Человечество: История. Религия. Культура. Древний Рим - Константин Владиславович Рыжов

понять не мог, а между тем, когда я ленился, меня секли. Так повелось исстари, и многие, жившие задолго до нас, проложили эти скорбные пути, умножившие труды и болезни сынов Адамовых».

Обучение продолжалось затем в соседнем городе Мадаврах, а когда Августину исполнилось 16 лет, его отправили учиться в Карфаген. О годах, проведенных здесь, Августин вспоминал позже со стыдом и осуждением, хотя, возможно, его представления о собственной порочности были сильно преувеличены. По натуре он был горячий юноша и, оказавшись один в большом городе, полном соблазнов (его современник Сильван называл Карфаген «омутом преступной любви») не смог совладать со своей чувственностью. Впрочем, пора его беспорядочных любовных увлечений была непродолжительной. Очень скоро он связал свою судьбу с одной женщиной (имя ее не известно), которая в 372 г. родила ему сына. Августин прожил с ней около полутора десятка лет, но так и не вступил в брак.

На самом деле плотские стремления никогда не подавляли его целиком – слишком сильна была в Августине потребность духовного совершенствования. В возрасте 19 лет на него огромное впечатление произвела не дошедшая до нас книга Цицерона «Гортензий», посвященная разбору различных философских систем. Это популярное наставление, по признанию Августина, «зажгло в нем любовь к мудрости, желание любить ее, искать ее и достигнуть, крепко обнять и удержать». В своей «Исповеди» (в которой изложена подробная история его обращения к Богу) он говорит: «Эта книга преобразила мое сердце… изменила мои помыслы и желания; опостылела для меня вдруг всякая суетная надежда, и я жаждал с невероятной страстью бессмертной мудрости…» Но это похвальное настроение имело для него и дурные последствия. Когда Августин решил внимательнее изучить Священное Писание, слова Евангелия показались ему слабыми и грубыми по сравнению с цицероновским стилем. «Я был слишком заносчив, – признавался позже Августин, – чтобы оценить его простоту, слишком поверхностен, чтобы проникнуть в сердцевину. Писание требует детской простоты души и ума взрослого, я же презрел детское и в своей спеси только мнил себя взрослым».

Путь Августина к Христу оказался долгим и окольным. Окончив курс риторики в Карфагене, он вернулся в свой родной город и некоторое время преподавал там красноречие. Но при первой возможности он возвратился в Карфаген. Все время своего пребывания здесь, с 19 до 28 лет, он находился под сильным влиянием манихеев. Как явствует из его собственных признаний, одной из главных причин этого было непонимание истинной природы зла. Обращаясь к Богу в своей «Исповеди» Августин говорит: «Зло я мыслил как некую темную и бесформенную величину… Благочестие мое не могло допустить, чтобы Бог мог сотворить нечто злое, и потому я верил, что существуют два противоположных друг другу начала, вечные и бесконечные, но только злое поуже, а доброе – пошире… Так как невежество мое считало зло субстанцией, причем телесной и разлитой в пространстве, то я полагал благочестивым верить, что Ты не создал этой субстанции и не от Тебя произошло то, что я считал злом. Спасителя же нашего, единородного Сына Твоего, я представлял себе исшедшим из самой светлой части твоего вещества… Я не мог представить себе, чтобы Он, обладая такой природой, мог родиться от Девы, ибо это означало бы смешение природ, т. е. осквернение высшей природы, о чем я тогда и помыслить не мог. Я не допускал возможности воплощения, ибо боялся, что Он этим бы осквернился!»

Разочарования в манихействе пришло к Августину на двадцать девятом году жизни из-за неспособности этого учения объяснить многие физические явления окружающей действительности. «К тому времени, – вспоминал Августин, – я прочел немало книг разных философов и, сравнивая их положения с бесконечными манихейскими баснями, начал приходить к выводу, что слова тех, у кого хватило ума исследовать временный мир, хотя они и не обратились к Господу, звучат убедительней… У них было сказано много верного о природе, их разумные объяснения подтверждались вычислениями, сменой времен, движением звезд. Я сравнивал все это со словами Мани, приведенными в его многочисленных сочинениях, и не находил ни одного стоящего рассуждения ни о солнцестояниях, ни о равноденствиях, ни о затмениях, ни вообще о чем-либо таком, о чем говорилось в книгах мирской премудрости…». Его рвение к манихейству сильно охладело.

Как раз в это время, в 383 г., Августин переехал в Рим и занялся там преподаванием грамматики. «Сперва у меня было лишь несколько учеников, но постепенно имя мое становилось все более известным», – вспоминал он. Впрочем, достигнутый успех не удовлетворял Августина. Через полгода ему стало известно, что к префекту Рима поступило прошение из Медиолана подыскать для их города учителя риторики. Он пустил в ход все свои связи для того, чтобы занять вакантное место и это ему удалось.

В Медиолане Августин прожил три года и пережил полнейший духовный кризис. Сначала, разочаровавшись в манихействе, он поддался влиянию философской секты академиков (в современной терминологии – скептиков). Он объяснял это тем, что, отчаявшись найти дальнейшее удовлетворение в манихейском учении, был увлечен утверждением академиков о том, что надо во всем сомневаться, так как человеку не дано постичь истину. Однако подобного рода учение не могло надолго заполнить пустоту в его душе. В этот критический период Августин нашел спасение в философии Платона и неоплатоников. В особенности многим (как и все отцы церкви IV века) он был обязан Плотину. Сочинения этого величайшего мыслителя поздней античности стали последним звеном в цепи духовных исканий Августина, воссоединившим его с христианством.

Первый, с кем познакомился Августин по приезде, был знаменитый на всю империю медиоланский епископ Амвросий. «Сей человек Божий отечески принял меня, – вспоминал он, – и я сразу полюбил его, вначале, правда, не как учителя истины, найти которую в Церкви… я тогда и не мечтал, но как человека доброго и благожелательного. Я прилежно выслушивал его проповеди, но не ради их содержания: меня интересовало, соответствует ли его красноречие его славе». Однако постепенно вместе со словами в его душу стали проникать и мысли. «Прежде всего мне начало казаться, что эти мысли вполне доказуемы и вполне можно защитить православную веру от нападок манихеев, что прежде казалось мне немыслимым. Особенно произвели на меня впечатление буквальные и очень удачные толкования некоторых загадочных стихов из Ветхого Завета. Когда же я узнал о духовном объяснении этих текстов, то стал уже всерьез укорять себя за то, что некогда так легкомысленно поверил хулителям Закона…»

Природа зла по-прежнему оставалась для Августина главной проблемой, которую он никак не мог разрешать для себя. Но он уже чувствовал, где должно искать ответ на этот вечный вопрос.