Стая - Александр Филиппович

Так проходили эти дни, суматошные и по-человеческому шумные, визгливые, когда востро следовало держать ухо — больно много шлялось всякого народу. Но и по ночам Гранату не было долгого сна и доброго отдыха: в избе допоздна не умолкали и не выключали лампочек, и луч света падал на конуру, слепя взгляд, и как Гранат ни мостился, свет, озаряя конуру через лаз, мешал все равно. Словом, несмотря даже на обилие праздничной еды, Гранат все эти дни томился и уставал, как никогда не уставал раньше.

Но вот наступила ночь, когда потушили свет рано, как поступали и всегда-то прежде, до гулянки.

Уже ко сну устраиваясь, Гранат услыхал, как тайно будто бы скрипнула дверь избы и следом крадучись прошел кто-то по двору на огороды. По запаху он определил, что это Витька, и успокоился. Однако через некоторое время сквозь дрему различил он даже подозрительный отчего-то шум в той стороне, куда прошел Витька. Недовольно порычал, высунув морду в лаз конуры. Прислушался и услыхал на этот раз уже и тихие два голоса, один из которых был чужим. Выбравшись во двор, Гранат сладко потянулся, скребанув когтями, и заторопился за стайку. Морозец выдался хоть и невелик, да из тех, первых, пусть и по-настоящему уже зимних, но какие еще с непривычки в приятность. Луна над крышами ровным и тихим светом озаряла свежий наст, легший на усадьбу мерцающими голубыми блестками. Зарод вдалеке у изгороди и сама изгородь из длинных и крепких жердей, покрытых инеем, отбрасывали на снег долгие тени. Звуки человеческой речи возникали там, где стояло сено, и Гранат осторожно устремился по свежей тропинке к зароду, чутко прислушиваясь и нюхом трогая воздух.

— Кто-то идет, Витя! Пусти… — разобрал он шепот.

Гранат замер тотчас, удержав на весу переднюю лапу, и тихо скульнул.

— Гранат это! — ответил Витька, выглянув из-за сена. — Пес мой, не бойся…

Сбежав с тропинки, Гранат по целине обогнул зарод, окуная в снег лапы. Витька, привалив к зароду, целовал девушку, а она неловко сопротивлялась. Услыхав, как Гранат визгнул позади, Витька обернулся строго и с досадой сказал:

— Место, Гранат! Место, пес, слышишь?!

Из предосторожности Гранат отпрыгнул шага на три, чтоб нельзя было ухватить его за ошейник, и снова с любопытством остановился, склонив морду набок. Витька словно забыл о нем тотчас и отвернулся к девушке. Раза два тявкнув, но убедившись, что ничего здесь особого за зародом не совершается, Гранат выбежал на тропинку и, когда уже возвращался в конуру, косясь на свою огромную черную тень, что бежала теперь по снегу рядом и чуть впереди, услыхал слабый девушкин голосок:

— Не надо, Витя! Витенька… Боюсь я, о-ох… — И заплакали там, кажется…

На следующее утро, еще в рассветных сумерках, Витьку и его дружков-одногодков провожали на станцию.

Часа за два до того, как выходить к поезду, в избу снова набралось множество всяческого народу. К Витькиной матери пришли старухи в таких же точно, что и она, шалях, накинутых поверх белых платков, низко на глаза повязанных. Старухи эти с такими же, что и у Витькиной матери, темными лицами, никогда словно бы не бывшими девическими, тихо и словно само собой плакали, утирая глаза кончиками платков. К Витькиному же отцу-старику тоже дружки нынче пожаловали, и под стать такие же седые или плешивые. Но они не плакали, как их старухи, а даже бойко хорохорились.

В суматохе проводов двери в избу почти не закрывались, и Гранат однажды проскользнул в горницу. За двумя по-прежнему друг к дружке придвинутыми столами сидели такие же, как и во все прошлые дни, возбужденные и распаренные гости. Многие из них — лишь шапки с голов постаскивав — в пальто и в телогрейках.

Но вот засобирались все и вышли на улицу.

Парень с аккордеоном на груди играть продолжал и на морозе. Вокруг него собравшиеся смеялись и пели, и от людей дружно валил пар. Процессия растянулась, окружив Витьку и еще несколько парней, таких же, что и Витька, с котомками за плечами и одетых, в отличие ото всех, не в мало-мальски нарядное, а наоборот — в рабочее. Потешные старики все норовили шумно напутствовать парней, время от времени восклицая что-то громко и по-пустому потрясая в воздухе коричневыми руками с огромными, точно когти какие, желтыми прокуренными ногтями на узластых, корявых пальцах.

Сам Витька не переставая бренчал на гитаре, а перед ним полукружьем отступали девушки, которые и все прошлые дни гуляли и ликовали в избе. Они с подвизгом подпевали Витьке время от времени, глаз не спуская с одной своей подружки в коротеньких, с меховою оторочкою сапожках, совсем еще худенькой, узколицей девчонки, почти что школьницы, которая в этом людском кругу отплясывала очень бойко по утоптанному свежему насту первой зимней дороги. Чуть румяная от морозца, худенькая девчонка эта выглядела решившейся вдруг точно бы на все, да только бог весть на что и отчего — тоже. И молодые серые глаза ее отчаянно поблескивали, и пела она озорно, подстраиваясь под гитару, на которой Витька от вдохновения чуть ли не рвал струны:

Мы тоже люди,Мы тоже любим,Хоть кожа черная у нас!..

Заскочив в круг, Гранат метнулся к девушке, от которой шибанули в него вчерашние запахи той молодой женщины, с какою Витька целовался вчера у зарода. Отчего-то обрадовался он всем этим запахам, радостно рванулся было девушке на грудь, чуть ли не лизнуть ее норовя в расчудесное, слегка румяное личико, как девушка вскрикнула вдруг, схватилась руками у горла, и тогда подружки ее закричали, замахали руками дружно и прогнали его с дороги, мигом забросав снежками. Витька, однако, приказал им что-то, и кидать снежки они перестали. Следом Витька позвал его к себе, чтоб успокоить, но подбегать Гранат не решился. Заскулил он только, закружил на месте, будто жалуясь: что, мол, и рад бы был мордою ткнуться в хозяйские руки, да боязно шибко. И до самой станции бежал он уже на предусмотрительном отдалении от людей, по тропинке обок дороги, ну и девушка, между прочим уже тоже ничего не отплясывала отдельно, а шла вместе со всеми своими подружками. И все это время Гранат крутился подле людей, не сводя с Витьки взгляда.

Но вот Витька заметно обеспокоился, огляделся и наконец позвал его к себе, да и сам еще шагнул навстречу. Привычно вскинувшись на задние лапы, Гранат ткнулся хозяину в грудь, поскуливая, и розовым горячим языком лизнул Витькино ухо, распахнутое под мороз здоровое Витькино горло, весело сморщившийся Витькин нос.

— Жди меня, и я вернусь! — улыбнулся Витька, сладко почесав ему за ушами. — Ну, будя-будя, псина!

И после этих ласк опять ушел он к своим людям, к друзьям и девушкам, к отцу с матерью. И сказал родителям громко: