Москва необетованная - Галина Полынская

– Семен Федорович Линец? – сказало чудовище неожиданно приятным, даже красивым голосом.

– Да, – хрипло каркнул Линец и откашлялся. – Что у вас, рассказы? Повесть? Стихи?

– Повесть, – оно положило папку на стол и виновато добавило: – небольшая, она у меня первая, я до этого ничего никогда не писал.

– А чем вы занимались раньше? – Линец пристально рассматривал тесемки и папку, но никак не мог разобрать мелкую карандашную надпись на ней.

– Я… ну… – замялся автор, – это не имеет значения.

Линец согласился поспешным кивком.

– Вы прочтите, если вас не затруднит, – вздохнул автор, – я там вложил свои координаты, если… если, это чего-то стоит, буду рад.

– Я прочту, – Линец рывком пододвинул к себе папку, и заставил себя посмотреть на автора. Увидев, что тот собирается улыбнуться на прощание, Линец закусил губу, дабы подавить рвущийся из груди крик, но вместо ожидаемых желтых клыков, Семен Федорович увидел ровные белые зубы, правда, несколько широковатые для обычного человека. Из-за этого казалось, что зубов у автора значительно меньше, чем положено. Попрощавшись, он вышел из кабинета, а Линец открыл папку, и уставился на название повести: «Москва необетованная».

Эпизод 3

Вениамин Передреев

Кондуктор Передреев стоял на табуретке и тщательно намыливал веревку. Засиженная мухами люстра была заблаговременно снята с крюка и определена на продавленное кресло. Убедившись, что веревка намылена хорошо и петля затягивается превосходно, Передреев прикрепил второй конец к крюку и, как следует, подергал, проверяя на прочность. «Ну, вот и все, – печально подумал кондуктор, глядя на раскачивающуюся у его обвисших усов петлю с розовым мыльным орнаментом, – вот так и оборвется моя жизнь, не дотянувши до сорока восьми…» Вениамин решил, что напоследок не мешало бы выпить водочки, а то когда еще случай представится. Он слез с табуретки и, бросив взгляд на петлю, побрел на кухню.

Здоровенный рыжий вечно голодный кот Чубайс сидел на подоконнике, осоловело таращась в окно. Вениамин подумал, что кота, каким бы он паскудным не был от самого своего рождения, покормить напоследок все-таки нужно. Вениамин извлек из холодильника банку бычков в известном соусе, и у котяры мигом пробудился интерес к хозяину.

– Уа-а-а-а! – взвыл он, тяжело прыгая на стол.

Передреев поднял по привычке руку, чтобы смести домашнего питомца на пол, но передумал, ведь Чубайс был единственным существом, делившим с Вениамином последние часы жизни. Вениамин открыл банку и поставил перед котом. Издавая низкое утробное рычание, Чубайс набросился на бычков, а Передреев открыл купленную специально в честь самоубийства хорошую водку и налил полный стакан.

– Эх, Чубайсик, – сказал Передреев, смахивая случайную слезу, – вот так-то все и бывает.

Так как кондуктор вешался впервые, он не знал, какие именно слова следует произносить в подобной ситуации, поэтому молча выпил полстакана. Закусив сухим соленым огурцом, давно скончавшимся в тарелке, Вениамин глубоко вздохнул и в его душе всколыхнулось щемящее, непреодолимое желание хоть с кем-нибудь кроме кота разделить остаток своей жизни. Поговорить с кем-то, сказать кому-нибудь, что есть на свете такой человек Вениамин Передреев и что скоро его не станет не этом свете. На глаза Вениамина навернулись слезы и, открыв дверь балкона, он вышел к людям. С его третьего этажа виднелась узкая полоска тротуара и вечно шумящая дорога с двухсторонним движением. Сбоку, на тротуаре, присоседилась куцая автобусная остановка и две круглосуточных палатки, вокруг которых днем и ночью роились алкоголики всех видов и мастей.

Передреев стоял на балконе до тех пор, пока не замерз, но так и не придумал, как же раздобыть живого человека, способного выслушать, понять, а может и отговорить его, Вениамина, от этого страшного, но неизбежного шага. А ведь Передрееву действительно было необходимо, чтобы его отговорили, иначе придется вешаться, отступать некуда. К палаткам и алкашам Вениамину идти не хотелось, в этот час с ним рядом должен быть достойный человек, способный выслушать и подумать о чем-нибудь возвышенном, а не только о том, как бы поудачнее слупить с Вениамина четвертак на бутылку.

В невысказанной никому тоске смотрел кондуктор, как Чубайс дожирает бычков, и рука его сама собой потянулась к бутылке. Нет, не из-за того решил повеситься Передреев, что жена забрала дочку и ушла в неизвестном направлении, не из-за того, что окончательно рехнулся и выбросился из окна в приступе белой горячки единственный друг, и даже не из-за того, что на работе все чаще и чаще намекали на «по собственному»… А потому, что однажды утром Вениамин проснулся со странным, пронзительным, тревожным чувством осознания себя единицей мира, никчемной песчинкой под огромными колесами Бытия. И так сильно, так невыносимо было это незнакомое ранее чувство, так неизведанно и огромно оказалось оно, что Передреев не пил четыре дня, размышляя над своим открытием. Не понял Вениамин, что проснулся он в то утро философом и мыслителем. Мучался он от собственной никчемности в этом мире и, в конце концов, пришел к единственному правильному по его мнению решению – куску розового цветочного мыла и толстой веревке.

– Вот такие вот дела, Чубайс, – сказал Передреев, залпом опрокидывая стакан. Потянувшись к последнему сухому огурцу, Вениамин случайно бросил взгляд на кота. Чубайс, закончив свою трапезу, сидел на столе, смотрел на хозяина огромными пустыми глазами навыкате и скалил острые зубешки в узенькой улыбочке.

– О-ох… – тихо выдохнул Передреев и, схватившись за сердце, тяжело сел мимо табуретки. В дверь позвонили.

Эпизод 4

Баба Настя

Тридцать лет баба Настя гнала самогон, и начхать ей было на все правительства с их глупостями, вроде сухих законов. В совершенстве владея этим ремеслом, она была знаменита на все Люберцы. Продукция бабы Насти в рублях ценилась не ниже «кристалловской» водки и шла нарасхват. Ходили упорные слухи, что самогонщица баснословно богата, но подтвердить это фактами было трудновато.

Жила баба Настя в старом двухкомнатном доме с низкими потолками и грязными окнами. На крошечной кухне с трудом помещался стол, табурет, двухкомфорочная допотопная плита, засаленное синее АГВ и покосившийся шкафчик с посудой. В одной комнате с железной кроватью и радио на стене жила баба Настя с двумя мрачными, молчаливыми кошками, другая была закрыта от случайных глаз, там Настя творила свое чудо-зелье.

Круглосуточно шли к ней зеленые паломники с трясущимися руками, баба Настя открывала всем, и никому не отпускала в кредит. Никогда. Можно было валяться в судорожных корчах у ее, обутых в старые мужские кроссовки ног, клясться, что завтра будут все деньги, которые только пожелает прекрасная леди, баба Настя оставалась тверда и непреклонна, как утес. Носила она неизменный темно-синий тренировочный костюм с малиновым фланелевым халатом поверх. Серо-седые волосы баба Настя заплетала в тонкую косичку и закручивала в «дульку» на затылке.

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});