Совьетика - Ирина Маленко

Со временем я рассказала ей о Саиде. К огромному моему удивлению, она знала его – то есть, не его лично, а только его имя. По ее словам, моя давняя, первая, такая неудачная любовь далеко пошла – и стала большой шишкой в эфиопском министерстве культуры. Что ж, премудрый пескарь и педант всегда умел отсидеться в смутное время, не высказывая свое мнение…. Что еще более облегчалось к тому же тем фактом, что этого своего мнения у него никогда по-настоящему и не было. Только – «мама, что сегодня покушать?»… Главное – «чтобы не надо ничего самому решать»…

– А Тадессе? – воскликнула я, – Тадессе Гырма Велдейс? Такой маленький, со шрамом? Он был такой активист, мы всегда между собой говорили – ну, этот далеко пойдет! Если уж Саид большой теперь начальник, то Тадессе должен быть по меньшей мере министром. Он наверняка перестроился в ногу со временем, и…Он еще обещал мне присылать каждый год открытки к 7 ноября. Но так ни разу за все эти годы и не прислал…Наверно, теперь для него это не праздник.

Тырунеш вдруг помрачнела – словно солнышко зашло за тучку.

– А Тадессе вашего больше нет, – вдруг тихо сказала она, – Он не стал и не смог перестраиваться. Его расстреляли новые власти – после того, как был свергнут полковник Менгисту… Вот поэтому он тебе ничего и не прислал.

Вот это да… А мы-то в свое время не доверяли ему, считая его карьеристом, который намеренно говорит одними лозунгами… Плохо же мы разбирались в людях! Наверно, оттого и попались на удочку Ельцину….

Если бы у меня была на голове шляпа, я бы ее тут же сняла. Но шляпы не было, и потому я только промолвила.:

– Я не знала… Ой, как жалко!….

– И не его одного… -задумчиво сказала Тырунеш, – Это о «красном терроре» в Эфиопии на Западе до сих пор вопят, а о терроре демократическом… Давай не будем с тобой о грустном!

И она тряхнула длинными шелковистыми черными волосами, которые делали ее похожей на индианку – словно пытаясь прогнать злые тени.

– Давай-ка мы лучше сделаем все, что от нас зависит, чтобы это не повторилось в Венесуэле…

*****

У Ойшина положение было еще более скромное, чем у меня: он относительно успешно торговал своей мебелью, очаровывал жен голландских военных, некоторые из которых стали его постоянными покупательницами, своей белозубой улыбкой – и немногословностью, потому что он очень опасался, что его выдаст североирландский его сильный акцент. И давал мне советы только по поводу конспирации в преддверии моих встреч с Сирше. Его скромная роль вполне его устраивала – он же еще когда говорил мне, что он человек без амбиций…

Сирше – вот кто работал профессионально! Каждый раз мы встречались с нею на новом месте и при каждой очередной встрече оговаривали место новое на следующий раз.

Каждый раз она придумывала что-нибудь новое – да и выглядела по-новому. Раз в два месяца она привозила мне свежие письма от мамы, чуть реже- и записки от Ри Рана, передавала на словах, какая от нас требуется информация, забирала – или же запоминала, в зависимости от их природы- мои донесения и потом передавала их кому надо на Маргарите или же на других Антильских островах.

Сирше была нашей постоянной связью, а с человеком, который должен был служить для связи экстренной, я пока еще не встретилась. Знала только, что его звали товарищ Орландо, что он колумбиец. И что он учился в СССР – неправа, как видите, была моя хорошая подруга Хабиба, что для того, чтобы стать революционером, непременно необходимо учиться на Западе… Именно он дал когда-то прочитать книжку о Дзержинском нашей Тырунеш. И тем самым наставил ее на путь истинный. Сейчас его не было на Кюрасао, но по словам Тырунеш, он скоро должен был вернуться, и тогда она непременно нас с ним собиралась познакомить.

Сегодня мне удалось наконец-то уговорить Ойшина пойти со мной на танцы – то есть, на заседание боливарийского кружка. Он упирался всю дорогу:

– Не буду я танцевать!

– Пожалуйста, не танцуй. Никто тебя не заставляет. Посидишь на стульчике и посмотришь, как танцевать буду я. Надо же тебе наконец встретиться с товарищами!

На том и порешили.

Мне повезло – в тот день начали с меренге. На первый же тур меня пригласил сержант Марчена: теперь я уже знала, что он не таможенник и не полицейский, а служащий береговой охраны Нидерландских Антилл. Сержант Марчена иронично улыбался и, видимо, ожидал, что я опять буду наступать ему на ноги. Но не тут-то было. Меренге -это мой конек!

«El baile del perrito! »- надрывался динамик. Для большего эффекта Кармела включила что-то вроде цветомузыки. Сержант зауважал меня уже к середине нашего с ним первого круга. Сам он был отменным танцором – но среди антильцев этим мало кого удивишь. Я поглядела ему через плечо, чтобы посмотреть, что делает Ойшин. Он смотрел в мою сторону – с явным удивлением. Видимо,не ожидал, что я на такое способна. Эх, ты, Ойшин… Как ты меня все-таки еще плохо знаешь!

