Баба Яга и ее внучки Ягобабочки - Лев Кузьмин

— Не выдумывай, не выдумывай! Не к чему… Не утонул твой Егорка. Говори скорей, что за него дашь. Что речке за него обещала?

И спрыгнула на песок перед Манюшкой Сорока-Белобока, Длинный хвост, Хитрые глаза.

— Что дашь? Что дашь? Говори быстрей!

— Да всё отдам! Всё! — обрадовалась Манюшка. — Если хочешь, в няньки к твоим сорочатам пойду!

— Нянька нам не нужна, — стрекочет Сорока, — мои ребятки давно по лесу разлетелись. Подари мне лучше платок. Я стара становлюсь, мне солнцем голову напекает.

— Бери! — торопится Манюшка. — Бери, да сказывай про Егорку. Где он?

— А вон там… — показывает крылом Сорока. — Плывёт вниз по речке, как на кораблике, в своей деревянной тележке. Если не догонишь, в море унесёт.

Охнула Манюшка, помчалась по берегу. Сорока платок на голову повязала, впереди Манюшки летит, путь указывает.

Да только Сороке по воздуху — легко, а Манюшке по земле плохо. На пути буераки, шиповник, крапива.

Изожглась она вся, искололась на бегу, а быстрой речки ей всё равно не перегнать.

И опять заплакала было Манюшка, да тут на пути жаркий малинник, из малинника Медведица вылезает. Большая, косматая, вся пасть измазана ягодами.

Манюшка и перепугаться не успела, Сорока сразу к Медведице:

— Выручи, выручи! Помоги речку обогнать. Манюшка тебя чем-нибудь отдарит.

— Чем? — проворчала Медведица. — Я у неё ничего не вижу.

— А передничек? — говорит Манюшка. — Хочешь, передник свой подарю?

Взяла Медведица передник, не спеша примерила, говорит:

— Мал!

А потом подумала, подумала, за ухом почесала, опять подумала, да и согласилась:

— Ладно. Сойдёт. Я его дочке Малашке отнесу, ей передничек придётся впору. Садись, Манюшка, верхом, поскакали обгонять речку.

Села Манюшка на Медведицу, ухватилась за нечёсаный загривок, и понеслись они вдоль берега по кустам, по чащобам, по буеракам так быстро, что Сорока погналась, погналась было за ними, да и опустилась на ёлку, протрещала вслед:

— Дальше одни скачите! Мне невмочь.

Косолапая Медведица ломится через лес, Манюшка пригибается, чтобы её сучками не сшибло, всё поглядывает туда, где за тёмными деревьями речка блестит, и всё просит:

— Скорей! Скорей! А то Егорка в синее океан-море уплывёт.

И вот лес кончился, впереди опять просторные луга, и речка разлилась таким широким плёсом, что почти не видно второго берега. Но виднеется там, на самой середине, светлое пятнышко, и похоже, что это Егоркин кораблик-тележка и есть.

— Матушка Медведица, — просит Манюшка, — ты меня сквозь чащи лесные пронесла, через овраги перенесла, так перенеси и на середину речки. Помоги пригнать Егоркин кораблик к берегу.

— Нет. Всё. Уморилась! — отвечает Медведица. — Поплетусь к дочке Малашке, понесу ей передник. Дальше за подмогой обращайся к дядюшке Журавлю. Вон он, долговязый, востроносый, расхаживает по лугу во своём сером да окоротелом пиджачишке.

Манюшка ёжится:

— Очень с виду строгий он… Его просить — новые подарки дарить, а у меня больше ничего не осталось. Только вот это платьишко, да и то штопаное.

— Подарков нет — поклонись пониже! — буркнула Медведица и устало побрела в лес.

Подбежала Манюшка к Журавлю, поклонилась низко:

— Дяденька Журавль, нет у меня подарков, да всё равно выслушай! Глянь скорее вдаль на речку, там моего братика Егорку в море уносит…

Не успела она и досказать, Серый Журавль-Долгие ноги-Вострый нос мигом со своей высоты глянул вдаль на речку и закурлыкал:

— Курлы-курлы! Караул! Где вы, мои ребята-журавлята? Скорей! Сюда! Надо мальчика Егорку выручать!

Взмахнул Журавль сильными крыльями, взлетел над всем голубым простором. К нему, откуда ни возьмись, два серых журавлёнка пристроились. И они полетели на середину речного плёса спасать Егорку.

Полетели, подцепили кораблик-тележку за края, да и к берегу причалили.

Сидит там Егорка живёхонек, здоровёхонек, знай себе агукает, смеётся, а Манюшка не знает, что и делать от радости. То ли братца обнимать, то ли Журавля благодарить. Кланяется она ему опять до земли, кланяется и журавлятам, просит прощения, что нет у неё подарков.

