Разбойничьи Острова - Яна Вальд

приятелем:

— Ты этого не сделаешь. Я заслужил, но ты не сможешь.

Он прав: сгоряча Теор способен на любое безумие, но только не вот так — все рассчитав, спокойно, как змей в засаде. Он смотрит в угольно-черные глаза и единственный раз просит:

— Мы ведь друзьями были …

— Не были! — взрывается Наэв. — Ни дня! Шавка при хозяине — вот кем я был!

Он говорит и говорит еще долго. Ему есть, что сказать. Теор едва слышит, едва верит.

— Убирайся, уходи! Никогда не возвращайся, не приближайся к нам! Ана не твоя, никогда ты ее не отнимешь!

С каждым словом лучший из лучших отступает на шаг, и, наконец, исчезает между деревьями, уже не видит, как Наэв падает на колени, шепчет:

— Никто ее не отнимет…

Если это победа, то он победил. Горит огнем камень Инве, не сохранивший его от меча брата.

Много времени прошло, прежде, чем Наэв встал. В ручье тщательно смыл кровь с тела и рубахи, той же холодной водой обдал лицо. Удивился, что вода не причиняет ему зла после того, что он сделал. “Алтимар проклянет меня…” Но разве боги его когда-нибудь любили? Боги никогда не ошибаются, совсем, как Совет Островов.

Увлеченные ссорой, двое не заметили тихих голосов и хруста веток под шагами. Ссора их была услышана.

В бухту Наэв вернулся так же спокойно, как ушел. Тэру рассказал: видел Теора в лесу, пытался помириться, но он не стал слушать. Рану надежно скрывал рукав рубахи. Наэва ни в чем дурном не заподозрили — к его ужасу. А Милитар уже кипятился на долгое отсутствие смутьяна:

— Ему велели птиц набить, а не бродить до утра, где хочет! Дождется ведь, что уплывем без него!

Наэв вздрогнул. Все, что представлял от самого себя в тайне, что обдумывал и вынашивал, получилось слишком легко. Слишком по-настоящему.

— Ты шутишь, Главарь, правда? Он вернется.

“Конечно, вернется. Не мог же он мне поверить…”

Петля

Теор долго продирался через лес куда глаза глядят, почти не видя ничего перед собой. “Они поверят мне. Они знают, на что ты способен”. Он так ясно представлял, как Наэв перед всеми показывает залитую кровью руку. И его, Теора, сначала объявляют чужим: “Он не брат нам и не один из нас!” — а после приговаривают к несправедливой казни. Если его найдут, убьют без лишних слов, тихо и скрытно, как опасного зверя. А Наэв перескажет свою ложь Ане, и она поверит, потому что ложь Наэва сильнее правды. Больше безвыходности Теора терзала несправедливость — видели боги, такого он не заслуживал!

В тот момент он лесного пожара бы не заметил, не услышал и регинцев. А потом все потемнело перед глазами от удара.

“Не мог же он поверить, что его казнят из-за царапины! Ну что бы я сказал? Никто нас в лесу не видел, только мое слово против его слова. Уж Совет бы дознался, что на самом деле произошло.”

Наэв давно хотел отомстить, унизить, избавиться от Теора, умевшего унижать даже похвалой. Мир был бы слишком безумен, если б люди осуществляли все, о чем мечтают втайне. “Явиться к Герцогу… Перебьют всех…” Звучало, как бред, — Теор едва ли сам верил. А ведь угадал, что незваными гостями в голову Наэва закрадываются мысли, за которые стыдно. Он, конечно, не собирался губить корабли, его желания были скромнее. Одна меткая стрела, один удар копья избавил бы его от соперника. На теле Наэва уже было несколько шрамов, Теора сталь обходила стороной. И мелькало страшное намерение — в хаосе боя подкрасться со спины.

Наэв умел скрывать чувства, тэру у костра так и не поняли, что он места себе не находит. Наступила ночь, Милитар злился все больше. Сидя у котла между другими, Наэв слушал чьи-то рассказы о давних походах и косился на лес. Теор исчез, не подобрав даже лука. Когда вернется, не похвалят его за потерю оружия. “Если вернется…”. В Ланде достаточно одного глупого шага — а когда этот сумасброд вспоминал об осторожности? Наэв смеялся и что-то отвечал на шутки, и молил богов, чтобы сын Алтимара вправду был неуязвим.

Теор, наконец, поверил, что связанные руки и регинская речь над головой, — это не сон. И все остальное тоже случилось наяву. Он, лучший из лучших, попался нелепо. Попался, едва прозвучала в лесу ложь Наэва, — словно регинский берег встал на его сторону и поспешил избавиться от Теора. Уже стемнело, вокруг была какая-то опушка, а мимо тянулась не плохая для глуши дорога. Пару раз тряхнув головой, он прогнал остатки головокружения и стал узнавать местность. За годы остановок в Рогатой Бухте островитяне излазили все вокруг. Он оказался довольно далеко от места, где его схватили. И в плену. Над Теором возвышались шесть человек, поодаль привязывали коней и отдавали приказы еще не более пятнадцати. Все вооруженные мечами и копьями, некоторые — очевидно, побогаче — в кольчугах, другие защищены лишь шлемами и щитами. Внушительный отряд для устрашения окрестных деревень. Экипажу двух кораблей проиграл бы с треском.

Теора резко поставили на ноги перед стариком-предводителем, и прозвучал вопрос, которого островитянин ждал:

— Где корабль?

Региния сравнивала разбойников с муравьями: где один, там и муравейник поблизости. Теор знал, что с ним сделают. Все его чувства сегодня уже побывали на дыбе. Преданность, что внушал Остров Леса, стала ложью, в тэру давно не видел братьев. Но упрямства и гордости ему хватало, на вопрос он рассмеялся:

— Твои слуги поседеют, прежде, чем узнают что-то от меня.

Понимал, что за ночь его в кровавое мясо превратят, подыскивал дерзкие ответы на корявом регинском, и едва ли верил до конца, что к утру будет мертв. Теор не умел бояться. Дрожь за свою шкуру считал уделом других, простых тэру, что не чета лучшему из лучших. Вместо страха за плечами маячила обида: "Братья даже не узнают!"

Старик пожал плечами и равнодушно отдал приказ:

— Повесить.

Бросив Теора на землю, регинцы столь же равнодушно и буднично отправились искать веревку и выбирать дерево.

"Что??!!"

Допроса не будет, враги не запомнят его смелости — вздернут, как простого вора, и пойдут дальше. Словно кто-то рассмеялся в лицо, напомнил, что якобы сын Алтимара — не бог, не легенда, всего лишь мальчишка из разбойничьего народа.

— Вы не можете! — кажется, он вслух это закричал, когда потащили к завязанной петле. Не мольба о пощаде — обвинение. Не регинцам, а Нере-Пряхе, глупой сказке Старух, что решила