Песчаные небеса - Олаф Бьорн Локнит

В зале было столько военных и городских стражников, что Конан понял – настолько легко, как из дворца Турлей-Хана, из “Врат Ста Удовольствий” ему выбраться не удастся.

– Ну, кто тут самый жадный?!! – отчаянно заорал киммериец и, вскинув клинок, начал со свистом вращать его над головой.

– Взять его! Живым! – крикнул кто-то из десятников.

– Или мертвым! – подхватил еще один офицер, у которого жажда золота пересилила осторожность, и он, обнажив саблю, со зверским оскалом кинулся на Конана, за что немедля поплатился: сабля с отрубленной кистью отлетела в угол, а туранец завыл от жуткой боли и упал, зажимая левой рукой обрубок, из которого хлестала ярко-алая струя крови.

“Ну, вот, ковры Стейне я все-таки испачкал, – огорченно подумал Конан, одновременно отбивая обрушившиеся на него со всех сторон удары. – Надеюсь, она купит себе новых за деньги, которые получены от Дагарнуса…”

Вокруг него валялось уже с десяток трупов, как вдруг раздался громкий и отчетливый приказ, пришедший из-за спин осаждавших киммерийца гвардейцев. Голос показался Конану знакомым.

– Всем стоять и не двигаться! Назад, я сказал! Дайте мне пройти!

Конан увидел, как не успевших вовремя расступиться гвардейцев расталкивает в разные стороны какая-то невидимая сила, исходящая от темной фигуры Радбуша, идущего в центре бешено вращающегося вокруг него вихря холодно голубоватого пламени.

– Надеюсь, ты не простудился после купания? – невозмутимо осведомился Конан. Радбуш молча приближался и, остановившись в нескольких шагах, произнес глухим твердым голосом:

– Не прошло и суток, друг любезный, а я тебя уже нашел!

Резким движением ладони Радбуш разрубил огненный вихрь и, оттолкнув его, направил на Конана. Светящийся кокон развернулся, точно полотнище, и, достигнув Конана, свернулся, плотно заключив в себе киммерийца. Конан попытался поднять меч, желая хоть как-то отразить удар мага, но почувствовал, что рука перестала слушаться его, сама собой плотно прижалась к телу, а меч, выскользнув из ладони, со стуком упал на пол. Северянин не мог даже пошевелиться, однако, видел, слышал и понимал происходящее по-прежнему.

“Вот теперь-то я точно влип, – признался себе Конан. – Да так, что не придумаю, как выпутаться…”

– А знаешь, что тебя выдало? – прозвучал насмешливый голос Радбуша. – Та самая магическая игрушка, которую ты таскал с собой. Кстати, не подскажешь ли, где она? Мне было бы любопытно взглянуть на вещь, которая смогла противостоять моей магии прошлой ночью… Впрочем, я могу найти ее и сам.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

СОКРОВИЩЕ ДЖАВИДОВ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

– Эй, ты! Долго будешь в потолок смотреть? Запомни, у меня с тобой разговор короткий будет – получишь двадцать плетей и останешься без вечерней похлебки, – голос старшего надсмотрщика Мораддина звучал, как всегда, спокойно и глухо, но это делало угрозу более весомой, нежели грубые окрики его подчиненных, сопровождаемые пинками и зуботычинами.

– Я устал и хочу пить, – угрюмо сказал Конан, но, перехватив колючий взгляд серо-стальных глаз, почувствовал себя несколько неуютно – как будто холодок пробежал внутри. Страха перед Мораддином Конан не испытывал, но на память невольно пришли боязливые разговоры узников между собой по ночам, когда их всех сгоняли в большую, пропахшую потом и нечистотами пещеру.

Конан знал, что сам Мораддин никогда не ударил ни одного узника, никто не видел его в ярости или кричащим, но боялись его на медных рудниках Кезанкии все. Внешний вид начальника стражи, казалось, не должен был внушать никакого страха или почтения – роста ниже среднего, коренастый, с округлым бледным лицом и близоруко прищуренными глазками. Доверие внушал и мягко очерченный подбородок, обрамленный жиденькой бородкой. Благоприятное впечатление на людей, не знающих Мораддина близко, производили его манеры – никаких резких движений, тихая вежливость, спокойная речь, а также совершенно нехарактерные для бывшего военного, а подходящие скорее всего провинциальному чиновнику гладко зачесанные назад темные волосы с двумя залысинами. Но, несмотря на все это, не каждый отваживался заговорить с ним первым, а уж о том, чтобы косо посмотреть или сказать что-то скверное о «господине старшем надсмотрщике» даже за глаза, никто и подумать не смел. Поговаривали, будто тихоня Мораддин отличался удивительной по своей изощренности жестокостью (которая, правда, выплескивалась из него крайне редко), но тогда искренней жалости достоин был тот несчастный, на чью изливалась глубоко скрытая, но не знающая пределов ярость.

До того, как попасть на одну из самых ответственных должностей в далеких от столицы, и потому почти не контролируемых властями рудниках, Мораддин служил в тайной гвардии царя Илдиза, называемой между собой знавшими об ее существовании людьми “Хэрд”, что в переводе с одного из туранских наречий было названием местного насекомого, которое, отличаясь неуемной прожорливостью и всеядностью, уничтожало все, попадавшееся на его пути: будь то дерево, постройка, раненное или больное животное, а зачастую просто падаль. Вдобавок ко всему, хэрды были исключительно ядовиты, их укусы являлись безусловно смертельны для человека, и самое прочное здание, изъеденное ими, обречено было в скором времени рухнуть и превратиться в труху.

Прослужив там около пятнадцати лет, Мораддин смог получить солидную должность, но внезапно, при каких-то загадочно-зловещих обстоятельствах, был разжалован и отправлен на рудники в качестве старшего надсмотрщика. О странном происшествии, послужившем причиной отставки, ходило множество слухов, одни других мрачнее, но подлинные события так и остались неизвестны никому, кроме непосредственных участников. Один из них поплатился жизнью: его жуткий, обезображенный до неузнаваемости труп(точнее, останки, в которых сохранилось мало чего человеческого), был найден в одном из подземелий дворца царя Илдиза. Высказывались робкие догадки, что несчастный погиб от рук Мораддина – тем более нашлись свидетели их неоднократных ссор, а следы увечий, от которых наступила смерть истязаемого, очень походили на изощренные кхитайские наказания, о которых Мораддин любил рассказывать во время редких и внезапных приступов разговорчивости…

– Ты разве не слышишь меня? – все тем же ровным, бесстрастным голосом спросил Мораддин.

– Почему же нет, слышу, только вот… не хочется мне слушать это, – подражая ему, ответил Конан. Некоторые из работавших неподалеку кандальников опустили свои кирки и, не смея посмотреть в сторону Конана и Мораддина, осторожно прислушались. Кто-то еле слышно прошептал:

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});