Новый Мир ( № 2 2008) - Новый Мир Новый Мир

илом кореньями рыбьей слюной

тьма и молчание станут со мной

криво и вкрадчиво речи вести

стылым теченьем кормить из горсти

утлым свеченьем вчерашнего дня

злым отраженьем подгнившего пня

где зажигали огни светляки

прямо над жадной стремниной реки

и не пускал их ни ил ни тростник

прочь по теченью утечь напрямик

Блок

Новиков Владимир Иванович родился 9 марта 1948 года в Омске. Окончил филологический факультет МГУ. Доктор филологических наук. Литературовед, прозаик, автор книг: «В. Каверин. Критический очерк» (М., 1986; в соавторстве с О. И. Новиковой), «Диалог» (М., 1986), «Новое зрение. Книга о Юрии Тынянове» (М., 1988; в соавторстве с В. А. Кавериным), «Книга о пародии» (М., 1989), «Заскок» (М., 1997), «Роман с языком» (М., 2001, 2007), «Высоцкий» (М., 2002, 2008), «Словарь модных слов» (М., 2005, 2007), «Роман с литературой» (М., 2007), «Любить!» (М., 2007). Лауреат премии «Нового мира» за 2002 год. Живет в Москве. Поздравляем нашего постоянного автора с 60-летием. 

 

1. НАЧАЛО

Смерть пришла вовремя, но заставила помучиться.

Это было воскресенье.

Утро седьмого августа. Половина одиннадцатого. Мама стоит слева, Люба — справа. Простился с ними молча.

Боль ушла навсегда. Криков не будет.

Тело вытянулось и отделилось. Желтеет кожа, постепенно заостряется нос. Усы продолжают расти, появляется бородка, которой не было при жизни.

Мама сидит рядом и гладит холодную твердую руку.

Приходят Алянский, Евгения Книпович, Надежда Павлович. В доме появляется священник — позвали все-таки.

До последнего дня знакомые хлопотали об отправке Блока за границу, на лечение. Теперь хлопоты совсем другие…

Замятин звонит Горькому: “Блок умер. Этого нельзя нам всем — простить”.

Во вторник решено, что похороны состоятся в среду, десятого августа. Через газеты оповещать поздно. В типографии на Моховой печатают извещение на голубой бумаге, тысячу экземпляров. Расклеивают по городу. С вечера Офицерскую улицу начинают заполнять люди. Читатели.

И утром они собираются у ворот. Здесь и некоторые писатели — “всё, что осталось от литературы в Петербурге”, как подумает и напишет Замятин. Сам он среди тех, кто несет на руках гроб — вместе с Андреем Белым, Владимиром Гиппиусом, Вильгельмом Зоргенфреем, Евгением Ивановым и Владимиром Пястом.

На Васильевский остров Блока проносят по Офицерской улице, мимо Мариинского театра, по Николаевскому мосту. Всего от дома до Смоленского кладбища — шесть километров пути.

Ахматова, приходившая “к поэту в гости” на Офицерскую в декабре 1915 года, сложит поэтический рассказ о последней с ним встрече:

Принесли мы Смоленской заступнице,

Принесли Пресвятой Богородице

На руках во гробе серебряном

Наше солнце, в муке погасшее, —

Александра, лебедя чистого.

Марина Цветаева, так и оставшаяся Блоку незнакомой, видевшая и слышавшая его на двух вечерах, продолжает метафизический диалог с ним:

Было так ясно на лике его:

Царство мое не от мира сего…

Не обходится и без комических эпизодов. Некий стихотворец, не сообразуя ритм со смыслом, выступает перед публикой с неоправданно задорным некрологом:

Умер, умер, умер

Александр Блок.

Или такой случай. Пушкинист Сергей Бонди, гуляя по дачному поселку под Петербургом, встречает печального Федора Сологуба. Тот, не здороваясь, произносит два слова:

— Блок умер.

Постояли, помолчали. Потом весь вечер бродили, вспоминая.

Наутро пушкиниста потянуло снова наведаться к поэту. По дороге его окликает соседка:

— Слышали, какое несчастье у Сологуба случилось?

И в ответ на вопросительный взгляд продолжает:

— Клока у него умерла. Он уж так убивался вчера.

