Императрица - Шань Са

Два начальника стражи вели за собой по двенадцать отрядов общим числом тысяча пятьсот тридцать шесть человек, выстроенных по цвету формы.

Два младших начальника стражи предводительствовали отрядами резерва по шестьдесят воинов. А еще двое предводителей в том же чине бдительно следили за своими пятьюдесятью шестью всадниками и четырьмя старшими стражниками, ведущими по сто два пеших воина. Все это производило весьма внушительное впечатление.

Потом настала очередь Нефритового поезда: нефритовая повозка, влекомая тридцатью двумя возницами, одетыми в изумрудные куртки и штаны, за ней — еще пять в сопровождении военачальника Тысячи Быков и двух старших начальников стражи Левой и Правой сторон с императорскими мечами, две императорские лошади и два стража Ворот с дадао.[16]

Затем два воина несли стяги императорских Ворот, сопровождаемые четырьмя сменщиками каждый. Все они как приближенные Императора были в желтых одеяниях. Двадцать четыре начальника стражи Ворот рысили меж шести рядов воинов-конников из основных и вспомогательных войск и двенадцати рядов воинов из отрядов стражи Левой и Правой сторон. Следующий отряд нес веера на длинной ручке, украшенные перьями священного фазана. Далее плавно двигались восемь носильщиков с императорским паланкином. За ним — четыре маленьких веера и двенадцать больших, квадратных, с перьями священных птиц, а также два больших зонта. Перед императорским поездом шли четверо мужчин. Это предназначенное для торжественных выездов сооружение, сверкающее золотом и драгоценными каменьями, походило на змея из легенд. Оно состояло из вереницы платформ с гигантскими паланкинами, сцепленных крючьями, что позволяло при необходимости отсоединить ту или другую. Обслуживали его две сотни возниц в желтых куртках и сиреневых штанах, стянутых лиловым поясом. Головы их покрывали черные платки, сбруи бесчисленных лошадей усыпали прекраснейшие драгоценные камни Империи. У выезда из города, на широкой дороге, посыпанной мягким песком, возницы ослабили поводья так, что оглобли и оси заскрипели на весь белый свет. За императорским поездом ехали дворцовые евнухи с личными вещами государя и конюхи с двадцатью четырьмя лошадьми из императорских конюшен. Далее двигалась свита, состоявшая из копейщиков, и снова — отряд копейщиков, украшенные перьями веера из расписного шелка, большие желтые зонты. А за ними — сотни музыкантов.

Знамя Черного Воителя открыло шествие киноварных стягов, копий с бунчуками из волоса яка, павлиньих перьев на деревянных стержнях. Затем опять следовало желтое знамя, сопровождаемое двумя дворцовыми распорядителями и четверкой их помощников. Прямоугольная повозка с двумя сотнями возниц ехала перед Малой Повозкой, влекомой шестьюдесятью возницами, а за ней — императорские писцы, пурпурные, изумрудные, желтые, белые и черные стяги. Их несли воины из боевых подразделений Правой и Левой руки.

За подразделениями Воинского Пыла настал черед Золотых, Слоновой Кости, Кожаных, Деревянных отрядов.

Далее шли четыре повозки, посвященные земледелию, двенадцать одежных, запряженных волами, дорожные паланкины ведомств Печатей, Золотого Жезла и Хвоста Леопарда, символизирующего Величественный Ужас.

Две сотни стражей Воинского Пыла в панцирях, со щитами и боевым оружием в правой руке.

Затем — сорок восемь сменных лошадей для стражи.

Следом за ними — двадцать четыре полотнища с изображениями священных животных, а также их воинское сопровождение.

Потом ехал отряд Черного Воителя, божества Севера, разделенный на группы в доспехах пяти цветов.

Далее двигался поезд Императрицы, с его всадниками, прислугой, стражей, музыкантами, евнухами, придворными дамами, число коих определялось правилами ведомства Ритуалов.

Затем строго в соответствии с рангом ехали повозки императорских наложниц, причем каждой предписывалось, почтительно следуя правилам, иметь определенное количество вееров на длинной ручке, носить одеяния того или иного цвета, не превышать предписанного числа украшений.

Далее двигался поезд Старшего Сына, его воины, музыканты, супруга со свитой.

Следом — князья и их супруги с сопровождением.

Потом ехали правители уделов с супругами и свитой.

За ними двигались кареты принцесс.

Затем — Вельможи императорского Двора и их супруги.

Наконец, — повозки советников и свита варварских царьков, вождей племен и чужеземные послы.

Последними везли животных императорского Сада Зверей: тигров, леопардов, слонов, носорогов, оленей, страусов, а также птиц в клетках.

