Сага о Вортинге - Орсон Скотт Кард

class="p1">— А я тоже сойду с ума?

— Нет.

— Почему ты так в этом уверен?

— Потому что, сколько бы моих воспоминаний ты в себе ни хранил, где-то в глубине твоего разума есть место, где таится особая частичка тебя, где ты — это только ты, где твои воспоминания находят отклик.

— Но твои воспоминания что-то изменяют во мне самом.

— Я тоже изменяюсь, — пожал плечами Язон. — Неужели ты думаешь, что я остался прежним, обладая даром познавать внутренние стороны человеческой жизни?

— Нет. Но ты в своем уме — или нет?

Лицо Язона на мгновение изумленно вытянулось, но потом он громко расхохотался.

— Конечно, нет, — вымолвил наконец он. — Боже, спаси и сохрани, ну и вопросики ты задаешь! Юстиция была тысячу раз права, когда выбрала тебя, у тебя ум как бритва. Да, я не в своем уме, я абсолютно свихнувшийся человек, но мое безумие — это производная от воспоминаний всех тех людей, что я когда-либо знал. Иногда мне кажется, что я успел познакомиться со всеми людьми на свете — во всяком случае, мне известны все типы человеческого сознания, которые только можно представить.

И так он ликовал, так радовался возможности оставаться собой, что Лэрд не выдержал и улыбнулся:

— Но как же твой ум удерживает столько разных воспоминаний?

Язон в очередной раз продемонстрировал ему недоделанное топорище:

— Точно так же топорище удерживает топор. Всегда найдется местечко, чтобы вбить клин или два. Всегда можно чуточку ужаться, чтобы крепче держалось.

***

Первого снегопада все не было и не было.

— Плохой знак, — проворчал медник. — Небо, стало быть, что-то нам готовит.

Он вскарабкался на крышу, снял жестяную дымовую трубу, немножко подправил ее, чтобы она не протекала, и приладил обратно.

— Проверьте окна и двери — убедитесь, что ставни крепко сидят на петлях, а двери закрываются плотно, и заткните все щели в стенах.

Услышав слова медника, отец вышел на улицу, посмотрел на ярко-синее холодное небо и во всеуслышание объявил, что ни за какую другую работу не возьмется, пока не укрепит дом против грядущих холодов. Вся деревня позабыла о домашних делах — все принялись готовиться к лютой зиме. Самые маленькие дети обмазывали глиной трещины в стенах, те, что поближе к земле; двери обрабатывали рубанком, чтобы они лучше закрывались; ставни были подновлены. И в этой круговерти Язону и Лэрду снова пришлось отложить на время пергамент и перо. На их долю выпало навесить ставни на верхние окна. Язон всегда осторожно поднимался по лестнице, но Лэрд, который лазил, как кошка, никогда не смотрел под ноги. Вот и сейчас, взлетев по перекладинам, он уселся на балки, едва выступающие из стены дома. Страх высоты у него отсутствовал полностью.

— Поосторожнее там, — предостерег Язон. — Упадешь, никто тебя не подхватит.

— А я не упаду, — ответил Лэрд.

— Ну знаешь, мало ли что.

— Я хорошо держусь.

Во время работы Язон рассказывал разные истории. О людях из его колонии.

— Я вызывал их к себе по одному, и пока они пыхтели над пустыми вопросами, заглядывал к ним в разум и определял, что за человек передо мной сидит. Кое-кто был полностью отравлен ненавистью, таких людей хватает в любом заговоре с целью убийства. Другие просто боялись, третьи искренне верили в свое дело — но меня не очень-то интересовало, почему они желали мне смерти. Мне нужно было как можно больше узнать об их цели в жизни, о том, что заставило их пойти на убийство.

Гэрол Стипок, к примеру, был прирожденным инженером; он создал машину, которая за несколько витков планеты по орбите могла выдать полный набор сведений о ней — начиная от веса ее ядра и заканчивая климатическими поясами. Он мнил себя атеистом, отвергая ту фанатическую религию, которую родители навязывали ему с детства. По сути дела, он положил жизнь на то, чтобы опровергнуть и сокрушить любую авторитарную систему, с какой только сталкивался. И все-таки он оставался ребенком, свято верующим, что Бог определил, каким должно быть человечество, а следовательно, Гэрол Стипок пожертвует всем, что есть, лишь бы достигнуть этого идеала.

Арран Хэндалли посвятила себя сфере развлечений, променяв свое "я amp; на роль в петлеопере. День за днем, минуту за минутой проживала она под постоянным надзором петлекамер, чтобы люди могли ходить кругами вокруг сцены и рассматривать ее жизнь под любым углом. Она была величайшей из петлеактрис, но в своем сердце она всегда хранила желание счастья всем людям, и уход со сцены не был тяжел для нее: играла она не для себя, а для других.

Еще был Хакс, средненький, искренне преданный своему делу бюрократ, два года бодрствования, год в сомеке. За что бы он ни брался, все сразу получалось, любая работа выполнялась в срок и в рамках бюджета. Несмотря на немалое уважение со стороны и начальства, и подчиненных, он неизменно отказывался от каждого повышения. Он жил с одной и той же женой, в одной и той же квартирке, ел все время одно и то же, играл с друзьями в одни и те же игры — и так год за годом, год за годом.

— Так почему же он решил присоединиться к революции?

— Он и сам этого не знал.

— Но ты-то знал.

— Побуждения, как правило, не запоминаются, в особенности те, которых ты сам не понимаешь. В его памяти я так и не смог отыскать его подсознательных целей. Остальные же, да и сам он, считали, что цель у него в жизни одна — сохранять все по-старому, препятствовать всяким переменам. Но за этим стояла мечта, чтобы у всех, кого он знал, жизнь была стабильной и счастливой. В отличие от Радаманда, он не переделывал окружающий мир под себя.

Перед мысленным взором Лэрда возникло лицо какого-то мужчины с узким подбородком и морщинками вокруг глаз. Хакс — понял он. Пока Язон рассказывал, Юстиция показывала ему лица тех, о ком велась речь. Где ты, Юстиция? Работаешь, наверное, где-то, как всегда молчишь, слушаешь наши разговоры, а сама и слова не вымолвишь?

— Ты не слушаешь, — упрекнул Язон.

— Так ты не говоришь, — напомнил Лэрд.

— Крепи быстрее петлю, а то у меня уже руки отваливаются держать этот ставень.

Лэрд закрепил петлю. Ставень вновь закрывался плотно. Совместными усилиями они быстро закончили работу и закрыли окно снаружи. Эта стена дома была обращена на север, а северно-западный ветер и прежде не раз срывал ставни. Задвигая деревянные защелки и засовы, Язон продолжал рассказ:

— Хакс мечтал, чтобы жизнь стала мало-мальски приемлема для всех,