Как бросить… есть! И начать жить! - Владимир Миркин

Кузькин открыл дверь и пулей бросился в процедурную.

Моргуля немного успокоился, сел на стул.

– Ну и времена настали, – сказал он Марье Ивановне. – Свободы личности захотели, демократию им подавай! Совсем невозможно стало работать!

Случай в морге

На самом краю села Березовка показались двое мужчин. Они только что вышли из старой одноэтажной больницы и поднимались по поросшей травой дорожке на небольшой зеленый пригорок, где находилось патологоанатомическое отделение. По бокам дорожки росли густые кусты сирени, окруженные выгоревшей колючкой и желтыми полевыми цветами. Высокий широкоплечий мужчина в коричневой кепке и в резиновых сапогах – сам главный врач районной больницы Сергей Иванович Селизар. Его крупное, не лишенное красоты, доброе украинское лицо с черными глазами украшали сползающие до самого подбородка роскошные посеребренные усы. Несмотря на довольно зрелый возраст, он еще сохранял могучее здоровье. При первом знакомстве его можно было бы принять за шеф-повара какого-нибудь преуспевающего ресторана, и только привычная деловитость и хорошее знание латыни выдавали в нем медицинского руководителя. Его спутник, только что приехавший из области новый патологоанатом Константин Иванович Ознобин – худощавый молодой человек лет тридцати, с острой козлиной бородкой и желтым утомленным лицом, носил маленькие круглые очки. Он глубокомысленно щурился на главврача и казался похожим в этот момент на молодого профессора.

Прошло всего два года, как в Березовке организовали районный центр, поэтому справа от больничного забора все еще виднелись молочные фермы, телятники, одиноко золотились соломенные скирды. Было слышно, как с поля гнали ревущее колхозное стадо. Легкий ветерок стряхивал с придорожных трав сверкающие капельки только что выпавшего дождя, принося вместе с освежающей прохладой запахи скошенной люцерны и силоса, смешивающиеся с ароматом парного молока.

Всю дорогу Сергей Иванович хмуро поглядывал на съежившуюся фигуру своего спутника. Невзирая на ранние холода,

Ознобин был без пиджака, в одной белой сорочке с узким черным галстуком и в легких остроносых туфлях, которые глубоко увязали в грязи. Его бледное нервное лицо, вся его субтильность и утонченность, казалось, не вписывались в местный колорит и вызывали смутное недовольство в душе Сергея Ивановича. Он знал, что Ознобин долгое время работал в областном отделении судебной экспертизы, затем поступил в аспирантуру на кафедру патологической анатомии, написал несколько научных статей, готовился к защите диссертации, как вдруг неожиданно уволился и попросился в район. Константина Ивановича многие считали странным человеком. Еще в школьные годы он поражал своих товарищей терпением и усидчивостью, всегда был бледен и худ. Его детство и юность протекали не в играх и развлечениях, характерных для этого возраста, а за чтением книг, размышлением о жизни и своем предназначении в ней. Эти черты характера вполне можно было бы назвать замечательными, если бы за ними не скрывался страх перед жизнью, стремление все учесть, предопределить, оградить себя от непредвиденных обстоятельств и опасных поворотов судьбы. Он не принимал жизнь такой, какой она была, а пытался ее загнать в четкие рамки, запрограммировать на много лет вперед. По намеченному плану он окончил мединститут, готовил себя к научной работе, поступил в аспирантуру. И как ломовая лошадь тянул многолетнюю лямку. Бессонные ночи и изнуряющий труд подорвали его и без того некрепкое здоровье, забрали у него силы и энергию. И когда он однажды оглянулся назад, то вдруг ясно понял, что искусственно создал для себя такую жизнь. Таланта ученого у него, пожалуй, никогда не было, а его статьи и научные работы не представляют никакой ценности и никому не нужны. Но Константин Иванович сумел спокойно принять этот факт, поэтому не озлобился на весь белый свет, не ударился в черную тоску и печаль, наконец, попросту не запил, а решил сменить на время обстановку. И вот, прожив всю жизнь в областном центре, в маленькой коммунальной квартире, привыкнув к городским удобствам и услугам, он, не зная деревенской жизни, едет в Березовку, мечтая о здоровом воздухе и целительной тишине.

Когда они подошли к отделению, уже вечерело. Солнце буквально на глазах превращалось в огромный шар и медленно опускалось за горизонт. Оно то сияло между узкими длинными тучами, то вновь погружалось в их розовый туман, добавляя к пылающему закату темно-синие, свинцовые оттенки. Впереди под развесистой кроной грецкого ореха показалось небольшое каменное строение, чем-то напоминающее старый колхозный склад, с обшарпанной и темной от сырости штукатуркой, с мокрой черепичной крышей и закрашенными окнами.