Замыкали процессию работники-строители, повара, кормилицы, писцы, швеи, серебряных дел мастера, виночерпии, лекари, травознатцы, конюхи, рабы и дойный скот.

Приблизительно пол-луны из Лояна выезжали более ста тысяч человек и отправлялись в путь по императорской дороге, подобно прямой линии прочертившей зимнюю равнину. Днем движущаяся вереница повозок походила на могучую разноцветную реку. По ночам костры и фонарики у шатров превращали землю в звездное небо. В «Записках» по истории династий еще никогда не упоминалось о столь пышных и многолюдных процессиях: казалось, целый народ переселяется на Восток, поближе к океану.

Вот бы нам достигнуть рассветного солнца!

* * *

Как позабыть гору Тай и ее бросающие вызов солнцу заснеженные пики? Как описать ее незапятнанно-белое величие, в сравнении с которым великий императорский поезд выглядел всего-навсего черной нитью? Меня еще долго потом глубокой ночью преследовали видения: таинственные обряды, алтари, гигантские круглые и квадратные обломки скал, священные плясуны в одеждах с расписными рукавами, движущиеся в клубах дыма и в тумане. Во сне я слышала хриплое дыхание горы, сопровождаемое пением звучащих камней и звоном бронзовых колокольчиков. Я вновь видела огни кострищ у шатров, покрытых золотистой тканью, языки пламени в древних раковинах, факелы, расставленные вдоль отвесной, уходящей в бесконечность Священной Тропы. Государь запечатал в недрах скалы на вершине тонкую золотую пластинку с выгравированным на ней прошением о благоденствии Империи. А я под завывания ветра и бушевание снегопадов оставила там часть души. Гора Тай уже принадлежала прошлому, но чары ее сохранились, и я вновь обрела нечто, более ценное, чем любые церемонии: уединение былой жизни, вспыхнувшую искорку памяти, поиск истинных корней.

Наше паломничество превратилось в блуждания по северо-восточным землям Империи. На родине Конфуция Повелитель воздал Мудрецу заслуженные почести. А углубившись на Север, в родной деревне Лао-цзы Двор сделал приношения основателю даосизма и далекому предку Императорского Дома. Обратный путь нам освещала лучезарная весна с ее деревьями в цвету. Во дворце Соединенных Нефритовых Дисков мы с Маленьким Фазаном в две руки начертали памятную торжественную песнь. Ее выгравировали на каменной плите, дабы установить на вершине горы Тай, среди небесных облаков. Как долго этот сверкающий золотым порошком памятник будет сопротивляться непогоде? Минет тысяча весен, после того как снег десять тысяч раз покроет землю, и плита с нашей песнью рассыплется в прах. Императорская дорога исчезнет, смолкнет и шум стотысячноустой толпы. От Лояна до Долгого Мира великолепие настоящего уже рассеивалось в бескрайности неба.

Священный обряд ознаменовал высшую точку цикла, и последний по определению должен был пойти на спад. Если меня восхождение на гору Тай укрепило, то моего супруга это испытание лишило сил. Подобно воину, что одержал величайшую победу, или поэту, написавшему самые вдохновенные стихи, он решил отказаться от слов и деяний, дабы посвятить себя безмолвию и созерцанию.

После смерти моей племянницы Маленький Фазан никого к себе не приблизил. А если он оказывал мне честь, приходя на ложе, то искал в моих объятиях только утешения, как у старшей сестры. С годами его душевное смятение обернулось тягой к потустороннему. Здоровье Маленького Фазана ослабло. К частым головным болям присовокупились подагра и хроническое расстройство желудка. Он все дольше не вставал с ложа. Отсутствие Императора во Дворце стало обычным явлением. На утреннем «Приветствии» он, впрочем, еще принуждал себя играть чисто символическую роль, предоставляя мне, скрывшись за ширмой, вести политические споры.

Маленький Фазан полностью отдавался лишь страсти к целительству. В его дворце хранилось поразительное собрание всевозможных снадобий, и засыпал он, вдыхая аромат горьких трав. Самым деятельным образом мой супруг участвовал в составлении свода целебных растений и порошков, более того, снисходил до бесед с травознатцами и колдунами, дабы обсудить свойства тех или иных снадобий. Былая страсть к алхимии и поиску способа изготовления пилюль бессмертия отныне превратилась в одержимость. Во Дворце появились волшебные алтари и жаровни. Подобно Первому Императору или Императору Воинственному из династии Хань, Маленький Фазан мечтал претворить тело в чистый дух. Киноварный порошок не излечил его недугов, зато сильно изменил характер. Дремота чередовалась с лихорадочным возбуждением, мечтательность — с тоской и дни уныния сменяли периоды чрезмерной суеты.