Изгнанник самовольный - Юрий Дружников

Муж Амалии, Джованни Ризнич, которого в Одессе называли Иваном, экспортировал на запад пшеницу и был одно время также директором оперного театра в Одессе. Весной 1824 года Джованни решает отправить жену обратно в Европу. То ли это была ревность к Пушкину, с которым он был знаком, то ли необходимость поправить здоровье жены, которая незадолго до этого родила дочь, сказать трудно. Не исключено, что никакой ревности у Ризнича не было, а напротив, когда тот собрался уезжать из Одессы за границу сухим путем через Бессарабию, они договорились, что позже в Одессу придет его корабль, капитан которого получит инструкции взять на борт Пушкина вместе с Амалией. Такая версия нам в пушкинской литературе попадалась.

В мае мысль бежать от российских туч под вечно голубое небо святой Италии Пушкин обсуждает с Амалией. Со свойственным ему даром опережения событий, он уже мечтает об Италии, едва познакомившись с Амалией осенью предыдущего года. По крайней мере, это нашло отражение в его поэзии:

Ночей Италии златой

Я негой наслажусь на воле,

С венецианкою младой,

То говорливой, то немой,

Плывя в таинственной гондоле;

С ней обретут уста мои

Язык Петрарки и любви.

В мае (даты предлагаются пушкинистами разные, вплоть до начала июня) за Амалией приходит зафрахтованный Ризничем корабль и швартуется у Платоновского мола, неподалеку от пунты. Из Италии Амалия собирается на лето в Швейцарию, а оттуда к зиме вернется в Триест, к мужу. Она уверяет Пушкина, что бежать можно и без паспорта, но при существующем произволе можно получить паспорт за взятку, как делали другие.

Так поступали другие, но не Пушкин. Получить паспорт для отъезда легко любому, но не ему, находящемуся под личной опекой Воронцова. Вот и теперь Воронцову уже, по-видимому, донесли о переговорах Пушкина с четой Ризнич. Тем не менее в день отъезда Пушкин с утра у Амалии и готов с ней ехать в порт. Историк Одессы А. де Рибас записал подробности, опросив одесских старожилов, свидетелей проводов Амалии.

Корабль готов к отплытию. Паруса еще связаны. Просмоленные канаты дрожат на ветру. Ветер становится все свежее. В это время на молу собирается свита поклонников Амалии: поэт Федор Туманский, помещик Александр Собаньский, Яблоновский. Приезжает кормилица с дочкой Амалии и скрывается в каюте. Знакомые и друзья Амалии съезжаются, коляска за коляской, загородив причал. Наконец, появляются Амалия и сопровождающий ее Пушкин. Он бледен. Такого общества на причале он никак не ожидал встретить. Амалия ласкова со всеми.

Ветер усиливается, и капитан начинает торопить с отплытием. Пушкин понимает, что побег сейчас невозможен. Даже если бы удалось проскользнуть на корабль в этой толпе,- что дальше, там? Он без денег, повисает на шее женщины, которая принадлежит другому?

Для берегов отчизны дальной

Ты покидала край чужой;

В час незабвенный, час печальный

Я долго плакал пред тобой.

Это стихотворение он напишет через 6 лет, когда Амалии уже не будет в живых. Любопытно проследить по черновикам стихотворения за мыслью поэта. В первом варианте он написал:

Для берегов чужбины дальной

Ты покидала край родной.

На основании этого варианта, отброшенного Пушкиным, Б.Томашевский построил предположение, что "стихотворение обращено к русской, уезжавшей за границу, а не к иностранке, возвращавшейся на родину". Нам кажется, однако, сам факт переделки Пушкиным этих строк, наоборот, свидетельствует в пользу того, что стихи посвящены иностранке и, значит, скорей всего, Амалии Ризнич. Интересно, что впервые свою собственную родину, перевоплотясь в Амалию, Пушкин, подумав, назвал "чужим краем", а заграницу - "краем иным". Оба понятия поменялись местами.

Затем поэт вспоминает в стихотворении о ее и своих планах. И когда стало ясно, что Пушкин остается, они договариваются, что их разлука не будет долгой. Он к ней приедет, и они встретятся там, в Италии:

Но ты от горького лобзанья

Свои уста оторвала;

Из края мрачного изгнанья

Ты в край иной меня звала.

Ты говорила: "В день свиданья

Под небом вечно голубым,

В тени олив, любви лобзанья

Мы вновь, мой друг, соединим".

Текст написан быстро. Дважды близко повторяется одна рифма "лобзанья". "Соединить лобзанья" - не самое удачное выражение (можно соединить губы, но не поцелуи). В конце стихотворения, как справедливо заметил Томашевский, Пушкин в беловике допускает ошибку:

Твоя краса, твои страданья

Исчезли в урне гробовой

А с ним и поцелуй свиданья...

