Воина миров. Второе пришествие - Михаил Хрипин

— Я просто обязан вам помочь, молодой человек! — продолжал тем временем Доктор. — Эти местные олухи даже не смогли как следует ухаживать за вашими ожогами!

— Олухи?

«Опять началось, — подумал Иррат. — Это гораздо труднее, чем я предполагал!»

— Ну да. Эти армейские лекари умеют только йодом мазать, да бинтами обматывать!

«Лучше я промолчу. Может быть, он наконец расскажет, зачем пришел, и я пойму хотя бы половину из его рассказа. Для начала будет совсем не плохо. Я знаю слишком мало слов! Как же мне рассказать им о моей миссии? — Иррат глубоко вздохнул от досады. — Успею ли я найти с ними общий язык, пока не станет слишком поздно?»

Пока перспектива была безрадостной.

— Да что это я? — Доктор словно очнулся. Он вскочил с кровати и принялся расхаживать по комнате, засунув руки в прорези своей странной одежды. — Простите старого дурака! Вы же не понимаете почти ничего из того, что я тут говорю! Я должно быть напугал вас, Иррат?

«Нет, похоже, без объяснений мы не сдвинемся с места. Пусть это долго, но зато это верный путь. Я буду стараться за двоих, но добьюсь понимания. Я не могу провалить миссию».

— Что такое старый?

— Старый? — Доктор, казалось, не понял смысла слова, сказанного им самим только что. Он замер на секунду, но потом встрепенулся, словно на него спрыгнул со своей ловчей сети маленький шилк, и как-то по-особенному посмотрел на Иррата. — Сколько вам лет, Иррат?

— Десять лет.

— Ммм… а сколько лет вашей матери?

— Семнадцать.

— Хм. а сколько лет вашей бабушке?

— Бабушке?

— Матери вашей матери.

— Не знаю, я ее никогда не видел.

— Вы видели чью-нибудь чужую бабушку?

— Нет.

Доктор вдруг замолчал. Иррат разглядывал его, пытаясь разгадать смысл вопросов. Слова Доктора о матери заставили снова окунуться в леденящий мрак воспоминаний о прошлом. О безжалостном мире, ради спасения которого он совершил невозможное.

«Зачем давать специальное название матери моей матери? Мы отправляемся в шкафы, едва поставив на ноги детей, но наши родители уже давно превращены в удобрения для арры. Мы не видим матерей наших матерей, мы не говорим с ними, потому что им было бы нечему научить нас, даже если бы они смогли дожить до той поры, как мы научимся говорить. Неужели, люди Теплого Мира каким-то образом сохраняют жизнь… как он сказал… бабушек, чтобы разговаривать с ними? Что это дает им?»

Иррат уперся в окончательное непонимание. Он прервал размышления и посмотрел на нервно шагающего по центру комнаты человечка. Тот был погружен в себя и что-то бормотал. Наконец Доктор остановился перед Ирратом и сказал с болью в голосе:

— Они умирают?

— Кто?

— Ваши родители. Когда они умирают?

Иррат снова ощутил ледяное дыхание только что отброшенных воспоминаний. от неприятного ощущения скривился, почувствовал, как натянулась обожженная кожа на лице.

— Их убивают, — сказал он медленно, стараясь, чтобы слова звучали как можно понятнее. — Они отправляются в шкаф и отдают свою кровь.

— Чудовищам?

— У них много названий в моем языке. — Иррат сжал челюсти в порыве ненависти, захлестнувшей его при упоминании врагов.

«Это наши общие враги!» — напомнил он себе.

— Вы можете перечислить эти названия? — Доктор словно ухватился за что-то, чего очень долго ждал. Даже его речь стала звучать быстрее и более отрывисто.

«Но он же не объяснил мне слово „старый“, — опешил Иррат. — Как можно разговаривать с ним? Терпение! Пусть он сам покажет свои намерения».

— Тираны, чудовища, монстры, твари… — Иррат вдруг остановился.

Было что-то еще. Что-то в рассказах матери, связанное с Амелией и Бледным Карликом. Кажется, одна из древних легенд, которую рассказывала только мать, а другие боялись произносить вслух. Эта легенда, рассказанная мессии, привела к слишком трагичным последствиям. Судьба последнего восстания надолго теперь останется в памяти. Легенда о причине, о страшной ошибке, о позоре. Иррат лихорадочно вспоминал слова легенды. Там точно было что-то. Еще одно название, почти дотла выжженное из памяти его народа тепловыми лучами безжалостных тварей.

