Ради Елены - Элизабет Джордж

— Что-нибудь есть? — спросил Шихан.

Дрейк остановился, чтобы зажечь сигарету. Он затушил спичку рукой в перчатке и положил ее в маленькую коробочку, вынутую из кармана пальто. Шихан промолчал. Этот чертов Дрейк никогда не приезжал, не подготовившись.

— Похоже, у нас нет орудия убийства. Придется прочесывать дно реки.

Отлично, подумал Шихан, мысленно подсчитывая, сколько на это потребуется времени и людей. Затем он подошел к телу.

— Девушка, — произнесла эксперт, — совсем ребенок.

Глядя на труп девушки, Шихан подумал, что в лесу нет той тишины, которая, по мнению многих, сопутствует смерти. С шоссе доносились автомобильные гудки, шуршали шины, скрипели тормоза, слышались голоса людей. В ветвях деревьев щебетали птицы, и где-то далеко пронзительно взвизгнула собака то ли от боли, то ли от радости. Жизнь продолжалась, несмотря на близость смерти и жестокость совершенного преступления.

Убийство было жестоким, в этом не оставалось сомнения. Хотя труп был завален листьями, Шихан увидел достаточно, чтобы сделать выводы. Кто-то ударил девушку в лицо. Капюшон ее спортивной куртки был обмотан вокруг шеи. Вскрытие покажет, умерла ли она от удушья или от травмы головы. Ясно было одно: опознать девушку невозможно. Ее лицо было изуродовано.

Шихан присел на корточки. Девушка лежала на правом боку, лицом к земле, длинные волосы разметались вокруг, руки вытянуты, ноги слегка согнуты в коленях.

Задумчиво покусывая нижнюю губу, Шихан поглядел на реку, блестевшую в пяти футах от места преступления, потом перевел взгляд на тело. На девушке был выпачканный в земле коричневый спортивный костюм и белые кроссовки с грязными шнурками. Ее тело было стройным и подтянутым. Она была словно страшный сон, в реальность которого детектив не хотел верить. Шихан поднял руку девушки, чтобы посмотреть, нет ли на куртке инициалов. Он с шумом выдохнул, увидев вышитые на груди слова «Сент-Стивенз-Колледж».

— Черт возьми, — пробормотал Шихан. Опустил руку девушки и кивнул фотографу: — Снимите ее.

Шихан вгляделся в туман. Казалось, начало проясняться, или, может, просто посветлело. Но ему было все равно, потому что он родился и вырос в Кембридже и знал, что находится за плотной, колеблющейся дымкой. Питерхаус. Через улицу Пембрук. Слева от Пембрука Корпус-Кристи. Дальше к северу, западу и востоку раскинулись другие колледжи. Вокруг лежал город, который стал известен благодаря университету и жил за счет него. И все это — колледжи, факультеты, библиотеки, предприятия, дома и люди — представляло собой неразрывную связь, которой было более шестисот лет.

Сзади послышался шум, Шихан обернулся и встретился взглядом с сердитыми серыми глазами Дрейка. Очевидно, эксперт знал, чего можно ожидать. Он давно искал возможности сунуть палки в колеса своему подчиненному по лаборатории.

— Если только она сама не размозжила себе лицо дубиной, которую потом уничтожила, то самоубийство исключается, — заметил Дрейк.

В своем лондонском офисе суперинтендант Скотленд-Ярда Малькольм Уэбберли разминал уже третью по счету сигару и рассматривал лица своих подчиненных, размышляя, заметит ли кто-нибудь его неловкое положение. Принимая во внимание продолжительность его обличительной речи две недели назад, он понимал, что надо готовиться к худшему. Малькольм Уэбберли это заслужил. По крайней мере полчаса он разглагольствовал о тех, кого презрительно именовал странствующими крестоносцами, а теперь должен просить одного из своих людей присоединиться к ним.

Уэбберли размышлял о возможных последствиях. Его помощники сидели за круглым столом. Хейл, как обычно, нервничал, перебирая скрепки и собирая из них нечто вроде доспехов; очевидно, он ожидал сражения с врагами, вооруженными зубочистками. Стюарт использовал паузу в разговоре, чтобы написать отчет. Поговаривали, что он мог составлять отчеты, занимаясь любовью с женой, причем без ущерба для дела и удовольствия. Рядом со Стюартом Макферсон чистил ногти сломанным перочинным ножом, на его лице было философское выражение, а слева от него Линли протирал очки белоснежным носовым платком с вышитой в уголке буквой А.

Уэбберли невольно улыбнулся. Две недели назад он обличал слепую веру государства в странствующую полицию, в качестве наглядного примера цитируя выдержки из «Тайме», где говорилось о том, какая уйма общественных денег уходит на бессмысленные перекрестные проверки.

