Играй против правил. Как нестандартные решения спасают жизни и миллиардные бюджеты - Марк Бертолини

Я вырос в семье и обществе, которое, так или иначе, всегда было «под часами».

Я родился в 1956 году в Детройте, старшим из шести детей, появившихся на свет в течение семи лет. Подумайте об итальянских и ирландских католиках. Моя мать назвала четырех мальчиков именами апостолов (Джон, Питер и Филипп[9]) и евангелиста (Марк). Мой отец назвал девочек Анжела и Нина. Несколько лет мы жили в Ист-Сайде, районе, который больше не существует, а потом наша растущая семья перебралась на окраину города, в Сент-Клер-Шорс. Если наша страна и была в разгаре великого послевоенного бума, то я, определенно, не знал об этом. Мой отец работал мелким подрядчиком в автомобильной индустрии, а моя мать раз в неделю работала в кабинете педиатра, так что могла приносить домой вакцины. В нашем доме площадью тысяча квадратных футов[10] была одна ванная комната, и нам разрешалось мыться раз в неделю. Детям приходилось выцарапывать еду, одежду и внимание. Когда мы садились за стол, блюда подавались на вращающемся подносе, и мы могли рассчитывать только на одну порцию. На каждый учебный год мы получали пару теннисных туфель, пару штанов и три рубашки, и если я хотел, чтобы они были чистыми, я стирал и гладил их собственноручно (наша гладильная доска была прикреплена к стене на кухне). Я спал на одной койке с братом Филом, а сестрам приходилось проходить через нашу комнату, чтобы попасть в свои. Зимой, когда задние дворы вдоль нашего квартала замерзали, превращаясь в один длинный хоккейный каток, мы с братьями обматывали ноги каталогами Sears и использовали их в качестве щитков для голени.

Мы с братьями и сестрами были очень дружны, всегда заботились друг о друге, чего и следовало ожидать в семье с сильными итальянскими корнями.

Мои дедушка и бабушка по отцовской линии, приехавшие в Америку в 1929 году, были чистокровными и гордыми северными итальянцами – из регионов Тосканы и Милана, с глубокими предубеждениями против других частей страны. Отец моей жены был родом с «носка» итальянского сапога, и когда мы поженились в 1979-м, мои дедушка и бабушка со стороны отца отказались приехать на свадьбу.

Отец был искусным плотником, который мог сделать столы и кресла для первого этажа нашего дома, но как производитель деталей он создавал отделку из красного дерева для автомобилей. Работы было много, но загрузка была непостоянной, так что он играл в боулинг для дополнительного заработка. После того как в одиннадцать вечера заканчивались игры лиги, начинались другие соревнования. Они выставляли кегли, собирали по пять баксов за игру и играли до пяти утра. Победитель получал шестьдесят процентов банка, и если игра шла, все было замечательно. Я тоже играл и участвовал в турнирах, и научился это делать очень неплохо. Папа хотел, чтобы я стал профессиональным боулером. Этого не произошло, но мои выигрыши помогли мне оплатить колледж.

Родители моей мамы работали шофером и няней у семьи Ремик в соседнем Гросс-Пойнте (Джером Ремик был известным музыкальным издателем), так что моя мать выросла в доме для прислуги площадью десять тысяч квадратных футов[11] с девятью спальнями, двенадцатью ванными комнатами и крытым бассейном. Ее брак с моим отцом был билетом от изобилия к дефициту.

В качестве медсестры мама могла сделать карьеру, но оказалась в ловушке череды беременностей. Она сожалела о решении выйти замуж всю оставшуюся жизнь и, чтобы выплеснуть неудовольствие, била нас за ничтожные огрехи или уговаривала отца снять ремень и выпороть нас. Родители мало отличались от большинства родителей в нашем районе.

… … … … … … … … … … … … …

Это была другая эпоха. Взрослые, закаленные Великой депрессией и борющиеся за то, чтобы выжить, правили железным кулаком и не отличались терпением.

… … … … … … … … … … … … …

Мои собственные родители никогда по-настоящему не причиняли нам физической боли, но словесные удары были, вероятно, еще хуже. Мы с братьями шутили, что нас зовут «чешущие яйца сукины дети». Мама однажды сказала Анжеле, что если бы она могла начать все с начала, то остановилась бы после трех детей. Анжела была четвертой.

Отцу был присущ азарт, который он передал детям. Когда мы с братьями дрались в доме, он выводил нас на улицу. Сев за столик для пикника, отец затягивался «Лаки страйком», стряхивал пепел на брюки и говорил: «Теперь вы двое будете драться, пока один из вас не сдастся». Именно это мы и делали.

Мой отец не терпел никаких возражений. Однажды он работал в гараже и велел мне вынести мусор. Я сказал, что должен играть в мяч. «Я хочу, чтобы мусор убрали прямо сейчас», – сказал он. Но я продолжал настаивать. А потом – бац! – молоток пролетел мимо моей головы и воткнулся в стену. Я обернулся и посмотрел на отца, а он смотрел на меня. «В следующий раз он будет у тебя в голове, – сказал он. – Вынеси мусор».

Вот так мы росли.

… … … … … … … … … … … … …

Жизнь – это борьба. Не жди перерывов. Выживают только самые крутые.

… … … … … … … … … … … … …

По утрам в выходные мы ходили на футбольное поле и набирали команды. Никто не получал награды за участие и даже само участие в игре было не гарантировано. Если тебя не выбирали, ты сидел на скамейке и смотрел на игру. Тебя считали неудачником и ожидали, что ты будешь тренироваться до тех пор, пока не станешь достаточно хорош, чтобы тебя выбрали. Это был дарвиновский мир, и он создал во мне во мне воинственную жилку, которую я носил в себе всю оставшуюся жизнь.

Но даже в этой среде нам часто приходилось думать о более обширном моральном кодексе, который мой отец навязывал своим особым образом.

Я начал работать на отца, когда мне было тринадцать, и я учился в средней школе Саут-Лейк. Занятия заканчивались в час дня, автобус довозил меня до большой мастерской,