Весь Генри Хаггард в одном томе - Генри Райдер Хаггард

практиковался в стрельбе и каждый вечер убеждался в том, что это чрезвычайно трудное ремесло дается мне все лучше и лучше. Благодаря упражнениям я точно выяснил возможности моего ружья и допуски, которые нужно учитывать, — скажем, скорость полета птиц, расстояние, силу ветра и яркость света. При этом выздоравливал я настолько быстро, что к концу назначенного срока поправился почти полностью и мог ходить самостоятельно, опираясь на палку.

Наконец настал тот судьбоносный четверг. Около полудня — я встал поздно и утром стрельбой не занимался — мы с отцом выехали из ворот миссии на повозке, запряженной двумя лошадьми; правил ими Ханс. Наш путь лежал в место под названием Груте-Клуф, или Большой овраг. Над ним пролетали дикие гуси, стремясь от своих гнездовий и мест кормежки в горах к землям, лежавшим несколькими милями ниже, а оттуда, думается, добирались до морского побережья и возвращались к гнездам на рассвете.

Прибыв к горловине Груте-Клуф около четырех часов дня, мы с отцом изумились: нас ожидала многочисленная компания буров, и среди них были вдобавок молодые женщины, приехавшие верхом или в повозках.

— Святые угодники! — воскликнул я. — Знай я, что из нашего поединка устроят этакое зрелище, крепко подумал бы, прежде чем бросать вызов.

— Гм… — протянул отец. — По-моему, дело тут не только в твоем поединке. Если не ошибаюсь, конечно, его использовали как предлог собраться в уединенном месте, чтобы власти не забеспокоились.

Должен заметить, что мой отец был совершенно прав. Еще до нашего приезда на этом собрании буров состоялось продолжительное и жаркое обсуждение, и большинство решило, так сказать, отряхнуть прах колонии со своих ног и отыскать новый дом в неизведанных землях на севере.

Когда мы подъехали ближе, я увидел на лицах собравшихся растерянность и озабоченность. Питер Ретиф краем глаза заметил, как отец и Ханс помогают мне выбраться из повозки, и в его взгляде промелькнуло удивление. Его мысли явно были где-то далеко. Потом он, очевидно, вспомнил о поводе для встречи и громко окликнул нас.

— Ого! Наш юный англичанин приехал состязаться в стрельбе! Он человек слова! Друг Марэ, хватит оплакивать свои потери… — Тут он понизил свой звучный голос. — Да поздоровайтесь же с ними!

К нам направлялся Анри Марэ, за ним следовала Мари. Она краснела и улыбалась, но мне почудилось, что она сделалась совсем взрослой женщиной, которая оставила в прошлом всю детскую непосредственность и приготовилась стойко переносить удары судьбы. За нею по пятам, совсем близко, что сразу бросилось мне в глаза, шел Эрнанду Перейра. Он вырядился богаче обычного и держал в руке красивое новое одноствольное ружье, приспособленное для стрельбы капсюлями, но, как я заметил, калибра куда большего, чем требуется для охоты на диких гусей.

— Значит, вы поправились, — произнес он радушным тоном, который никого не мог обмануть. (Думаю, он был бы только рад, если бы мне стало хуже.) — Что ж, минхеер Аллан, как видите, я готов отстрелить вам голову. — (Конечно, он выражался образно, но, сдается мне, таково было его затаенное желание.) — Можете считать, что кобылка уже не ваша. Смею вас заверить, я набил руку в стрельбе, верно, Мари? Поспрашивайте у аасфогелей[195] вокруг фермы, они подтвердят.

— Верно, кузен Эрнан, — сказала Мари. — Вы много стреляли, но, думаю, Аллан тоже не отлеживался.

К этому времени все буры собрались вокруг нас и принялись живо выяснять подробности поединка, что было ничуть не удивительно для людей, которые редко выпускают оружие из рук и считают меткую стрельбу священнейшим из искусств. Однако следовало поторапливаться, поскольку, как уверяли кафры, дикие гуси должны были пролететь над оврагом где-то через полчаса. Поэтому зрителей попросили расположиться под обрывистым склоном, чтобы птицы не заметили их издалека, и по возможности хранить молчание. Затем мы с Перейрой — меня сопровождал заряжающий Ханс, а мой соперник шел один (заявил, что помощник будет его отвлекать) — заняли позиции приблизительно в полутора сотнях ярдов от обрыва. Рядом с нами встал распорядитель поединка Питер Ретиф. Мы постарались укрыться за высокими кустами, что росли на дне оврага.

Я уселся на раскладной стульчик, который прихватил с собой, ибо моя нога была еще слишком слаба для долгого стояния. Пока мы ждали, Перейра передал через Ретифа просьбу: мол, он желал бы стрелять первым, потому что от ожидания обычно волнуется. Я не стал возражать, хотя и понимал, что он затевает: первыми наверняка появятся гуси-«дозорные», как мы их называем, и они, скорее всего, будут лететь медленно и низко, а вот основная стая, почуяв опасность, может подняться выше и прибавить скорости. К слову, так все и вышло, ибо нет птиц умнее гусей, которых почему-то обвиняют в глупости.

Мы прождали около четверти часа. Вдруг Ханс сказал:

— Тсс! Гуси летят!

В тот же миг я услышал гусиную перекличку и шорох могучих крыльев, но самих птиц пока видно не было.

Но вот показался одинокий косокрылый гусь, наверное вожак стаи, и летел он так низко, что от кромки обрыва его отделяло от силы двадцать футов. С земли до него было ярдов тридцать — отличное расстояние для выстрела. Перейра не промахнулся, и гусь довольно медленно опустился в овраг, в сотне ярдов от стрелка.

— Один, — открыл счет Ретиф.

Перейра перезарядил ружье, и тут появились еще три гуся, заодно с выводком уток; они тоже летели низко и прямо над нашей головой, к чему их вынуждал рельеф местности, то бишь овраг, рассекавший вельд. Перейра снова выстрелил, и, к моему изумлению, наземь рухнула вторая, а не первая птица из цепочки.

— Племянник, ты стрелял именно в этого гуся или в другого? — спросил Ретиф.

— Конечно в этого, — ответил тот со смешком.

— Он врет, — пробормотал готтентот Ханс. — Он целился в первого, а убил второго.

— Тихо, — шикнул я. — Кто будет врать из-за такой мелочи? Эрнанду вновь перезарядил ружье.