— Вдумайтесь! — гремел Уэбберли, яростно потрясая газетой. — Полиция Манчестера вмешивается в дела Шеффилда по подозрению во взяточничестве. В Манчестере полиция Йоркшира рассматривает жалобы на старшие полицейские чины. Западный Йоркшир вмешивается в расследование серьезных преступлений в Бирмингеме; Авон и Сомерсет наступают на Суррей; а Кембриджшир лезет в Северную Ирландию. Никто не хочет следить за своей собственной территорией, и пора положить этому конец!

Сторонники Уэбберли молча кивали, хотя он не верил, что кто-нибудь из них слушает. Они работали целый день с невыносимой нагрузкой и были не в силах вынести полчаса политических словопрений своего суперинтенданта. Однако эта мысль пришла к нему позже. В тот момент его охватило непреодолимое желание спорить, люди слушали, и ему пришлось продолжать.

— Этого нельзя больше терпеть. Что с нами происходит? Полицейские инспекторы начинают суетиться по первому сигналу прессы. Они просят любого проверить своих людей, вместо того чтобы использовать собственные силы, самим проводить расследования, а прессу послать к чертям собачьим. Неужели этим идиотам не хватает смелости самим стирать свое грязное белье?

Слушатели согласно кивнули в ответ на этот риторический вопрос и терпеливо ждали, пока он сам не ответит на него.

— Пусть только попробуют попросить меня заняться этой чепухой. Я им покажу!

Но все же это случилось, и Уэбберли так и не сумел ничего «им» показать.

Уэбберли встал, направился к своему столу и нажал на кнопку вызова секретаря. В ответ послышался треск, сквозь который пробивались обрывки оживленной беседы. К первому он уже успел привыкнуть, поскольку связь работала плохо после урагана 1987 года. Что касается посторонних разговоров, то, к сожалению, к ним он тоже успел привыкнуть: его секретарша Доротея Харриман была занята обсуждением своего идола.

— Говорю тебе, она их красит. Уже много лет. Чтобы не бояться, что потечет тушь. — Последовал треск. — …только не уверяй меня, что Ферджи… Кому какое дело, захочет она еще рожать или нет.

— Харриман, — прервал Уэбберли.

— Лучше всего белые колготки…. Раньше ей нравились в эту ужасную крапинку. Слава богу, она их больше не носит.

— Харриман!

— Видела милую шляпку, в которой она была на «Королевском Аскоте»[4]? Лора Эшли? Нет! Да я лучше умру, чем…

Услышав эти слова, Уэбберли решился на более примитивный, грубый, но самый эффективный способ привлечения внимания своей секретарши. Он подошел к двери, распахнул ее и окликнул громовым голосом.

Когда он вернулся к столу, Доротея Харриман появилась в дверном проеме. Она недавно подстриглась — довольно коротко с боков и на затылке, а лоб прикрывала длинная блестящая челка белокурых волос. На Доротее было красное шерстяное платье, красные туфли и белые чулки. К сожалению, красный шел ей не больше, чем принцессе Уэльской. Но ножки у нее были такие же стройные, как и у Дианы.

— Суперинтендант Уэбберли? — произнесла Доротея, кивнув остальным офицерам, сидящим за столом. Она выглядела тихоней. Ее взгляд ясно говорил: «Меня интересуют только дела». Можно подумать, что каждый день Доротея работала не поднимая головы.

— Если вы можете оторваться от животрепещущей дискуссии о принцессе… — начал Уэбберли. Доротея была само простодушие. «О какой принцессе? » — было написано на ее невинном лице. Но Уэбберли слишком хорошо знал ее, чтобы вступать в открытую борьбу. За шесть лет ему не удалось научить Доротею менее бурно восхищаться своим кумиром. Поэтому Уэбберли лишь произнес:

— Пришел факс из Кембриджа. Посмотрите, что там. Если вам позвонят из Кенсингтонского дворца[5], я передам.

Харриман плотно сжала губы, но лукавая улыбка приподняла уголки ее рта.

— Факс, — повторила она, — Кембридж. Ясно. Будет сделано, суперинтендант. — И, уходя, добавила: — Туда отправился Чарльз.

Джон Стюарт удивленно взглянул на секретаршу, задумчиво покусывая кончик ручки.

— Какой еще Чарльз? — несколько смущенно спросил он, словно недоумевая, действительно ли он так увлекся своим отчетом, что потерял нить разговора.

— Принц, — пояснил Уэбберли.

— Принц Чарльз в Кембридже? Но это дело спецслужб, а не наше.

— Господи! — Уэбберли вырвал из рук Стюарта отчет и, размахивая им, прорычал: — Никакого Чарльза. Никакого принца. Просто Кембридж. Ясно?