Глава 4. В краю незаходящего солнца, или О казусах сна на свежем воздухе

Хорошо, что я и так уже лежал, а то бы, наверное, упал. Я очутился в лесу! Лес был каким-то хиленьким, редким, с низкими кривыми березками. Но сразу я не обратил на это внимания, мне хватило и того, что вместо кровати подо мной оказался мох, а вместо больничных стен вокруг – деревья. Не важно, кривые или прямые.

Я вскочил на ноги. Хорошо хоть, воздух оказался обычным. Да и листья на березах шелестели, как им и полагается – с нормальной скоростью и звуком. Но даже это меня не сильно обрадовало. Какая уж там радость, я просто сел снова в этот дурацкий мох и заревел.

Папа говорит, что слезами горю не поможешь. А попробуй тут удержаться, когда такие дела творятся! Лучше бы я эту ракушку вообще никогда не видел. И зачем ее папа привез с этого Севера? Лежала бы она в своем лесу…

Я сразу перестал плакать. Нет, все-таки есть во мне что-то такое… Шестое чувство, что ли, или, как ее там… интуиция? Слово «лес», которое я сказал мысленно, заставило эти мои мысли сначала скукожиться, затем распрямиться, а потом и сложиться в вопросительное предложение: «А не тот ли это лес?» И что-то внутри меня подсказывало: «Тот, тот! Какой еще-то?»

Вот тогда я и осмотрелся внимательно. И что березки невысокие и кривые заметил, и белый мох под собой разглядел и солнце… Да-да! Я ведь ночью сюда попал, а солнце, хоть и у самого горизонта, хоть и не ослепительно-ярко, но светило. Лес-то редкий был, да еще и на склоне небольшого холма рос, так что солнышком среди ночи я полюбоваться сумел. И тут же вспомнил, как папа рассказывал, что на Крайнем Севере, за полярным кругом, солнце летом не садится круглые сутки. Так что я больше почти не сомневался, что оказался именно там, где папа нашел злосчастную ракушку. А когда увидел, что под холмом, между деревьев, поблескивает вода, а макушки у тех деревьев срезаны, словно ножом, окончательно это понял.

Понять-то я понял, а что делать дальше все равно не знал. Можно было поискать людей – папа рассказывал, что это место недалеко от города. Насколько недалеко? Он говорил, что ехали на машине. Не помнил я больше ничего: долго ли, коротко ли ехали, в какую сторону… А может, папа и не рассказывал про это. Кабы я знал заранее – все бы выспросил! Теперь мне оставалось разве лишь одно – залезть на вершину холма и оглядеться. Но холм-то – это только я его так называю, на самом деле – это гора целая! Не огромная, конечно, не такая, на которые альпинисты лазят – эта была и ниже и совсем не крутой. По-моему, их на Севере сопками называют. Тьфу, да не все ли равно, как этот холм называется, главное было то, что я ото всех переживаний сильно устал, и ноги мои отказывались совершать какие бы то ни было восхождения. Оставалось одно: устроиться где-нибудь под кустиком и постараться уснуть, чтобы утром все же забраться на эту чертову гору.

Имелся, правда, еще один путь… Ведь у ракушки остался последний отросток. Можно было отломить его и посмотреть, что из этого получится. Только мне совершенно расхотелось ломать что-либо у этой ракушки! Мне и на саму-то нее смотреть было тошно. Может, выкинуть ее, вернуть на законное место? Вдруг тогда она сжалится надо мной, и я окажусь рядом с мамой и папой в нормальном мире? Попробовать стоило.

Но сначала я все же нашел местечко для ночлега. Оказывается, кроме берез здесь росли и ели, вполне нормальные, высокие и колючие. Я увидел их левее и чуть ниже по склону. Ну, ниже – не выше, вниз я все-таки спустился. Нижние ветви одной старой елки раскидистым шатром опускались до самой земли. Я залез в этот шатер как в палатку. Оказалось довольно уютно, лишь кололись иголки, обильно рассыпанные по «полу». Свернулся калачиком и приготовился заснуть, но вспомнил о ракушке: я ведь собирался оставить ее в лесу. Вылезать наружу не хотелось – сон уже почти сморил меня, – и я подумал: а не все ли равно, где я эту ракушку оставлю, под открытым небом или под елкой? И я просто-напросто положил ее рядом с собой на пожелтевшую хвою. И тут же заснул.

…А вот дальше… Дальше я не знаю, что и было. Правда, до сих пор не уверен: приснилось мне то, что произошло дальше, или это все-таки был не сон? В первое верится легче, зато второе все объясняет. Ну или почти все. А может, у сна на свежем воздухе есть какие-то свои особенности? Я ведь никогда не спал прежде в лесу…