Знаменитые писатели Запада. 55 портретов - Юрий Безелянский

Более чем странную любовницу выбрал себе поэт! И тем не менее она стала его музой, по крайней мере ей он посвятил цикл стихотворений из своего сборника «Цветы зла», для него она была «Нега Азии и Африки зной».

Связь с Жанной длилась долго и вконец измучила поэта.

От поцелуев, от восторгов страстных,В которых обновляется душа,Что остается — капля слез напрасных,Да бледный контур в три карандаша.

(Пер. В. Левика)

Когда рассеивался дурман чувственности и оседал угар страсти, пусть даже фетишистской, поэт оставался наедине с самим собой, с ощущением ужасающей пустоты. Он жаждал общения на высоком языке искусства, поэзии, но такое общение с Жанной было исключено. К тому же она, издеваясь над ним, беспрестанно предавала его с другими. Часто у него возникало желание бросить ее. Растоптать. Унизить. Но, будучи человеком слабым, без настоящего мужского начала, он не мог этого сделать. Более того, он не мог преодолеть своей привязанности к ней. Что оставалось делать? Только одно: яростно низвергать ее в стихах.

Ты на постель свою весь мир бы привлекла,О женщина, о тварь, как ты от скуки зла!Чтоб зубы упражнять и в деле быть искусной —Съедать по сердцу в день — таков девиз твой гнусный.

Зазывные глаза горят, как бар ночной,Как факелы в руках у черни площадной,В заемной прелести ища пути к победам,Но им прямой закон их красоты неведом.

Бездушный инструмент, сосущий кровь вампир,Ты исцеляешь нас, но как ты губишь мир!..

(Пер. В. Левика)

И в конце стихотворения Бодлер обозначает две противоборствующие стороны: он — мужчина, гений; она — женщина, животное, грязь, но, увы, божественная грязь.

В жизни Бодлера была не одна Жанна Дюваль. В промежутке возникала и Лушетта, женщина с еще более сомнительным поведением, чем Жанна. Результат общения?

С еврейкой бешеной, простертой на постели,Как подле трупа труп, я в душной темнотеПроснулся и к печальной красотеОт этой — купленной — желанья полетели…

(Пер. В. Левика)

Чисто бодлеровский парадокс: презирать и любить, чувствовать отвращение и тянуться к источнику отвращения, переводить свои чувства на язык поэзии и петь «прелестей твоих заманчивый эдем».

Этот странный переплав чувств возникал у Бодлера постоянно, то с Жанной, то с Лушеттой, то с проституткой Сарой, известной в среде литературной богемы под кличкой Косоглазка. Даже в косоглазии он находил идеал печальной красоты. С мучительной горечью искал Бодлер в женщинах нравственный идеал, не находил его, отчаивался и снова пускался в поиски, но самое смешное и забавное заключалось в том, что он искал не там, где можно было встретить женщину неиспорченную и с возвышенной душой.

…Дай сердцу верить в ложь, дай опьяняться снами;В тени ресниц твоих позволь дремать часами,Как в грезах, утопать в зрачках любимых глаз!

В грезах, только в грезах это происходило, а в жизни этого у Бодлера быть не могло. Вот еще одно очередное разочарование: пышнотелая и пышноволосая артистка Мари Добрен.

Дитя, сестра моя!Уедем в те края,Где мы с тобой не разлучиться сможем,Где для любви — века,Где даже смерть легка,В краю желанном, на тебя похожем……Там сладострастье, роскошь и покой…

(Пер. Ирины Озеровой)

Стихотворение это называется «Приглашение к путешествию». Но, зная Бодлера, легко можно предположить, что подобное путешествие не состоялось и вообще не могло состояться, ибо практически Бодлер жаждал не любви собственно, а всего лишь так называемых прикосновений. Сартр отмечает, что в письме к Мари Добрен «Бодлер как раз и предвкушает подобное наслаждение: он будет молча вожделеть к ней, окутает ее своим желанием с ног до головы, но сделает это лишь на расстоянии, так что она ничего не почувствует и даже ничего не заметит:

„Вы не можете воспрепятствовать моей мысли блуждать возле ваших прекрасных — о, столь прекрасных! — рук, ваших глаз, в которых сосредоточена вся ваша жизнь, всего вашего обожаемого тела“».

Говоря без изыска, все это напоминает какого-нибудь современного застенчивого юношу, который, запершись в ванной комнате, смотрит изображения обнаженных женщин в журнале «Плейбой» и занимается самоудовлетворением. В одиночестве…

Показательна увлеченность Бодлера Аполлонией Сабатье в 1852 году. Бодлеру 31 год, Аполлонии — 30. Она — светская куртизанка и устраивает у себя еженедельные обеды, на которые собираются такие знаменитости из мира литературы, как Александр Дюма-отец, Альфред де Мюссе, Теофиль Готье, Гюстав Флобер… Среди них и Бодлер. Аполлония, в отличие от всех женщин Бодлера, не только привлекательна, но и умна, искушена в салонных беседах. И Бодлер, который умел либо незаслуженно презирать, либо незаслуженно обожествлять женщин, вообразил, что г-жа Сабатье — это его Беатриче. И как он поступил? Затеял с ней некую платоническую игру, свою традиционную любовь «издалека», «близость» на расстоянии: писал ей инкогнито письма и стихотворения.

…Игра идет к концу! Добычи жаждет Лета.Дай у колен твоих склониться головой,Чтоб я, грустя во тьме о белом зное лета,Хоть луч почувствовал — последний, но живой.

(Пер. В. Левика)

Бодлер всегда страдал болезненно обостренной чувствительностью. Жаждущий идеального, не признающий никакие компромиссы, склонный к сарказму, мизантропии и эпатажу, он был еще «невыносимее», чем Байрон. Общаться с ним было нелегко. Он делал все возможное, чтобы выглядеть гадким в глазах окружающих, оттолкнуть и отвратить их от себя. Об отношении к женщинам и к любви мы уже говорили. Как тут не вспомнить нашего Александра Сергеевича:

Пока не требует поэтаК священной жертве Аполлон,В заботах суетного светаОн малодушно погружен…

Правда, в случае с Бодлером следует сделать поправку: не малодушно, а презрительно и надменно, но это не меняет дела. Обычный человек, хотя и с большими странностями. Однако вернемся к дальнейшим строкам Пушкина: «Но лишь божественный глагол…» И опять поправочка: «божественный глагол» у Бодлера был божественным лишь в звучании, а сатанинским по существу, недаром сам он рядился в тогу «сатанинского поэта». Он был поэтом, который сознательно выращивал «цветы зла».

(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});