Князь сердца моего - Елена Арсеньева

Он видел ее второй раз в жизни, но чего бы только не отдал, чтобы не расставаться с нею больше! Хотелось стереть эти морщинки поцелуями, заставить смеяться глаза, целовать улыбающиеся губы! Должно быть, эти мысли ясно отразились на его лице, потому что красномордый великан грязно выругался и так ткнул железным кулачищем Оливье в грудь, что тот едва не слетел с коня. Было очевидно: пока синеглазая красавица находится под покровительством этого грубияна, к ней не подступишься!

И все же Оливье не сомневался: удача ему выпадет! Что-то было такое в самом воздухе, сгустившемся вокруг них троих... Он знал, он верил: судьба готовит ему щедрый подарок.

– Такого мужлана не сделать рогоносцем, право же, грешно! – пробормотал Оливье, словно подстегивая судьбу. Однако даже он не ожидал, что это произойдет нынче же вечером – и почти без всяких усилий с его стороны.

* * *

С ночевкой на сей раз повезло – удалось добраться до блокгауза. Там уже пылал огонь в очаге и булькала в котелке похлебка, когда Лелуп и Анжель отворили покосившуюся дверь, окунувшись в плотную завесу табачного дыма и чада факелов, в запах вареного мяса, заскорузлых кровавых повязок и отпотевающего в тепле сукна мундиров, – то были запахи жрущей, страдающей живой жизни, в то время как студеный ночной воздух за порогом означал только одно – смерть.

Лелуп сразу приметил укромный уголок и протолкнулся туда, волоча за собою Анжель. На нее посматривали с тайным вожделением, но старались не задерживать взгляд, чтобы не злить Лелупа: бешеный нрав и жестокость его были всем известны, известно было и то, что за эту девку он глотку перегрызет кому угодно, – он уже убил из-за нее нескольких драгун. Анжель не могла припомнить еще одной сцены, подобной той, которая произошла в церкви. Теперь Лелуп берег ее для себя одного, не уступал ни за какую цену, хотя изумрудное колье, предложенное ему прошлой ночью старым генералом, имело, конечно, баснословную стоимость и сделало бы Лелупа обеспеченным на всю жизнь. Но этот человек, обычно болезненно-скупой и грабивший где мог и что мог, в тот вечер, едва дождавшись, когда попутчики уснут, набросился на Анжель, и его нимало не охлаждало, а, напротив, даже раззадоривало ее полнейшее к нему равнодушие. Однако Анжель чувствовала: остальные ошибаются на ее счет, считая ее безучастной ко всему, а Лелуп смутно чует то, что стало основой ее теперешнего существования: неистребимую, глубоко затаенную ненависть к нему.

Как ни рвалось ее сердце к русскому князю, как ни жаждала она узнать о его судьбе, возможностей к этому оставалось все меньше, а расстояние между нею и охотничьим домиком все увеличивалось. От Лелупа отвязаться нельзя, он был вездесущ, как рок, а потому Анжель заставила себя отринуть все сладостные и горестные воспоминания о русском барине и всецело предаться мечтам об избавлении от Лелупа. Она верила, что сие произойдет рано или поздно, а потому исподволь готовилась к этому, не желая, обретя свободу, умереть с голоду и холоду. Она знала, что сразу после полуночи Лелуп впадает в такой крепкий сон, что хоть огнем его жги – не добудишься! В эту пору можно без опаски подпороть подбивку его мундира и вытащить оттуда бриллиантик или изумруд, что почти каждую ночь и проделывала Анжель, потом тщательно зашивая распоротое место иглою, которую она берегла пуще ока и для лучшей сохранности прятала в мех Лелуповой дохи. Найти место для камушков было непросто, ведь Лелуп не стыдясь лапал ее, где только рука доставала. Тут очень кстати пришлись надетые на нее Матреной Тимофеевной меховые полусапожки, под стельки которых и заталкивала она свою добычу. Причем Анжель нимало не угрызала совесть за воровство, напротив, она испытывала истинное наслаждение! Ведь это были награбленные драгоценности, они принадлежали Лелупу не по праву – что же в том, что они сменили хозяина? Анжель сожалела лишь о том, что их у нее пока так мало. Она намеревалась за эти вещицы подкупить людей, которые избавили бы ее от Лелупа, увезли, взяли с собой, а его... Ей было враз сладостно и тошно думать о казни, которую она придумает для ненавистного, когда обретет над ним власть!

Ну а пока она находилась в его власти и принуждена была сохранять ту маску омертвелого безразличия ко всему на свете, которая уже сделалась для нее привычною. Анжель покорно последовала за Лелупом в угол, села на тюк, вытянула ноги, прислонившись к стене и прикрыв глаза.

До Анжель вдруг донеслись обрывки разговора:

– Говорят, над русскими позициями парил орел в день сражения при Бородине, и они восприняли это как знак победы.

– Ну и дураки! – отозвался другой голос, насмешливый. – Победа была за нами!

– Это одному Богу ведомо, – произнес еще один голос.

Она лениво приоткрыла глаза и увидела неподалеку того самого человека с лукавым лицом, который схватился с Лелупом из-за казачьего полушубка. Причем Анжель не сомневалась, что она и прежде его видела, только вот где, когда? Ей было почему-то очень важно вспомнить первую встречу с этим человеком, и она продолжала смотреть на него пристально и слушать его речь.

– Да, русские проиграли нам при Бородине – кто спорит? От некоторых их соединений не осталось ни одного человека. Целые русские полки лежали распростертые на окровавленной земле и этим свидетельствовали, что они предпочли умереть, чем отступить хоть на шаг.

– Что и говорить! – нехотя согласился мрачного вида итальянец – Анжель и его прежде встречала и знала его имя – Гарофано. Он сидел возле костерка и медленно помешивал что-то вкусно пахнущее в котелке. – Я видел места трех главных редутов – все там было взрыто ядрами, а кругом валялись клочья защитников и разбитые вдребезги лафеты пушек, а еще трупы лошадей. В некоторых местах битва была столь ожесточенной, что тела были нагромождены кучами: и русские, и наши!

– Русских было больше, – упрямо буркнул Лелуп.

– Да, больше... – согласился тот, с веселым лицом, которое сейчас, однако, приобрело унылое выражение. – Трудно представить себе что-нибудь ужаснее главного редута. Погибшая почти целиком дивизия Лихачева словно бы и мертвая охраняла свои позиции.

– Кто дал тебе право глумиться над останками наших славных воинов? – заорал Лелуп.

– Да уж, де ла Фонтейн, ты что-то не в меру полюбил русских... А ведь они наши враги! – подхватил еще чей-то голос.

«Вот какая, значит, его фамилия: де ла Фонтейн!» – почему-то обрадовалась Анжель. А тот между тем продолжал:

– Разве отдать должное храбрости врага – значит полюбить его? Брось, Лелуп! Мы не видели тебя ни при Бородине, ни при Шевардине... только в горящей Москве.

Лелуп оскалился по-волчьи, но лишь сплюнул, не решившись броситься на насмешника. Здесь было слишком много народу, и каждый мог бы назвать Лелупа «жидом» и «московским купцом». Тогда пришлось бы драться со всеми, а в блокгаузе было не меньше полусотни человек. Поэтому он сделал вид, что не расслышал оскорбления, и отвернулся с деланым безразличием. Лелуп начал неприметно оглядывать соночевщиков, гадая, удастся ли попозже, когда все утихомирятся, выторговать у кого-то из них золото или драгоценности... или украсть. Хорошо бы пошарить в ранце и карманах этого краснобая де ла Фонтейна, который все не прекращает свою болтовню.