Доктор затаив дыхание следил за отголосками переживаний, отражавшихся на лице Иррата. Он боялся помешать, боялся спугнуть надежду получить ответ, которого так ждал.

— … мыслители, — произнес Иррат. Он печально посмотрел на собеседника, в огромных глазах читался укор за то, что тот вынудил вспоминать что-то кошмарное.

Доктор медленно втянул воздух, медленно выдохнул.

— Вам надо отдохнуть, Иррат, — с дрожью в скрипучем голосе сказал он. — Спасибо вам, мы поговорим позже, а сейчас я должен идти.

Он попятился к двери, смотря на Иррата, словно извиняясь.

«Это было то, что он надеялся услышать? Он ощущает вину из-за своего вопроса. Может ли это быть состраданием? Мать говорила, что Амелия научила нас состраданию. Это оно?»

— Вы придете еще, Доктор? — спросил Иррат, в надежде продолжить изучение этого странного типа. Доктор уже стоял на пороге.

— Да, я обязательно скоро вернусь! — он как-то неловко махнул рукой и закрыл дверь.

Иррат услышал торопливые шаги в коридоре и громко сказанные Доктором слова:

— Неужели я был прав, черт побери? Если это так, пусть попробуют мне отказать!

Иррат поднялся с подоконника и лег на кровать. Забавный момент первого знакомства с профессором еще раз развеселил его. Теперь он уже многое знал о землянах и мог оценить, сколько раз заблуждался и попадал в неловкое положение. За окном щебетали птицы, тень от ажурной кроны клена колыхалась на кружевной занавеске.

«Это мир, в котором есть старики. Значит… она может быть жива! Когда Доктор придет в следующий раз, нужно будет спросить его».

Глава 3

Из окна штабной столовой открывался восхитительный вид на прилегающий парк. на небольшой лужайке, поросшей английской газонной травой, совсем не замечающей наступления осени, стояло раскладное кресло. Над спинкой торчала копна черных волос, в которых легко играл прохладный осенний ветерок. Рука свешивалась, почти касаясь зелени краснокожей кистью с длинными тонкими пальцами.

Марсианин спал на свежем воздухе, утомленный прогулкой на планете с тройной силой тяжести. с каждым днем такие упражнения давались ему все легче, он не упускал возможности побродить по парку, любуясь радующей глаз краснотой кленовой листвы. Кажется, сегодня он немного перестарался и прошел больше обычного.

За столиком у окна сидел доктор Лозье и пристально изучал фигуру в кресле. Тяжкие размышления завладели им, обед в тарелке давно остыл, но Лозье не обращал на это внимания.

«Стоило убеждать их отправить меня сюда, чтобы оказаться в подмастерьях? Вместо того, чтобы уделять все свое время работе с этим уникальным существом, я вынужден выслушивать бредовые теории. Почему я, ксенобиолог, должен тратить время на лекции по гипотетической истории марсианской цивилизации?»

Негодование Лозье имело веское основание. Почти все время, прошедшее с того момента, как он вернулся в свою лабораторию, он был вынужден заниматься бюрократией, добиваясь разрешения работать в Лилле. Но как только приехал сюда, оказалось, что здесь заправляет невесть как сумевший прилететь из Англии вирусолог, профессор Персифаль Уотсон.

Перед Лозье открывалась перспектива участвовать в научных диспутах с профессором Уотсоном. Проводить собственные исследования будет уже невозможно. Исследовательский корпус, оборудованный сразу после доставки марсианина, был занят исключительно тем, чтобы залечить его ожоги и как можно скорее адаптировать к земному тяготению. Занимались этим не слишком понимающие в ксенобиологии армейские врачи, в то время как Уотсон в поте лица завершал построение своей теории происхождения чудовищ. Он словно специально оттягивал момент окончательного прояснения, говоря, что важнее добиться полной адаптации марсианина к земным условиям, а уже затем работать с ним так, как предполагает теория. Теорию, впрочем, никто так и не сумел осознать, но трепет перед заслугами именитого ученого заставлял соглашаться и верить, что он все делает правильно.

Профессор Уотсон нашел в лице доктора Лозье единственного достаточно компетентного собеседника и теперь проверял на нем правильность собственных умозаключений, не оставляя тому возможности проводить интересующие его эксперименты. Так продолжалось уже несколько дней, Лозье стремительно терял терпение.

«Светило науки! — возмущался Лозье. — Каким образом ему удалось убедить этих вояк, что он имеет больше прав на пришельца? Никого уже не интересует, что это я первым вступил в контакт! Господи, сколько времени упущено, вместо того, чтобы исследовать каждую клетку этого существа! Какие открытия я все еще не сделал?»