Тут к нему наперебой подскочили две очаровательные молодые антильянки и начали приглашать его на танец – формальностей в этом отношении в школе Кармелы не водилось. Ойшин отнекивался и отбивался от них всеми силами – на его счастье, песня скоро кончилась.

– А теперь для разнообразия станцуем кумбью , – предложила Кармела. И показала нам, как исполнятся этот традиционный танец из ее родной страны.

– 

Кумбью я не танцевала уже много лет. Но когда-то ей обучал меня еще перуанец Педро, и показанное Кармелой подтвердило мои об этих уроках воспоминания.

Кумбья почему-то напоминает мне то, как танцует Бобби. Наверно, потому, что почти весь танец партнеры вертятся волчком – и так же сосредоточенно как это делает он, соприкасаясь только руками. Интересно, нет ли у Бобби колумбийских родственников?

– Я – пас!- сказал мне сержант Марчена, – Это не по моей части. Слишком большое расстояние от партнерши, – и он озорно мне подмигнул.

Краем глаза я заметила, как антильские сеньориты снова направились к Ойшину – видимо,он вызывал у них интерес как человек новый и непохожий на большинство учеников Кармелы. На его лице проступил страх.

Мне стало его жалко, но был только один способ его от этого оградить.

– А со мной ты не хочешь попробовать? – пошутила я, будучи уверенной, что он ни за что не согласится, но зато сеньориты за это время успеют ретироваться.

К моему ужасу, Ойшин согласился!

И теперь уж настал мой черед бояться: сержант Марчена как опытный танцор более или менее направлял меня и поворачивал куда надо. А что буду делать я теперь, когда роль опытного танцора мне придется брать на себя?…

Заиграла протяжная, печальная «Кумбья Кампесина», от которой у меня, если это так можно описать, сердце то заворачивалось в трубочку, то разворачивалось – как лист ватмана. Сколько раз слушала я эту мелодию, когда Финтан томился за решеткой в Латинской Америке, представляя себе, как он слушал эту мелодию где-нибудь возле костра в джунглях, вместе с партизанами! И вот я сама – хоть и не совсем в Латинской Америке, но среди именно таких людей….

Воспоминания о моем товарище Финтане вдохновило меня до такой степени, что я глубоко вдохнула, закрыла глаза – и закружилась по залу с такой силой, что чуть было не перевернула стул, с которого только что встал Ойшин. Я даже не смотрела, как он танцует, и танцует ли он вообще – чтобы не сбиваться. Просто тянула его за руку, когда ему тоже надо было вращаться.

Музыка замолчала, когда я только-только как следует разошлась.

Сержант Марчена серьезно сказал:

– Я уже теперь жалею, что не стал танцевать этот танец…

А сеньориты с восхищением посмотрели на Ойшина – и напустились на него с новой силой… Он в отчаянии посмотрел на меня, не зная, что делать. И мне стало его жалко.

– Тебе нехорошо? – громко сказала я, так чтобы они слышали. -Голова кружится? Выйди, подыши свежим воздухом…

Ойшину не надо было это повторять дважды. Он пулей вылетел за дверь.

А ко мне подошла Кармела.

– Слушай, – сказала она мне тихо,- Хочу тебе сказать сейчас, до собрания. В ближайшие две недели будь осторожна. Сонни с семейством приезжает в гости к родным. А сеньор Артуро, поговаривают, вообще собирается вернуться на Кюрасао насовсем…

…Честно говоря, я уже устала удивляться тому, что жизнь подбрасывает мне такие сюрпризы. Я устала бояться. Устала шарахаться и жить в состоянии страха- еще 10 с лишним лет назад, когда я много месяцев подряд молилась про себя: «Господи, что угодно, только не это!»- о каком-нибудь все новом и новом ужасе, и каждый раз случалось именно то, чего я боялась больше всего… Такое из кого угодно душу повытряхнет.

… Когда тогда, 10 с лишним лет назад, голландский врач, пристально изучая мою реакцию, словно у лабораторной лягушки, сообщил мне, что у Лизы повреждение клеток головного мозга, и что она навсегда останется инвалидом, я уже больше не кричала: «Не-е-ет!» и не билась в истерике. Вместо этого все в моей душе окаменело – будто в детской игре «Море волнуется – раз, море волнуется -два, море волнуется- три; морская фигура, на месте замри!» Я не могла заплакать. Руки и ноги у меня словно стали деревянными, негнущимися, а все, что я теперь делала, происходило исключительно на автопилоте. На автопилоте позвонила я домой и безо всяких эмоций в голосе сообщила маме о диагнозе Лизы. Мама ахнула – и сказала, что хочет немедленно к нам приехать. Как будто бы это было так просто…