А журавлята свои серые, окоротелые пиджачишки одёргивают, сами радуются, прыгают, кричат:

— Да ты что? Да какие такие подарки, когда братец в море уплывает… Ничего нам, Манюшка, не надо, и кланяться нам не надо, мы сейчас тебя ещё и проводим домой!

И они помогли Манюшке докатить братца до самой деревни Тёплые Лопушки, а там уж — переполох! Родители с поля, с работы вернулись — волнуются. Вся деревня волнуется. А как только завидели на дороге братца в тележке, да Манюшку, да её долгоногих, крылатых помощников, так тут все и бросились к ним.

Мать с отцом даже браниться не стали. Схватили Егорку, давай по очереди целовать его да тетёшкать, а старые да малые деревенские жители обступили Манюшку:

— Ну, как? Побывала на всём на просторе? Повидала вольный свет? Каков он?

И Манюшка засмеялась, и ответила:

— Повидала, повидала… Он болыпой-преболыыой, но пугаться в нём нечего. Он — добрый!

И показала на тех, в сереньких, коротких пиджачишках журавлят, которые в беде ей помогли, да ничего за эту помощь с неё не потребовали.

Девушка-Ель

Беда у девушки случилась: умерли почти в одночасье её старые мать и отец.

Распрощалась девушка с ними, затосковала крепко: «Как дальше быть? Ведь после батюшки, матушки у меня братков, сестёр и тех нету… И выходит, не нужна я теперь и и кому, да и мне самой жить-стараться больше не для кого!»

И вот она вздыхает, и вот она горюет. И так в печали < моей замкнулась, что ни друзей, ни подруг, ни соседей в к ревне почти не замечает, а всё бродит за дворами, за гуменниками в полном одиночестве.

И бродила она так, бродила, да и забрела в сумерках поздним вечером на полянку в лес.

А там — тишина, а там — покой. Там лишь высоко над темными деревьями горят предночные звёзды, да снизу по траве расстилается белый туман.

Встала девушка посреди этой поляны, поглядела, как мягко туман к самым ногам её ластится, послушала здешнюю тишь и вслух прошептала:

— Вот тут бы мне какой-нибудь ёлочкой навсегда и остаться…

Прошептала, прежнее своё повторила:

— Всё равно я не нужна никому. Всё равно мне, девушке, больше жить не для кого.

И только она проговорила это, как вдруг белый туман-то всколыхнулся весь, — из тумана на девушку тёмными, колдовскими глазами смотрит Лесной Дух.

Смотрит не грозно, смотрит участливо, седою головою качает:

— Ой ли? Надо ли тебе в ёлочку обращаться? Смотри, не раскаешься ли потом?

А девушка в расстройстве безутешном Лесного Духа не страшится, девушка говорит:

— Надо! Надо мне стать ёлочкой! И в этом я, нет, не раскаюсь.

И привзмахнул тогда Лесной Дух рукавом туманным, шевельнул бровями лохматыми, сказал тихо:

— Быть по-твоему… Но сначала, девушка, ус-с-сни, ус-с-сни…

И девушка как стояла, так и заснула. А когда проснулась, то видит вокруг себя прежнюю полянку, только полянка эта вся оплёснута теперь утренним, ясным солнышком.

На полянке цветы раскрылись. В траве светлая роса переливается. И девушка про себя, молча, удивилась: «Надо же, какой мне приснился сон…»

И хотела девушка по росе, по траве к дому, к деревне направиться, да вдруг чувствует — ей и одного шага не шагнуть!

Шевельнуться под ветерком она слегка может, а ступить ей ни влево, ни вправо уже нельзя. И поняла девушка, что тот сон её был не сон, что она в самом деле стала зелёной Елью.

Поняла, но и опять не испугалась. Про себя даже подумала: «Вот и хорошо… Вот и буду свой век вековать, буду горе своё горевать здесь в тихом, лесном одиночестве…»

И стоит она, под горячим солнышком дремлет, и ей вроде как становится всё спокойней да спокойней.

Но тут на поляну хмурая тень наплыла, в небе чёрная туча зарокотала, во всю поляну полыхнула молния и заплескал по цветам, по травам проливной дождь.

Выскочил из травы маленький зайчонок. Не знает с перепуга, куда деваться. Ливень его поливает, гром над ним грохочет, зайчик от быстрых молний мечется туда-сюда.

А Девушка-Ель смотрит на него, думает: «Вот ещё один горемыка… Да только что мне до него? Я же ведь решила: мне уж ни о ком нет никакой заботы…»

Но думать она так думала, а сама всё на зайчонка глядит и глядит, отвернуться не может. И вот, хотела — не хотела, а стало ей мокрого бедолагу жаль.

Шевельнула она широкою веткой, вроде как подала зайчику знак: «Иди, мол, скорей сюда… Иди ко мне, малышка, иди!»

Зайчик с ходу под ветку — прыг! Зайчик дальше, глубже под другую ветку — шмыг! И там, в гущине, прижался к сухому, тёплому стволу.