“Клокой” в этих местах называли курицу-несушку. По тем голодным временам она ценилась чрезвычайно высоко.

По поводу этого недоразумения Сологуб потом сочинит стихи, обращаясь, конечно, не к соседке, а к бездушным “морлокам” (человекоподобным существам из Уэллсовой “Машины времени”):

 

Объяснять морлоку — это, мол, не клока,

Это наш любимый стихотворец Блок?

Не трудите мозги темного морлока,

Что стихи морлоку? Что морлоку Блок?

Двадцатого сентября в берлинской газете “Руль” опубликованы стихи Вл. Сирина — под этим псевдонимом с недавних пор печатается Владимир Набоков:

Пушкин — радуга по всей земле,

Лермонтов — путь млечный над горами,

Тютчев — ключ, струящийся во мгле,

Фет — румяный луч во храме.

Все они, уплывшие от нас

в рай, благоухающий широко,

собрались, чтоб встретить в должный час

душу Александра Блока.

Красивая картина. Сам Блок, правда, представлял посмертное странствие души иначе, не так благостно:

Умрешь — начнешь опять сначала…

Только теперь каждое событие приобретает свободный от обыденности смысл. Sub specie aeternetatis. Sub specie mortis. Под знаком вечности. Под знаком смерти.

 

2. РОЖДЕНИЕ. СЫН И ОТЕЦ

Мир, в который он пришел, был женский мир. И таким остался до последнего дня.

Женственность — и среда, и почва, и тема, и музыка.

Ректорский дом на Университетской набережной, комната в верхнем этаже. Воскресное утро шестнадцатого ноября 1880 года. Маленькая двадцатилетняя мама, Ася Бекетова, дарит ему жизнь. Первой его принимает на руки прабабушка — Александра Николаевна Карелина. А еще его появления ждут бабушка Елизавета Григорьевна и три тети — Екатерина, Софья и Мария.

Мужской мир — внизу, в первом этаже. У деда, Андрея Николаевича Бекетова, с субботнего вечера длился традиционный прием — с чаем, бутербродами и серьезными разговорами.

А отец, Александр Львович Блок, приват-доцент государственного права, сейчас в Варшаве. Отправился туда сразу после защиты магистерской диссертации в Петербурге. В вагоне третьего класса, по недостаточности средств. Дед уговорил его оставить Асю здесь: о Варшаве память дурная, там у Блоков родился мертвый ребенок. И вот, слава богу, является желанный наследник.

Судьба на первое время постарается оградить отрока от страшного мира. Но он будет сам его искать. К бекетовской гармонии присовокуплять блоковский демонизм: “Познай, где свет, поймешь, где тьма”.

И когда примется за эпическое повествование об истории своего рода, то первые страницы жизни автобиографического героя будут выглядеть там, в неоконченной поэме “Возмездие”, несколько иначе:

В семье печаль. Упразднена,

Как будто часть ее большая:

Всех веселила дочь меньшая,

Но из семьи ушла она,

А жить — и путано, и трудно:

То — над Россией дым стоит…

Отец, седея, в дым глядит…

Тоска! От дочки вести скудны…

Вдруг возвращается она…

Что с ней? Как стан прозрачный тонок!

Худа, измученна, бледна…

И на руках — лежит ребенок.

Драматизм сгущен, но не выдуман: мать и отец после его рождения уже не сойдутся. На Рождество отец приедет посмотреть на сына, и первый вопрос будет: какого цвета глаза? Подойдет к спящему младенцу и станет поднимать ему веки. Начнутся ссоры, он поселится у своей родни возле Дворцового моста и потребует, чтобы жена приходила к нему ежедневно. Уедет в Варшаву, вымогнув у нее обещание приехать к нему весной. Но вскоре получит письмо о том, что она не вернется никогда.

Сын будет помнить его, по собственному признанию, “кровно”, но в разговор с душой отца вступит только тогда, когда она успокоится навеки:

И только преклонив колени

Над самой грудью мертвеца,

Увидел он, какие тени

Легли вдоль этого лица…

Он поймет его — стихами. Подключив лермонтовскую музыкальную тему к пушкинскому настрою “Возмездия”:

Он, утверждая, отрицал

И утверждал он, отрицая.