Весь Роберт Маккаммон в одном томе - Роберт Рик МакКаммон

смотрела прямо перед собой.

— Показания Элиаса Гаррика в понедельник утром добавят еще дров в ваш костер, — сказал Мэтью. — Вы знаете, что он будет говорить. — Ответа не последовало. — Я так понимаю ваше молчание, что знаете. Потом мы выслушаем слова ребенка по имени Вайолет Адамс. Мне неизвестно, о чем она будет свидетельствовать. А вам? — Снова молчание. — Что бы это ни было, слова из уст ребенка будут вдвойне весомы. Магистрат весьма чувствителен к показаниям детей, и я бы вам посоветовал придержать язык, пока она будет говорить.

— Какую бы ложь она ни изрыгала? — спросила Рэйчел, все так же глядя прямо перед собой.

— Даже если она поклянется, что видела вас в уличной уборной с тремя сотнями демонов. Держите язык на привязи.

— Может быть, вам интересно будет узнать, — сказала Рэйчел, — что мать этого ребенка — именно та женщина, которая надушила мне голову таким ароматом прямо перед церковью. Констанс Адамс не делала секрета из своих чувств ко мне. — Рэйчел повернула голову, ее глаза встретили взгляд Мэтью. — Вы — клерк магистрата, поклявшийся соблюдать его закон. Если вы здесь не для того, чтобы шпионить по его поручению, почему вам не наплевать в высшей степени, что я буду говорить и чего не буду?

Мэтью продолжал ровнять листы бумаги. Закончив, он вложил их в ящик и закрыл крышку. Столько времени понадобилось ему, чтобы сформулировать ответ.

— Я очень любопытен насчет головоломок, — ответил он, стараясь не встречаться с ней взглядом. — Я могу успокоиться только тогда, когда все кусочки идеально подходят. В данном случае… я чувствую, что многие кусочки силой уложены на неправильные места и потому растрепались по краям. Есть отсутствующие кусочки, которые требуется найти. И есть кусочки вроде бы правильные, но они — по крайней мере для меня — фальшивые. В этом и состоит мой интерес.

Последовало долгое молчание. Мэтью занял его очисткой пера. Потом она спросила с нажимом:

— Вы думаете, что я ведьма?

— Я думаю, — ответил он после некоторого размышления, — что в этом городе поселилось очень изощренное зло. Воплотилось оно в человеке или демоне, оно кажется сатанинским. Большего я сказать не могу.

— Я тоже, — сказала она. — Но кто бы ни был тот, кто перерезал горло моему мужу и изобразил меня в этом грязном маскараде, гореть за это придется мне.

Спорить с этим утверждением Мэтью не мог. Сожжение казалось действительно весьма близким.

«Ложь на лжи», — говорила миссис Неттльз.

«Что ей нужно — так это защитник, боец за правду».

Как правда здесь негусто представлена, так и бойцы, подумал Мэтью. Он всего лишь клерк, не более того. Не магистрат, не поверенный… и уж точно не боец.

Но в одном он был уверен, одно ему стало ясно после отвратительного переживания свидетельства Бакнера и бурной реакции магистрата. Как только закончатся допросы, Вудворд будет вынужден немедленно вынести решение о предании смерти Рэйчел Ховарт. Через несколько дней она сгорит дотла после прочтения ей этого приговора. А чья рука напишет его?

Собственная рука Мэтью, конечно же. Ему уже приходилось это делать, ничего нового.

Кроме того, что в этот раз ему предстоит унести с собой в могилу загадку кусочков, которые не укладываются в картину, и сойти в нее, мучаясь неразгаданными «почему».

Он закончил чистить перо, положил его вместе с чернильницей в коробку, после чего коробка отправилась в один из выдвижных ящиков стола, которые Уинстон, очевидно, очистил перед тем как везти в тюрьму, потому что стол был абсолютно пуст — свободен для дальнейшего использования.

Затем Мэтью растянулся на соломе — свежей, спасибо мистеру Грину, — закрыл глаза и попытался заснуть. Только потом до него дошло, что он бессознательно отодвинулся как можно дальше от решетки, отделявшей его от камеры Рэйчел Ховарт, и что в правой руке он сжимает Библию, отгораживаясь ею.

Глава 13

Когда магистрат добрался до лазарета доктора Шилдса — выбеленного мелом дома на улице Гармонии, он шел уже будто в тумане. И это ощущение давящей и слепящей тяжести связано было не только с физическим состоянием; это была еще и душевная тяжесть.

Вудворд только что ушел из дома Лукреции Воган. Миссис Воган была приглашена к двери симпатичной белокурой девушкой лет шестнадцати, которую старшая дама представила как свою дочь Шериз. Возвращая корзину с чайником и чашками, Вудворд поинтересовался, зачем миссис Воган хотела, чтобы красновато-коричневую чашку разбила Рэйчел Ховарт.

— Вы-то, человек городской и утонченный, понимаете, — сказала миссис Воган, — что теперь эта чашка стала куда ценнее, чем раньше.

— Ценнее? — спросил Вудворд. — Каким образом осколки чашки могут быть дороже целой?

— Потому что чашку разбила она, — был ответ, который только сильнее озадачил магистрата. Очевидно, это отразилось у него на лице, потому что миссис Воган пояснила: — Когда ведьму предадут смерти, а Фаунт-Роял снова успокоится, жители города захотят иметь что-то в память о том страшном времени, которое нам пришлось пережить. — Она улыбнулась, и Вудворд мог бы назвать эту улыбку только ледяной. — Конечно, на это уйдет время, но, если правильно подать осколки разбитой чашки, они пойдут дорого, как амулеты, приносящие удачу.

— Простите? — Вудворд чувствовал, что туман обволакивает мозг.

— Я специально выбрала оттенок самый близкий к кровавому, какой только нашла, — сказала миссис Воган, и в ее голосе прозвучала интонация быстро соображающего человека в разговоре с тугодумом. — Кровь ведьмы. Или алые слезы ведьмы. Я еще не решила, так говорить или этак. Это же вопрос воображения, понимаете?

— Я… боюсь, что у