Но жду его; он за тобой...

"С ним и" Томашевский исправляет на "с ними", как было у Пушкина в черновике, что, конечно же, правильно.

Амалия не целует Пушкина при этом скоплении провожающих, а бросает на него последний печальный взгляд. Она поднимается по трапу, капитан поддерживает ее. Шуршат паруса, убраны мостки, поднят якорь. Компания машет руками. Пушкина и Амалию разделяет узкая полоска воды. Эта полоса медленно расширяется. Пушкин остается.

Изложенное здесь - романтическая версия. Но версия, основанная на многих, хотя и противоречивых, показаниях свидетелей или их потомков. Версия эта помогает понять происходившее, домыслить состояние поэта в момент решительного поворота в его биографии, поворота, который не состоялся. В памяти Пушкина Амалия Ризнич остается на многие годы ангелом, который зовет его сначала в Италию, а затем, когда настроение его мрачнеет, в иной мир.

Глава пятнадцатая.

"Я НОШУ С СОБОЮ СМЕРТЬ"

...мне наскучило, что в моем отечестве ко мне относятся с меньшим уважением, чем к любому юнцу-англичанину...

Пушкин - Казначееву, начало июня 1824.

Граф Михаил Воронцов торопил события, но они развивались медленнее, чем хотелось бы. Прося ускорить решение об удалении Пушкина из Одессы, он как бы снимал с себя вину за то, что могло произойти: он сигнализировал своевременно и хотел сделать это без лишнего шума, без сгущения красок и даже без сообщения истинной причины. Тем более, что эта причина была всего лишь подозрением в намерении. Как человек европейский, он понимал, что наказывать за несовершенное нельзя. В России же - можно, но тоже без самоуправства, а по указанию сверху. Произвол, идущий сверху, обретает видимость законности.

Но оказалось, что и наверху понадобились доказательства виновности Пушкина, а не просто одно желание Воронцова (если царю сообщили о ревности Воронцова, то Его Величество, возможно, и улыбнулся). 16 мая 1824 года министр иностранных дел сообщил Воронцову специальной депешей, что он доложил императору о его просьбе, но решение пока отложено. Возможно, Нессельроде, готовый оказать такую услугу Воронцову, не нашел аргументов, когда был о них спрошен. Аргументы надо было подыскать.

Уликой, которую нашли, было перлюстрированное письмо Пушкина, написанное, по видимости, Кюхельбекеру. Рассказывая приятелю, чем он занимается, Пушкин, между прочим, сообщал, что он пишет "Евгения Онегина" и берет уроки "чистого афеизма": "Здесь англичанин, глухой философ, единственный умный афей, которого я еще встретил".

Письмо это известно в отрывке - выписке из него, сделанной при перлюстрации. Дошло ли письмо до адресата - тайна. Безбожие было по тем временам серьезным криминалом.

Англичанин Уильям Хатчинсон, которого Пушкин в только что приведенном письме называет "единственным умным", а в другом "юнцом", явившемся "щеголять среди нас своей туповатостью и своей тарабарщиной", почему-то не привлек достаточного внимания исследователей. Этот человек был личным врачом семьи Воронцовых и приехал вместе с ними из-за границы. Можно полагать, что Хатчинсон был не менее откровенен с Воронцовым, иначе бы его не допустили в семью и не привезли в Россию. Но в таком случае уроки чистого атеизма брал у него и Воронцов. Имел ли тогда место атеизм Пушкина на самом деле?

Сам Пушкин после скажет: "Покойный император в 1824 году сослал меня в деревню за две строчки нерелигиозные - других художеств за собой не знаю". Но он играл. Были у него и другие художества, а некоторый цинизм - не самое страшное.

Б.Томашевский осторожно писал, что издевка Пушкина над догмами христианства была приметой вольтерьянства, вышедшего из моды. Пушкинские атеистические высказывания были частью его нестандартного мышления, перехваченное письмо со словом "афеизм" могло стать уликой. Однако обвинение Пушкина в атеизме, будь оно серьезным, могло повредить карьере младшего брата, Льва, который в это время служил в Департаменте иностранных вероисповеданий. Задачей департамента было укрепление православия и противодействие проникновению в Россию других религий. Но меры, принятые властями по отношению к Пушкину, брата не задели.

Взгляды Пушкина на религию до Октябрьской революции и после нее толковались по-разному. "Безверие" - так называлось стихотворение, прочитанное Пушкиным еще на выпускном экзамене в лицее. И это название давало карты в руки марксистской пушкинистике. Татьяна Цявловская называет "Безверие" "наиболее ранним из всех атеистических произведений Пушкина".