– Вот и наша часовня, – с грустью сказал Селизар, вытаскивая из кармана огромную связку ключей.

Ознобин недовольно поморщился и побледнел, не в силах скрыть свою досаду и разочарование. Он и не рассчитывал увидеть в этой глуши крупную прозектуру с большим секционным залом, специальными кабинетами для врачей и лаборантов, с отдельной лабораторией и моргом, но заброшенность и мизерность нанесли сокрушающий удар по его самым скромным ожиданиям.

Дверь заскрипела, и Сергей Иванович шагнул вперед, приглашая за собой Ознобина. В отделении было темно. Включили свет. Их взору предстала небольшая комната, заставленная медицинским оборудованием, с низким серым потолком, цементным полом и влажными крашеными стенами. Это была секционная, где обычно проводили вскрытие. В центре комнаты стоял большой стол, на котором лежал желтый, как лимон, труп мужчины.

В глаза бросались теснота и беспорядок. Ознобин в полном смятении осматривал пыльные полки, заставленные грязной стеклянной посудой и немытыми инструментами. В воздухе ощущался слабый запах формалина и разлагающегося тела.

Зашли в соседнюю комнату, где, по всей вероятности, находилась лаборатория вместе с моргом. Рядом с небольшим медицинским столиком, плотно заваленным наборами реактивов, пробирками, микроскопами, стояло несколько каталок. На одной из них лежало еще одно тело, прикрытое белой простыней. На препарировальном столике рядом с зондами, ножами и пилами, приготовленными для вскрытия, стояла пустая бутылка из-под дешевого крепленого вина и валялись обглоданные кости копченой рыбы.

– М-да, – с горечью произнес Сергей Иванович, брезгливо дотрагиваясь указательным пальцем до пустой бутылки. – Опять Брыкин, бес ему в ребро… Как врач умер, так и порядка нет. – Он, недовольно покачав головой, повернулся к Ознобину. – Ну все, Константин Иванович, принимай отделение. Правда, извини, голубчик, за беспорядок. – Он сочувственно похлопал коллегу по плечу: – Сам понимаешь, доктора полгода не было… – и неуверенно заглянул ему в глаза.

В эту минуту худое бледное лицо Ознобина с впалыми щеками и блестящими глазами казалось совсем маленьким и ушедшим в редкую рыжую бородку и усы.

– Извините, Сергей Иванович, – произнес он неожиданно плаксивым бабьим голосом. – Вы мне обещали прозектуру. А это… – он в отчаянии развел руками, – я даже не знаю, как это назвать.

Сергей Иванович нахмурился и отвернулся к окну, словно уличенный в каком-то тяжелом преступлении.

– Чем же эта вам не подходит? – тихо спросил он, словно не видел всего безобразия, царившего вокруг. – Обычное отделение. В других больницах и этого нет. Там все вместе: и секционная, и лаборатория, и морг.

Ознобин нервно засмеялся и весь покрылся красными пятнами.

– Поймите меня правильно, – медленно заговорил он. – Я работал под руководством известного профессора Иванова, у меня есть научные работы. Поэтому я полагал… я надеялся увидеть здесь хотя бы элементарные условия. – От волнения у Ознобина подрагивал голос. – Поверьте мне, – продолжал он, – я приехал сюда не только ради воздуха и тишины, для того, чтобы поправить свое здоровье, но и заниматься научной работой… понимаете, наукой!

– Понимаю, понимаю… – с горечью произнес Сергей Иванович, возвращаясь в секционную.

Он стал раскладывать на препарировальном столике нужные ему инструменты. Красный от духоты, в нарукавниках поверх халата и водонепроницаемом переднике, внешне чем-то похожий на мясника, он с досадой отгонял от себя больших зеленых мух.

– Село, оно, конечно, и есть село, – словно в оправдание, заключил он. – Но, согласитесь, коллега, и здесь кто-то тоже должен работать.

Ознобин немного успокоился. Ему вдруг стало неловко перед Сергеем Ивановичем за свою несдержанность. В его душе возникло острое чувство вины перед этим добрым и сильным человеком, который безропотно прожил всю свою жизнь в этой глуши, ничего за это не требуя. Ознобин хотел даже сказать что-то одобряющее Сергею Ивановичу, но на ум не приходили нужные слова.

Начали вскрытие. Сергей Иванович вытащил из кожаного портфеля три бутылки водки. Увидев недоумение на бледном лице Ознобина, он рассмеялся.